Любовь и голуби Юлия Рутберг

МИТРОФАНОВА: Как говорится, здравствуйте!

РУТБЕРГ: Здравствуйте!

ГОЛУБКИНА: Здравствуй, Юля!

МИТРОФАНОВА: Юлия Ильинична Рутберг к нам в гости пришла, мы ее просили, и она к нам пришла.

РУТБЕРГ: Да, в городе праздник, и меня пригласили, как у Кортасара, правда ведь?

МИТРОФАНОВА: Да, только я почему-то в детстве, когда у меня друг начал в 8 классе его читать, я его считала наркоманом. Я как-то сразу клешни или клише ставила.

РУТБЕРГ: Вот, клешни - правильно. Ты ставила клешни.

МИТРОФАНОВА: В юности же ты максималист, как мне кажется, а потом уже конформист и вредная бабка, это я про себя.

ГОЛУБКИНА: Да, а горбатого могила исправит, бывают и такие люди.

МИТРОФАНОВА: Тебя обидело что ли, что я Кортасара…

РУТБЕРГ: Пока не успела.

МИТРОФАНОВА: Мы же на Кортасара гоним. Актеры - женщины - удивительные люди. Я наблюдаю близко 2,5 месяца Марию Андреевну. Конечно, нервные вы люди, я бы так сказала. Или это зависит от уклада? Так как-то, вы впечатлительные.

РУТБЕРГ: А как ты хотела, это часть нашей профессии. Ты хотела, чтобы мы были спокойными, и чего бы ты увидела на сцене?

ГОЛУБКИНА: Вышла бы и высказалась в зале. Мы на сцене, а ты в зале.

РУТБЕРГ: Мне все-таки кажется, что это часть профессии, возбудимость такая эмоциональная.

МИТРОФАНОВА: А потом надо успокаиваться же.

ГОЛУБКИНА: А это очень тяжело.

РУТБЕРГ: Смотря как, у меня уже не очень тяжело это, опять же ты прогнал поезд, потом он остановился так тихонечко. Тормозной путь обязательно должен быть, потому что ты же живой человек. А потом все нормально.

МИТРОФАНОВА: И обратно к уборке на кухне, загрузка посудомоечной машины.

РУТБЕРГ: Почему? Пожалуйста, можно пойти попить кофе и выпить какого-нибудь винца, посидеть, поговорить с чудесными людьми, которые тебе что-нибудь расскажут про спектакль, который они только что увидели. Просто, мне кажется, после тяжелых, да после любых спектаклей надо это сбрасывать. После комедий гораздо легче это все делается, потому что флер какой-то такой положительный. А когда серьезные спектакли…

МИТРОФАНОВА: А в кино люди сбрасывают?

РУТБЕРГ: В кино люди сбрасывают количество ожидания. Потому что прежде, чем ты вошел в кадр, когда ты вошел, и переставили свет со среднего на крупный и с общего на средний... В кино самое трудное - это ожидание…

ГОЛУБКИНА: По 12 часов, да.

РУТБЕРГ: Да, это ужасно, потому что амортизируется. Одно дело, когда идет спектакль, ты в движении, ты пошел, пошел. А здесь ты пошел, и тебя остановили.

МИТРОФАНОВА: А за границей тоже так же долго этот процесс длится? Или там несколько камер и они оптимизируются? А вы снимались, кстати, Юля, в загранке?

РУТБЕРГ: Да, я немножко снималась. Но дело все в том, что все равно это процесс-то общий. Просто, может быть, у них за счет количества камер и за счет того, что планирование несколько лучше.

МИТРОФАНОВА: Мария Андреевна так внимательно меня слушает, а чего я-то разговариваю, ты тоже в шоу участвуешь…

ГОЛУБКИНА: Я, наоборот, замолчала, потому что, думаю, сейчас опять про себя начну рассказывать. А ты спросила про артистов, я уж, было, воздух набрала, а потом думаю: все-таки у нас Юля пришла в гости, а не Маша Голубкина. Поэтому нет вопросов.

МИТРОФАНОВА: Я, наоборот, я просто так особо близко с актерами не общалась.

ГОЛУБКИНА: У нас в предыдущем часе обсуждали тему: "Жить с творческими людьми". И ваша семья-то вся творческая, но при этом очень дружная какая-то, и папа такой замечательный. У меня такое впечатление, что вы не ругаетесь дома.

РУТБЕРГ: Нет, это у тебя ошибочное впечатление. Мы, наверное, поэтому такие дружные, что, если уж и ругаемся, то от всего сердца. Просто у нас никогда не принято накапливать информацию негативную. Если кто-то что-то сделал, значит, идет реакция. Конечно, можно подождать, потому что, может быть, человек одумается. Когда мы жили на Ленинградском проспекте, мы жили на первом жилом - второй этаж, внизу Госстрах, и у нас открыты окна были. Моя подружка проходила, например, идет за хлебом в магазин: ор стоит такой, просто что-то такое - итальянский квартал, грузинский квартал, мы очень в этом смысле похожи. А потом она идет обратно: чуть ли ни "Сулико" все поют на четыре голоса или на пять. И ты знаешь, это стиль нашей семьи.

ГОЛУБКИНА: Да, но вы не ссоритесь, у вас нет конкуренции в семье. Вы как-то друг друга поддерживаете, помогаете, при том, что все творческие.

МИТРОФАНОВА: Мы кто - актеры? Кто на радио работает. Знаешь, как рабочие люди говорят: бездельники, - вот так, между нами. Как музыкантам все говорят: ты, когда вырастешь, кем станешь? Творческая личность, действительно, к себе больше внимания требует, что ли. В быту тяжело, с детьми черт-те как, не пойми чего.

РУТБЕРГ: Если рядом с тобой тоже творческий человек и он нормальный…

ГОЛУБКИНА: А где же ты возьмешь нормального-то?

РУТБЕРГ: Существует понимание, у кого сейчас больше проблем. Тот, кто выпускает спектакль, у кого экзамены или что-то такое, тот является первым, и все подчиняют свой график в данный момент, если они смогут, просто перераспределяются обязанности. Естественно, у нас мама, хотя она великолепный музыкант и потрясающая учительница музыки была, она у нас - древо желания, и мы сидим у нее всю жизнь на ветках. Она - такое прекрасное дерево, а мы - такие птицы все из себя.

ГОЛУБКИНА: Все-таки нашелся кто-то один….

МИТРОФАНОВА: Кто пожертвовал своим талантом и божьим даром ради чего-то.

РУТБЕРГ: Но она не пожертвовала, так сказать, до такой степени. Мама растила и всех детей, и внуков, и, так сказать, от этого прибыль. И очень смешно, что например, когда я выпустила "Медею", мама очень часто ходит ко мне на спектакли, она смотрела 35 спектаклей, потому что ей было легче находиться рядом со мной, смотреть "Медею". Я говорю: "Мам, опять же будет то же". И какие разные спектакли, нежели сидеть дома и пережидать. И ей это очень нравилось. Ей нравится ходить, ей нравится смотреть, потому что для нее это не рутина. Для нее всю жизнь у нас дома ставились спектакли, у нас все принимают участие, все стояли на табуретках, читали стихи и так далее, все играют на пианино, на чем-то другом. Это просто образ жизни. Если человек не понимает этого образа жизни, ты его не перетянешь, я думаю, что это бесполезол. А уж то, о чем ты говоришь, - это порочная практика, когда люди начинают конкурировать: мужчина и женщина. Да, мы два существа с фамилией Рутберг, папа - великий человек и я - его хвост. Понимаешь? Но у нас уже у каждого своя биография. И в какой-то момент ужас фамилии Рутберг, как клеймо, как будто меня везде пропихивают и так далее… Появилось собственное звучание. Фамилия общая, но собственное имя. Уравновешивают все очень простые вещи. А когда начинают искать сложные, то это уже какие-то экивоки и компромиссы, на самом деле, это - глупость, потому что все очень просто. Как только ты понимаешь, что все просто, что надо просто пропустить того, кому нужнее, кому важнее, что надо в этот момент ему помогать. Знаешь, это как в песочнице: надо поделиться.

ГОЛУБКИНА: Ты - творческая, у тебя три мужа было, все три творческие. Почему три, и все хорошие, кстати.

МИТРОФАНОВА: И расставания почему?

ГОЛУБКИНА: И мирные, кстати, расставания.

РУТБЕРГ: А я ведь на эти темы не разговариваю, девочки, вас это не касается. У меня были прекрасные мужья, и есть.

ГОЛУБКИНА: Так я их знаю всех.

МИТРОФАНОВА: Так мы их тоже все знаем.

РУТБЕРГ: И, на самом деле, просто я принадлежу к тем женщинам, которые сами выбирают, как им жить дальше. И, если мне чего-то не интересно становится, надоедает и так далее… Поэтому все, что написано про меня в Википедии… Я перестала читать всякую фигню.

ГОЛУБКИНА: Я все из-за кулис театра Вахтангова знаю, зачем мне Википедия.

РУТБЕРГ: Поэтому, понимаешь, мне очень смешно. Я ведь не даю никаких опровержений. Везде в газетах пишут, что меня все бросают. Меня это так раздражает.

ГОЛУБКИНА: Нет.

РУТБЕРГ: Да подожди, что ты "нет" говоришь, когда я тебе говорю "да". Мне подкидывают эти…

МИТРОФАНОВА: А я даже не знала про это.

РУТБЕРГ: Видишь, а теперь знай. А я не отвечаю на все это, потому что мне смешно. Что я буду говорить? Вы знаете, как было по правде. По правде было так, что я проживаю ровно ту жизнь с прекрасными людьми, что я выбираю тех, кто будет рядом со мной. И это всегда очень яркие, очень умные, это талантливые, и желательно умнее меня и талантливее. Потому что мне всегда нужно за кем-нибудь тянуться. Дело совершенно не в возрасте и не в профессии, просто мне очень повезло, что как-то мы встречались, может быть, в какой-то ровной ситуации. Но все мои мальчишки прекрасные, все рванули так, и поэтому я испытываю гордость, потому что и в моем продвижении есть колоссальное их участие до сих пор. И в их судьбе до сих пор есть, понимаешь, поэтому надо быть какими-то нормальными людьми.

ГОЛУБКИНА: Это я и хотела спросить как раз по поводу того, что как все творческие опять же, и особенно дядьки творческие особенно в нашей семье, например, они все равно как-то подавляли?

РУТБЕРГ: Ничего подобного. Как только они пытались сделать…

ГОЛУБКИНА: Я имею в виду женщины мужчин просто.

РУТБЕРГ: Нет, меня никто не пытался подавлять, то есть, пытались, но бесполезно, потому что, как сказать, иначе со мной не надо иметь дело.

ГОЛУБКИНА: А ревности творческой профессиональной никогда не было?

РУТБЕРГ: Может быть, она и была: и творческая, и профессиональная, но в таких малых дозах, что это позволительно. Потому что все мы живые люди, и кому-то может шлея под хвост попасть. И до сих пор рядом со мной такие люди. Если мы не интересуем и не впечатляем друг друга, то рядом с нами на какое-то время или надолго не оказывается человек, потому что это же еще энергообмен, мне же надо еще обязательно поговорить.

ГОЛУБКИНА: Мы в предыдущем часе вроде как говорили,, что у нас с творческими людьми практически невозможно жить, а тут у тебя получается, наоборот, столько народу… И все, кстати, я-то знаю, это правда.

МИТРОФАНОВА: Можно жить пока живется.

РУТБЕРГ: Ты прекрасно знаешь Аллу Александровну Казанскую, она когда-то сказала гениальную фразу: нет ничего страшнее одиночества вдвоем, как у одного, так и у другого. Я не понимаю иногда, зачем люди сохраняют эту коробку, в которой нет никакой начинки, для чего? И точно так же, как люди начинают рассказывать про своих близких какие-то гадости. Интересно, ты оборачиваешься назад и раз, перечеркнул, два, перечеркнул, три, в какой-то момент ты понимаешь, что у тебя сзади смиренное кладбище. И чего ты прожил в своей жизни? И так ты и живешь на кладбище, дальше продолжаешь эту кладбищенскую тему, а зачем?

ГОЛУБКИНА: А часто люди, причем не творческие даже, так делают.

РУТБЕРГ: Ты знаешь, я поняла, что с не творческим человеком мне еще сложней. То есть, сначала, наверное, прекрасней, потому что человек как-то тебя обожествляет и так далее. Во-первых, я терпеть не могу. Для меня ровные отношения гораздо пользительнее, чем "то хула, то хвала". Я к этому отношусь спокойно, потому что есть 4-5 человек в этой жизни, мнение которых, как в положительную, так и в отрицательную сторону являются для меня информацией. А иногда я могу взять палку, дать по голове человеку, который говорит: это потрясающе, это гениально, а я знаю, что сегодня был ужасный спектакль. А стоит, и прямо у него брызжет, хочется сказать: замолчите. Люди иногда не понимают, это странно и меня это очень раздражает. Так для того чтобы этого, упаси господь, не было, все-таки человек должен, знаете, так сказать, заходить на эту территорию. И потом, мне кажется, что по первому образованию, что он не сразу должен быть артистом… Я очень люблю донжуанов, у которых и любовь к геометрии, чтобы мозги были структурированы, чтобы они моги соображать. Есть определенные игры…

ГОЛУБКИНА: Где ты их брала, таких хороших все время, кстати? Я всегда ищу и ничего…

РУТБЕРГ: Ты знаешь, все случайно было. Я просто поняла когда-то в жизни, что, если ты думаешь: сейчас я встречу кого-нибудь, сейчас я обязательно… Да, никого ты не встретишь. Занимайся делом, детка, люби тех, кто рядом, отвечай взаимностью тем, кто рядом, и все у тебя произойдет. Потому что, понимаете, не может несчастный человек такой, это в редчайших ситуациях, притянуть к себе кого-то радостного, счастливого. Если ты переполнен негативными эмоциями, если тебя жаль, если у тебя все время слезы, и если ты не можешь говорить, и "дайте мне 50 грамм", "подождите, я сейчас нервничаю", - два месяца это люди потерпят.

МИТРОФАНОВА: Шарахаться будут.

РУТБЕРГ: На самом деле, человек должен всегда себя вытаскивать за волосы, даже самые близкие друзья. Ребят, мы же интеллигентные люди, два месяца люди с тобой нянькаются, три, а что, у них нет своих проблем? А ты, значит, рыдаешь, сидишь, обложенный подушками, кувейтский шейх, а тебе это дадут, то дадут. Маленькая, пожалуйста, не плачь. Маленькая, встала и пошла. Пошла, сделала зарядку, пошла, погуляла по улице, пошла, сделала свое дело. Почему театр - замечательная профессия, потому что в спектаклях ты можешь выкинуть из себя то, что накапливается.

МИТРОФАНОВА: Что же, теперь все в актрисы пойдут, что ли? И так спасу нет уже, всех зовут только фотографироваться, нас гоняют, а актрис только фотографируют.

РУТБЕРГ: Я тебе хочу сказать, что просто надо делом заняться, надо переключить это свое несчастье. Несчастье - это тоже энергия, переключи эту энергию в какое-то русло: посади цветы.

МИТРОФАНОВА: На могиле поэту какому-нибудь.

РУТБЕРГ: Почему нет?

ГОЛУБКИНА: Я думаю, что творчество как раз сейчас спасает, потому что даже вышивать на пяльцах - это тоже творчество.

РУТБЕРГ: На самом деле, творчество - это то, что человек делает руками и куда он прикладывает свою фантазию. Когда он может, понимаешь, переключать свое сознание. Переключи себя на что-то…

ГОЛУБКИНА: А, бывает, не могут.

МИТРОФАНОВА: Это как Довлатов говорил, что ли, что все равно, как "стань блондином", ему говорили так. Не расстраивайся, стань блондином - совет.

ГОЛУБКИНА: Ван Гог ухо себе отрезал, не мог ничего, а сейчас самый дорогой художник, а он об этом не знает.

МИТРОФАНОВА: Даже обидно как-то.

РУТБЕРГ: Ван Гог, если ты помнишь, тоже исключительный человек, он и руку бы себе отрезал и все, что угодно. Но ты знаешь, что…

МИТРОФАНОВА: Ногу тяжело было пилить.

РУТБЕРГ: Кисточкой, которой он сражался с картинами… Почему такая энергия идет у него же особая, когда было вскрытие сделано, он последние 4 минуты мертвый рисовал.

МИТРОФАНОВА: Да вы что?

РУТБЕРГ: Я тебе говорю.

МИТРОФАНОВА: Юль, ты что такое говоришь, у нас с НТВ сейчас приедут люди.

РУТБЕРГ: Пускай приедут, надо знать такие вещи. Потому что это была воля, потому что он должен был закончить. И как только он сказал себе: все, - он упал.

МИТРОФАНОВА: Да вы что? А это откуда ты узнала?

РУТБЕРГ: А я читала о Ван Гоге и много читала. В Амстердаме существует великолепный трехэтажный музей Ван Гога. И когда я в нем оказалась, у меня была температура - 39,6 - после того, как я вышла оттуда, такая энергия идет от этого художника. Меня еле дотащили до корабля, отпаивали аспирином, потому что на тебя идет такой поток и такая энергия. А посмотри его портреты, три висят подряд.

ГОЛУБКИНА: А хорошо или плохо получается тебе, если 39 - это нехорошо?

РУТБЕРГ: Я тебе хочу сказать, что это хорошо, просто это дозой надо понимать.

ГОЛУБКИНА: Перебрала.

РУТБЕРГ: Для меня нельзя находиться среди таких художников в таком музее. Живопись больше 2 часов нельзя, дальше человек делает вид, что он что-то видел, он просто сходит с ума и у него начинается калейдоскоп…

МИТРОФАНОВА: Даже, когда Никаса Сафронова рассматриваешь? Это же конфеты оформлять.

РУТБЕРГ: Это лучше делать 5 часов, тогда день будет точно не зря прожит.

МИТРОФАНОВА: Дорогая Юлия Ильинична, мы тебе подготовили микросюрприз, песню Стинга, которая не звучала на радиоточках годы, мне кажется. Очень редкий трек, специально для тебя.

РУТБЕРГ: Спасибо.

МИТРОФАНОВА: Про творчество мы говорили, про Ван Гога, что нельзя в таких количествах это все. Меня поразило, что с Ван Гогом связано. И что, оказывается, у него жена была, и как они уживались?

РУТБЕРГ: Уживались. А потом у них было дикое соперничество с замечательным совершенно Гогеном, они же были очень большие друзья. Поругались страшно, он у него денег занял, а потом написал вторых "Подсолнухов", потому что тот выбрал. Он говорит: выбери любую картину, которую ты хочешь у меня. Он выбрал "Подсолнухи", а Ван Гог сказал: не отдам. Он говорит: ты сказал любую. Он говорит: нарисуй. Есть же две картины, два варианта "Подсолнухов".

ГОЛУБКИНА: А что это такое - картину не отдам. Чего так жалеть-то?

РУТБЕРГ: Значит, в этих "Подсолнухах" такого мрачного человека была скрыта часть солнца, наверное, потому что они такие потрясающие. Мы, кстати, с вами Стинга послушали, фантастическая композиция. Если есть какие-то понимания о том, что такое искусство, какое оно должно быть, потому что самое прекрасное, - да и в кино, и в театре, во всем, в музыке, - когда ты испытываешь гамму чувств, когда есть ощущение улыбки.

ГОЛУБКИНА: Влюбленности.

РУТБЕРГ: Когда ты хочешь поплакать, когда вдруг происходит симфонизм. Стинг безупречный по вкусу человек. На меня он воздействует колоссально. Однажды у нас на спектакле "Вся эта суета" у меня был просто момент: я остановила спектакль и сказала, что, знаете, я больше не могу. А зритель сидит. Я говорю: мне нужно три минуты перерыва. Давайте, музыканты что-нибудь поиграют, а я, говорю, посижу и послушаю вместе с вами и буду пить коньяк. А у меня же там коньяк немножко заряжен. И я села, и вдруг ребята стали играть Стинга. У меня так лились градом слезы, я понимала, что сейчас все уйдут, наверное. Там просто две смерти подряд было очень близких людей, я просто не могла, потому что понимаю, что меня просто разрывает. Полное молчание, я сидела на стульчике на низком, ребята играли Стинга. И я вдруг поняла, что это был совершенно необыкновенный спектакль. Он - кабаре, он предполагает отсутствие четвертой стены. Это был такой живой момент, ты же не можешь себе позволить в рамках четвертой стены, в репертуарном театре. А это ты можешь себе позволить, поэтому я очень люблю кабаретные спектакли, потому что туда привносятся какие-то вещи, которые ты совершенно не планируешь, которые ты не ожидаешь, и когда ты действительно находишься в ощущении импровизации на заданную тему.

МИТРОФАНОВА: А скажи, если ты заговорила, я, например, не понимаю ничего в этом, где можно посмотреть такой спектакль-кабаре?

РУТБЕРГ: Кабаре я сейчас играю в "Альма-матер", но в связи с выпусками двух спектаклей подряд 4 месяца я это дело отменила, сейчас лето, не хочу. С сентября.

ГОЛУБКИНА: А ты в июле что делаешь? Ты работаешь?

РУТБЕРГ: Нет, мы до 4 июля работаем, а потом я еду в "Орленок" на 4 дня на фестиваль киношный, а потом еду на международный фестиваль в Друскининкай, который делает Римас Владимирович Туминас, и мы туда везем "Крик лангусты".

МИТРОФАНОВА: "Крик лангусты", мне очень понравилось название.

ГОЛУБКИНА: А мы должны сходить в театр к Юлии Ильиничне.

МИТРОФАНОВА: Обязательно. Юлия сказала, что очень много хороших спектаклей. И это удивительно, я думаю, что эту фразу и сами названия спектаклей должны наши слушатели узнать, поскольку, кто-то знает, кто-то не разбирается, у кого-то нет времени просто физически и химически.

РУТБЕРГ: В Театре Вахтангова вы можете увидеть очень разнообразные и по жанру, и по смыслу спектакли. Но очень рекомендую посмотреть "Дядю Ваню", "Евгения Онегина", "Пристань", "Ветер шумит в тополях", "Улыбнись нам, господи". Впрочем, как и "Медею", и "Крик лангусты", - спектакли, которые идут на Малой сцене, пока на Малой, а будут идти на новой, как она выстроится. Потому что это очень все разное. Когда я имею отношение не к спектаклям, а к театру, я с большим удовольствием могу сказать: это очень хорошие спектакли. А деток можно привести на "Кота в сапогах" - очень яркий, красочный такой спектакль.

ГОЛУБКИНА: Я еще хочу добавить, мой племянник Андрей Удалов…

РУТБЕРГ: Да, играет Кота. Уже, наверное, отыграл, сейчас уже меняют.

ГОЛУБКИНА: Уже кто-то другой с успехом, там ему цветы носили.

РУТБЕРГ: Да, они вдвоем - он и Денис Самойлов - совершенно два разные Кота. Один такой арамисистый и дартаньянистый и так далее, - это так раз Андрюшка. А другой портосистый, толстый такой, - это как раз Денис Самойлов. Это прекрасная практика, что придумал Владимир Владимирович, когда студенты четвертого курса, весь четвертый курс в профессиональном театре играют спектакли для детей. Это очень здорово.

МИТРОФАНОВА: Это хорошая, действительно, история. А скажи, пожалуйста, когда мы говорили насчет "Крика лангусты", такой вопрос… Мне даже страшно о нем говорить, но ты предполагала, что я знаю нюансы жизни Сары Бернар и точно знаю, что с ней, кто она и вообще. То есть ты предполагаешь, что бывают люди, которые кого-то не знают из того мира, в котором ты живешь.

РУТБЕРГ: Так я им и рассказываю. Во-первых, я все-таки думаю, что 50 процентов среагируют на то, что это Сара Бернар. Спектакль не называется "Сара Бернар", он называется "Крик лангусты". Приходит человек, смотрит, о чем. Ему говорят: Сара Бернар. Реагирует? Реагирует. Не реагирует? Не реагирует. Потому что ему потом говоришь, что это Сара Бернар и Питу, и в конце он выходит с информацией. Поэтому совершенно может придти чистый лист бумаги.

МИТРОФАНОВА: Я, знаешь, к чему клоню, что сейчас так много информации, музыки, спектаклей, интернета, нюансов… То есть современному человеку, мне кажется, тяжелее, чем, когда не было даже интернета.

РУТБЕРГ: Ты знаешь, если спектакль затрагивает твои сердечные, душевные ноты, то вся эта белиберда, которой ты переполнен, уходит, потому что ты начинаешь реагировать. Ты начинаешь сочувствовать, начинаешь думать. Очень интересный у нас спектакль идет 1 час 35 минут. Когда мы играли первый спектакль премьерный, у нас с Андрюшкой Ильиным было ощущение, что мы играем 10 часов. А люди говорят: почему у вас спектакль идет 25 минут? Вот тебе, пожалуйста - текущее время Сальвадора Дали. С одной стороны, мы в одном пространстве находимся. С одной стороны - 10 часов, хорошо, а у других ощущение, что 25 минут, понимаешь. И ты рассказываешь историю. Потом, существует связь времен. Театр ведь не только увеселение, что-то такое развлекательное, это еще и просветительское.

МИТРОФАНОВА: Просто много конкурентов у театра, вот к чему я клоню.

РУТБЕРГ: Да никаких конкурентов нет у хорошего театра. Какой может быть пластиковая штука или живой человек и сиюминутные эмоции, которые ты испытываешь здесь и сейчас в данный момент. Какие у тебя есть конкуренты? Нет, их просто нет.

МИТРОФАНОВА: Да? А мне кажется - есть. Кино есть хорошее.

РУТБЕРГ: Это разные жанры.

ГОЛУБКИНА: Абсолютно другое. Ты понимаешь, это как ты слушаешь музыку в записи или ты приходишь на живой концерт, - это совсем другое. И впечатления.

РУТБЕРГ: Эффект сопричастности.

МИТРОФАНОВА: Сару Бернар мы знаем, она была, как ее называли, знаменитая актриса за всю историю XX века.

РУТБЕРГ: Это была первая звезда…

МИТРОФАНОВА: А сейчас даже актрис, если тебя попросить назвать, их много, и гениальных, талантливых… То есть нет знамени какого-то времени. Так и театр потерял, мне кажется, такую массовость, и он стал действительно интертейнмент, одной из части интертейнмента.

РУТБЕРГ: Подойди к нам в театр, у нас сейчас билетов нет на три месяца вперед. Ни одного, ни одного билета никуда.

МИТРОФАНОВА: Не всем, видимо, театрам так везет, правильно?

ГОЛУБКИНА: Я хочу сказать, что в театре Вахтангова просто очень хороший художественный руководитель.

РУТБЕРГ: Да, и директор, и вся команда.

МИТРОФАНОВА: Команда - это, ужас, как важно.

ГОЛУБКИНА: Это все. Если у тебя артисты непонятно, какие-то гастролеры, и будь ты хоть трижды не знаю, кто…

РУТБЕРГ: Будь ты хоть негр преклонных годов…

ГОЛУБКИНА: Любимов там, допустим. И Театр Вахтангова как раз тоже, как один из немногих театров Москвы, который сохраняет традицию академическую, целостность и, более того, не пыльный имеет репертуар. То есть, это театр, в который я могу пойти поучиться, как сесть.

РУТБЕРГ: Я тебе хочу сказать, что к нам прилетают люди из Нью-Йорка, из Лондона, из Торонто просто на спектакли. Они заказывают билеты, прилетают на два дня из Берлина. Я просто знакома с этими людьми, которые прилетают просто посмотреть спектакль. Это как Венская опера.

ГОЛУБКИНА: В Театре Вахтангова играют только артисты - все выпускники Щукинского.

РУТБЕРГ: Сейчас уже давно не так.

ГОЛУБКИНА: А откуда вы берете артистов-то?

РУТБЕРГ: Сейчас Римас Владимирович в студию берет очень многих, так у нас появился Алеша Гуськов, у нас появился Гриша Антипенко. Сейчас у нас играет Андрюша Ильин, и очень много в студии ребят не из Щукинского училища, потому что он открыл шлюзы и сказал, что будет смотреть всех.

ГОЛУБКИНА: Хорошо, но, в любом случае, костяк и основа все равно - это вахтанговцы, и все-таки мы друг друга понимаем. Вахтанговец вахтанговца видит издалека.

МИТРОФАНОВА: Слушай, психологическое воздействие и твоей личности, и твоего энтузиазма, и энергии, и энергетики… Например, если ты с такой гордостью и счастьем говоришь о том, что люди приезжают, я, дубина, живу рядом даже, у меня мысли не было пойти в Театр Вахтангова до встречи с тобой. Я просто говорю, мы беседуем сейчас, как подружки. Мне стыдно сейчас, мне плохо.

РУТБЕРГ: За этим я и хожу куда-нибудь.

МИТРОФАНОВА: То есть, я к тому, что есть люди, которые заняты чем-то другим, я вижу докторов, которые не видят света белого. Врачи, я люблю врачей, я люблю лечиться, люблю с ними общаться, люблю помогать кому-то вылечить что-то адское или еще чего-то, я такой коммуникатор. Но я их вижу, и они прекрасные люди, умнейшие, хорошие, добрейшие, они не видят эти театры, кино, они не знают даже, кто такой Оззи Осборн.

РУТБЕРГ: Я тебе хочу сказать, что лучший подарок для врача - билеты в театр.

МИТРОФАНОВА: А, то есть конфеты и бухло не дарим.

РУТБЕРГ: Нет, конфеты и бухло - это есть везде, и у них прекрасные коньяки стоят. Но, чтобы сделать что-то особенное, человеческое, - это, возможно, пригласить в театр. И люди настолько радуются, настолько отдыхают, сбрасывают, даже когда это спектакль "Медея" или "Крик лангусты", где намешано.

ГОЛУБКИНА: А, скажи, а смешные спектакли есть в театре?

РУТБЕРГ: Есть.

ГОЛУБКИНА: Какие самые смешные?

РУТБЕРГ:  Самый смешной, наверное,  это «Обычное дело», который Владимир Владимирович ставил, Машка Аронова играет. Ну, "Дядюшкин сон" вряд ли можно сказать, смешной спектакль, но там так смешно играет та же Маша, и  смешной очень Владимир Абрамович.

ГОЛУБКИНА: Владимир Абрамович Этуш был нашим ректором, наш любимый педагог. Сколько ему сейчас лет?

РУТБЕРГ: 91.

ГОЛУБКИНА: Играет в спектакле смешном, можно умереть со смеху.

РУТБЕРГ: Да, нет, он играет и в «Пристани» гениально совершенно. Он играет «Цену» Миллера кусок,  Соломона, это можно сойти с ума. Это грустно и смешно дико вообще невероятно. Ну, да, это вообще гениальный спектакль, там играют все наши старики. Там играет Галина Львовна Коновалова, которой 98 лет. Там играет Владимир Абрамович, которому 91 год, а Шалевичу сейчас исполнилось 80.

МИТРОФАНОВА: Вот бы слушали нас сейчас другие театры, которых, может быть, не так любят или посещают. Но вот действительно в момент команды, я каждый день об этом понимаю. Вот с тех пор, как команда к нам пришла и сказала, что надо работать реально, всем нравиться невозможно. Нужно реально ориентироваться на своих, на свою публику, на своих друзей, на тех, кто тебя действительно любит и ценит, а не которые тебя гасят за углом, мешают, только потому что ты не нравишься.

РУТБЕРГ: Нет, ну, это, кстати, очень правильная мысль, потому что, если ты сажаешь в зал себе подобных и делаешь спектакли только для себе подобных, чтобы ты сам оценил, ты сам  понял, ты работаешь для людей, абсолютно ставя  их с собой или себя с ними в один ряд. Только тогда есть результат. Либо ты кого-то подтягиваешь, либо там как-то, но тогда есть момент того, что ты работаешь адресно. Если ты пытаешься обслужить, я еще раз говорю, я не официантка, я не являюсь частью сервиса, спектакль и театр - это не сервис.

ГОЛУБКИНА: Это все антрепризы. Я попробовала, ты знаешь.

РУТБЕРГ: Но не все антрепризы,  я тебе хочу сказать.  Я играю уже шесть лет  «Пигмалион», где играет великий артист Сережа Колтаков, который играет Дулитл так, что это невозможно увидеть ни в одном театре. Люди аплодируют стоя просто.

МИТРОФАНОВА:  А кто режиссер?

РУТБЕРГ:  Паша Сафонов.

ГОЛУБКИНА: Хороший  Паша, опять наш выпускник.

РУТБЕРГ:  Да, там играет и Гриша Антипенко, Оля Ломоносова, я играю маму Хиггинса. То есть там тоже очень хорошая команда. И сделан просто, как театральный спектакль. Вот у них еще есть «Старший сын» по Вампилову. Тоже, казалось бы, антреприза, но прекрасный совершенно спектакль.

ГОЛУБКИНА:  Но тоже все зависит от команды, потому что, знаешь, мы тут пробовали…

РУТБЕРГ:   Знаешь, от чего это зависит? Есть у тебя совесть или нет, вот и все.

ГОЛУБКИНА:  Ты знаешь, у меня совесть была, и 300 тысяч рублей были, а вот у некоторых партнеров моих совести не было, поэтому 300 тысяч рублей у меня больше нет, а спектакль я сделала, но играть мы его, к сожалению, были не в состоянии, потому что, я говорю, деньги мои не бесконечны. Я делаю спектакль не для того, чтобы все отдать, а я тоже что-то есть должна.

РУТБЕРГ:  Ну, я тебе говорю, опять же мы упираемся  в то, что называется команда. Команда, потому что, если люди отвечают за то, что делают, если  они договариваются на берегу. Я тоже ушла из такого спектакля, и сейчас к антрепризам очень вообще…

ГОЛУБКИНА:  С опаской.

РУТБЕРГ:  Но, вы знаете, после того, как у меня много лет, 10 лет уже  с копейками идет «Суета» и появилась еще чтецкая программа. Так вот с чтецкой программой, когда выходишь на аудиторию, не важно это 100 человек или 1200, с прекрасными стихами, отобранными тобой, когда читаешь прекрасную литературу, ты вдруг понимаешь, что люди восхищены, что они по этому соскучились, и что ты им напоминаешь, что и  Окуджава, и Вертинский были три в одном, что они еще это сами пели, что они сами писали это, что они поэты блистательные и исполнители. Ты знаешь, я получаю от этого большое удовольствие, потому что, во-первых, мне не все равно, что я говорю этим ртом, которым я потом буду есть хлеб. Поэтому, если есть сомнение какое-то в материале, не-не-не. Уже столько истрачено фаустпатронов. И, в общем, любая антреприза - это кусок прожитой жизни. С какого-то момента надо очень рачительно относиться к своей жизни. Она пролетает со свистом, и если ты хочешь ее проживать нормально, значит, ты должен идти в ту команду.

ГОЛУБКИНА:  И никакие деньги не компенсируют.

РУТБЕРГ:  Никакие. Деньги это бумага.

ГОЛУБКИНА:  Абсолютно, резаная.

РУТБЕРГ:  А у тебя сжирает такое количество нервных клеток. А любая антреприза, все, что на колесах, это помноженное, это ты идешь с человеком в поход, в дорогу, ну, не в разведку, но, во всяком случае, в дорогу.

ГОЛУБКИНА: Это должны быть абсолютно только друзья. Вот так мы ездили в собранной антрепризе, очень тяжело, я оттуда быстро свалила, я говорю: ну, ребят, что же теперь, из номера что ли не выходить? Просто энергетика некоторых артистов давит.

РУТБЕРГ: Нет, понимаешь, одно дело, когда ты по штатному расписанию обязан в театре это делать, а с другой стороны, антреприза, где, наоборот, можно встретиться с теми, кого ты никогда  по обычаям наших репертуарных театров, вот не могла я играть с Андрюшей Ильиным, не могла я играть с Гришей Антипенко, потому что они был в другом театре. И вдруг так получилось, что мы соединились, причем на театральной основе. А когда я прихожу в другие места, я спрашиваю,  кто артисты, ты начинаешь репетировать, и вдруг ты попадаешь на такие золотые россыпи, понимаешь? А ты мог бы пройти мимо этого. Вообще ведь во всем надо искать то, что тебя каким-то образом, ну, как-то обогатит не с точки зрения  суммы прописью. Встреча с личностью, встреча с талантом, встреча с тем, с кем ты не встречался, возможность прорваться в другой жанр. Вот я сижу за кулисами и смотрю, как играет Сережа Колтаков, и  учусь, потому что каждый раз вживую, по-разному, что он делает с залом.

МИТРОФАНОВА:  Слушай, Рутберг нужно прям вообще благодарность выписывать.  Я хоть узнала, кто такой Сережа Колтаков. Я даже не знала.

РУТБЕРГ:  «Зеркало для героя», «Остановился поезд», он просто на 20 лет туда уезжал. Грандиозный артист.

МИТРОФАНОВА: Понимаешь, провалы памяти. Вот видишь, а я теперь пойду, посмотрю, почитаю и еще пойду. И, может быть, кто-то, такие же, как я, занятые чем-то непонятно, чем.

ГОЛУБКИНА:  С тобой собраться-то хоть сходить в театр.

МИТРОФАНОВА:  А мы сейчас расписание посмотрим спектаклей.

ГОЛУБКИНА:  А если на три месяца вперед расписаны билеты, как людям быть-то?

РУТБЕРГ: Да нет, ну, у меня существуют квоты. Вас посодят, а ты не воруй.

ГОЛУБКИНА:  А простой публике, как попасть в ваш театр?

РУТБЕРГ:  Записываются, стоят в очередях, когда открываются кассы, они знают, когда начинают продавать билеты. По интернет-записи заявки оставляют.

ГОЛУБКИНА:   Ну, да, в любом случае в европейском театре всегда билеты покупают заранее, потому что, на самом деле, в «Камеди Франсез» на три года вперед расписано все. Это правильно, это нормально.

МИТРОФАНОВА:  Маш, когда будут у нас на 5-й улице Ямского Поля стоять люди и встречать нас перед или после шоу, мы поймем, что это успех. Вот раньше такое было, когда радио только начиналось. Вот, когда я на радио «Максимум» работала в 17 лет, там люди стояли внизу, после эфира меня встречали, цветы дарили, наклейки, какую-то чушь, конфеты, просто было отношение действительно, и я понимала, что я для кого-то делаю.

ГОЛУБКИНА:  Конечно. Ну, в театре пока что все это есть, значит, мы вдохнем театральную энергию в радиостудию?

МИТРОФАНОВА:  Ну, попробуем это сделать.

ГОЛУБКИНА:  Где цветы?

МИТРОФАНОВА:  Ну, сейчас будут, бумажные.

ГОЛУБКИНА:  Тьфу-тьфу, чур меня.

МИТРОФАНОВА: В буфете.  Юля, а мы тебе еще одну песню нашли. Там, в принципе,  Стинг  в последние 40 секунд вступает. Но это Тина Тернер On silent wings. Хотели тебя про любовь спросить. Я тут статью пишу, можно ли жить с одним человеком, любить всю жизнь одного? Так сомневалась, все подруги разведенные, по восемь раз встречались, женились. А, представляешь, если человек в ЗАГС идет, и ему вот такую статью показать. Я до сих пор почти уверена.

РУТБЕРГ:  Ну, ты знаешь, поскольку у меня родители, вот у папы был второй брак, но они с мамой прожили уже 52 года, ты знаешь,  просто что-то изменилось в нас самих и в мире, потому что нежность, верность и ответственность за тех, кого ты приручил, за детей, за семью, она либо как-то растворилась и нивелировалась, потому что в этом тоже есть определенное мужество. Человек не может все время, как бабочка  пархать и медок такой собирать. Вот я сама другая. Если, это вообще противоречит, если от этого страдают дети,  нет, ну, как-то люди умудрялись проживать единую жизнь. И вот эти прекрасные слова «попугайчики-неразлучники», когда  люди переплетались, когда для них семья это дом, таких всегда было мало. Это неправда, но такие были и, честно говоря,  я в своей жизни ориентируюсь на таких и чего я желаю своим детям и внукам, вот такого постоянного. Потому что мне кажется, что это распущенность людей, такая распущенность, такие перепихи и так далее. Мне кажется, что иногда человек за копейку теряет такое, что он никогда больше не вернет.

МИТРОФАНОВА:  О,  золотые слова.

РУТБЕРГ:  Но он просто даже не готов это осознать, потому что за следующую панюху, ну, вот выделено тебе 19 минут счастья, самый счастливый человек проживает, это та доза, которую вычислили ученые. 19 минут, самый счастливый человек. Вот как ты эти 19 минут на 100 лет распределишь? Вот, как, где?

ГОЛУБКИНА: У меня было минут 45.

РУТБЕРГ: Это значит ты, так сказать…

МИТРОФАНОВА:  А я не считала. Помнишь, как это, а я вас побью сейчас.

РУТБЕРГ:  А я, а мне, да, идите к черту. Тем не менее, как можно рассчитать эти минуты этого счастья, если у человека замыливается все, если для него инстинкт. Если человек идет обратно к животному, ну, честно говоря, я могу таких людей только пожалеть. Я, честно говоря,  могу себя в этом смысле, ну, как, тоже пожалеть, потому что, наверное, я не выдержала очень важного в жизни испытания. Я не выдержала предназначения, которое есть у женщины, вот за это меня стоит похоронить за оградой. А за то, что я артистка, не надо.

ГОЛУБКИНА:  Зато ты в Вахтанговском театре. Ничего, ничего, это отлично, супертеатр, даже  ничего страшного, сын-то есть роскошный?

РУТБЕРГ:  Да, и внуки есть, у меня все есть, у меня все роскошно.

МИТРОФАНОВА: Дай, бог, здоровья, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить.  Хорошо, что можно порадоваться чужой радости, а не посочувствовать. А мы тогда, по-моему, прощаемся. Ну, с тобой мы, как встретимся.

ГОЛУБКИНА:  А песня споется?  Не споется?

МИТРОФАНОВА:  Уже не влезет, она четыре минуты. Мы можем в начале следующего часа ее поставить.

РУТБЕРГ:  Да, пожалуйста, пускай это будет мостик от меня в следующий час. Я хочу построить мостик, можно?

МИТРОФАНОВА:  Да.  Мы тебя еще позовем, можно?  Спасибо.

РУТБЕРГ:  Спасибо всем, до свидания.