Собрание слов Большое интервью режиссера Константина Богомолова

ДОЛИН:  Сегодня гость нашей студии театральный режиссер Константин Богомолов. Костя, привет.

БОГОМОЛОВ:   Привет.

ДОЛИН:  Ну, немножко введу в курс тех наших слушателей, которые, возможно, не были на богомоловских спектаклях. Константин  работает в театре драматическом очень активно уже последние 10 лет, но последние 2-3 года он стал автором  нескольких по-настоящему нашумевших спектаклей, причем на разных совершенно площадках, это было и в Театре Наций в последнее время, и в Ленкоме,  а до этого в МХТ имени А.П.Чехова под руководством О.П.Табакова и, кроме этого, на каких-то независимых площадках. В том числе, и в других городах тоже Костя ставил совершенно разные вещи, работал с совершенно разными текстами. Ну, мы  понемножку сейчас об этом поговорим. Я хочу начать вот, с какого вопроса. Мы давно с тобой знакомы и давно обсуждаем разные вопросы взаимодействия с культурой.  Ясно, что для московского интеллигентного человека, может, для кого-то это и желанная ситуация, но вообще это некоторая катастрофа - вдруг оказаться в такой интеллигентской области, как театр, звездой и сверхвостребованным человеком. Я не знаю, узнают ли тебя уже на улицах?

БОГОМОЛОВ:   Ужас в том, что узнают.

ДОЛИН:  Бывает, да?

БОГОМОЛОВ:   Да, регулярно просто.  Еще самое страшное, когда узнают еще в аэропортах иностранных. Стоишь где-нибудь в дьюти-фри в очереди, подходят и говорят: «Спасибо вам за «Карамазовых».

ДОЛИН:   Да, невозможно быть просто человеком.

БОГОМОЛОВ:   Идиотская ситуация, просто себя идиотом чувствуешь.

ДОЛИН:  Да, я полностью с тобой согласен. Ну, как вообще ты справляешься с этим и не боишься ли, что приведет это к какому-то искажению в работе тоже?

БОГОМОЛОВ:   Слушай, я думаю, что  к искажению в работе, я для себя вот как-то установил, приводит езда в автомобиле бесконечная. То есть, вот если ты все время ездишь в автомобиле, тогда ты смотришь на мир уже из-за стекла автомобиля хорошего, причем еще, если, то тогда бессмысленно уже мечтать о связи с реальностью. Так как я не вожу машину и как-то этого не умею даже, и у меня нет  машины, то я передвигаюсь, либо ловлю машину, либо на метро, либо пешком. Соответственно через это я осуществляю постоянную связь с реальностью, с окружающим миром. А что касается некоей там, условно говоря, звездности, я стараюсь к этому иронично относиться, потому что это все равно смешно, забавно и как-то идиотично. Как к некоему такому идиотическому факту я и отношусь к этому.

ДОЛИН:  Это хорошо, что ты сказал про реальность, потому что я уверен, что для огромного количества людей и, в том числе,  таких верных посетителей твоих спектаклей и вообще для людей, которые ходят в театр, и для тех, кто склонен иметь какой-то культурный досуг, пусть это даже смотрение сериала по телевидению, уж не говоря о выходе куда-то, на концерт, в театр, в кино, это все способ «escape», это побег из реальности. И, если посмотреть на список того, что ты сделал, первый твой спектакль, который я смотрел, это был «Муми-Тролль и комета», ну, и сейчас идут там «Борис Годунов», «Карамазовы», «Идеальный муж», ну, все-таки люди привыкли считать, что это такая комедия Оскара Уайльда, «Гаргантюа и Пантагрюэль». Это все, казалось бы, истории, которые тебя куда-то посылают далеко в другие времена, в другие миры, к вымышленным персонажам, кого-то из них мы знаем со школы, кого-то с дошкольного возраста. Причем здесь связь с реальностью? И нужна ли она вообще, когда ты занимаешься таким благородным делом, как взять за руку зрителя и увести его куда-то отсюда?

БОГОМОЛОВ:   Ну, вообще это любопытный момент, вот разговор по поводу того, насколько  искусство дает эту связь с реальностью, возвращает эту связь или, наоборот, уводит в другие миры, потому что мы растем на каких-то детских книгах, допустим, которые нас всегда уводят в другую реальность. И парадоксальная вещь, когда мы наименьшим образом с этой реальностью сталкиваемся в детстве, мы наибольшим образом в книгах уходим от реальности. Ну, мы вырастаем, и искусство нас начинает… Я не знаю, ты знаешь, наверное, сменилась эпоха, я не знаю. Наверное, сменилась эпоха. Я понимаю, что  тот момент, когда я взахлеб читал «Идиота», роман Достоевского в школе две ночи, сидя ночью в своей комнате, не мог оторваться, и это для меня был побег, в общем-то,  от какой-то реальности вокруг меня.

ДОЛИН:   Совершенно то же самое было у меня.

БОГОМОЛОВ:   Я понимаю, что сегодня, погружаясь в этот роман, например, или в любое другое произведение Достоевского или какого-либо автора, я буду искать не столько побег от реальности, сколько связи с реальностью.

ДОЛИН:  И тут же эта связь находится.

БОГОМОЛОВ:   И тут же эта связь находится. Я не знаю,  с чем это связано. Это, на самом деле, очень любопытный долгий разговор, но ведь еще такая вещь парадоксальная – ты занимаешься театром, я занимаюсь театром в определенной степени тоже, как ты понимаешь, занятие искусством, творчеством, как и любое, наверное, дело, это до определенной степени работа, побег от какой-то реальности.

ДОЛИН:  Конечно.

БОГОМОЛОВ:   И одновременно, занимаясь этим делом, ты людям эту реальность как бы пытаешься навязать какую-то вокруг. Ты им стучишься и говоришь: нет, нет, нет, вы сюда пришли, чтобы избежать реальности? Так нет же, я вам это не позволю сделать, я вам буду про нее напоминать. Не знаю, почему, не знаю, как это работает, честно скажу тебе, не знаю. Это противоречие фиксируем.

ДОЛИН:  Любопытный момент, наш с тобой любимый писатель Владимир Сорокин, которого ты ставил в театре и думаю, что не последний раз, я помню, когда с ним разговаривал много лет назад, наверное, когда он писал «Лед», то есть это было до всех его таких политических вещей или вещей, которые прочитываются, как политические, и он тогда мне сказал абсолютно уверенно, так, что для него это аксиома, я впервые об этом задумался сам. Настоящий писатель, мне кажется, это тот, у которого есть свои миры или есть свой мир, вот свой собственный. И я подумал, ну, да. Что такое реальность? Это мир, который нас окружает, эмпирический, вот мы его испытываем, он нас колет, режет, мешает нам жить каким-то образом, чаще мешает, мы его преодолеваем. А создаем свой, это мы создали  свою защиту, какое-то энергетическое поле, как в научной фантастике. Ну, любая фантастика это тоже уход от реальности в мир, который придумал писатель. И, тем не менее, мы видим, что тот же самый Сорокин предсказывает нашу реальность все более точно. Когда мы видим какие-то бои, скажем, на Украине, кажется, что ровно это описано в «Теллурии», которая вышла за пару месяцев до начала событий, «День опричника» все обсуждали, «Метель» обсуждали, особенно в свете теперешней реформы здравоохранения, это особенно. То есть получается, что у него действительно свои миры, никто не поспорит. Уж в «Теллурии» они разворачиваются,  как настоящий  фэнтэзи, это Толкин уже какой-то. И при этом вот она реальность, она догоняет или писатель предсказывает. Получается, что не оторвешься.

БОГОМОЛОВ:   Ты знаешь, я думаю, что касательно Сорокина, я вот для себя установил, я пытался понять, в чем механизм этих пророчеств, которые Сорокин осуществляет и так успешно осуществляет.

ДОЛИН:  К собственному удивлению.

БОГОМОЛОВ:   Да, наверное, к собственному удивлению.

ДОЛИН:   Я думаю, он не кокетничает.

БОГОМОЛОВ:   Наверное,  да, он не производит впечатления склонного к кокетству человека. Я для себя как-то так сформулировал это следующим образом. Мне кажется, Сорокин абсолютно не собирается предсказывать, он делает вещь совершенно парадоксальную – он поворачивается к будущему спиной и смотрит в прошлое. И вот, всматриваясь в прошлое, и как бы работая с голосами прошлого, недаром он блестящий стилист и он так любит воспроизводить стилистики разных, совершенно разных, совершенно маргинальных, забытых писателей, советских писателей, русских писателей, переводных писателей. Вот он, всматриваясь в голоса прошлого, он эти голоса прошлого активизирует, он пишет о прошлом. Он пишет в «Теллурии» о первобытном уже прошлом фактически человечества, потому что там вдруг у него возникают гномы, великаны, какие-то непонятные фантазийные персонажи, и выясняется, что это прошлое – наше будущее. То есть он действительно не  делает этого. Он просто выдергивает прошлое, полностью погружаясь в прошлое, становится пророком. И дальше уже вступает совершенно невероятный механизм. Оказывается, что наше прошлое просто нас догоняет бесконечно. Причем, мне кажется, не только российское прошлое, но и европейское прошлое, что он в «Теллурии» как бы, мне кажется, совершенно точно предсказывает.

ДОЛИН:   Я совершенно согласен. И к  разговору о Европе, есть прекрасная цитата, которую Сорокин в качестве эпиграфа вносил к  одной из своих книг, не помню даже сейчас, к какой, но это совершенно сорокинский момент, из Рабле, собственно говоря, из «Гаргантюа и Пантагрюэля». Это, ты, конечно, помнишь, прекрасная глава, когда герои оказываются в каком-то отдаленном море, где вдруг начинают в воздухе слышаться слова.

БОГОМОЛОВ:   Замерзшие слова.

ДОЛИН:   Слова замерзли, теперь они растаяли. И я думаю, что ты, человек, поставивший «Гаргантюа и Пантагрюэль», в театре занимаешься ровно этим. Вот это оно. Чтобы замерзшие слова старых книг вдруг на сцене растаяли, и чтобы зритель их услышал. То есть то,  на что он привык смотреть, как на вот такую муху в янтаре, на что-то законопаченное, вот оно замерзшее.

БОГОМОЛОВ:   Это красивая мысль, я буду ею пользоваться, Антон, теперь.

ДОЛИН:  Я разрешаю.

БОГОМОЛОВ:   Договорились.

ДОЛИН:  Разговор критика с режиссером.

БОГОМОЛОВ:   Нет, на самом деле, красивая мысль, мне нравится, я буду пользоваться в спорах теперь по поводу интерпретаций, интерпретационного театра или театра, который создает другую реальность.

Полностью интервью слушайте в аудиофайле.