Белая студия Интервью Данилы Козловского

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Данила, вы уже не первый раз в «Белой студии». С того момента, как вы здесь были в прошлый раз, у вас произошло много ярких событий, это Лопахин в «Вишневом саде», роль, за которую вы сами получили премию Станиславского, очень престижную премию. Сам спектакль «Вишневый сад» получил «Золотую маску», как  лучший спектакль года.

Д.КОЗЛОВСКИЙ: Спасибо огромное. Я очень рад снова быть здесь в «Белой студии». Действительно это для меня важный спектакль очень и такой очередной аванс от Льва Абрамовича и подарок – роль Лопахина в таком спектакле, который я очень люблю и который для меня важный этап в моей жизни.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вообще Лопахин это, может быть, одна из самых главных ролей у Чехова. Это, безусловно, главный персонаж «Вишневого сада», об этом говорил и сам Антон Павлович. Он, наверное, вы знаете, хотел, чтобы его обязательно исполнял Станиславский. То есть для него было очень важно правильно интерпретировать, правильно передать то, что он прописал вот в этом образе Лопахина. Это же его предсмертная пьеса последняя и главный персонаж. То есть здесь явно что-то от него какое-то послание нам.

Д.КОЗЛОВСКИЙ: Что для нас было важным, и что на одной из первых репетиций сказал Лев Абрамович, сформулировал, и что для меня впоследствии репетиций стало понятно, интересно и необычно, то, что Лопахин, на наш взгляд, и на мой, в том числе, это, наверное, самая трагическая фигура в этой пьесе. Как ни странно, ни Раневская, ни семья Раневских-Гаевых, как это…

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Обычно показывают.

Д.КОЗЛОВСКИЙ: Да, часто репетируется, а именно Лопахин, потому что все-таки это человек с неизлечимой, неистребимой травмой рабского прошлого. То есть все-таки это сын раба. Уничтожение вишневого сада, в общем, неизбежно. И даже, когда он предлагает этот план Раневской, конечно, он делает что-то хорошее для нее, потому что благодаря тому, что она ему утирала нос от крови в детской у рукомойника, благодаря этому, в общем, вышел из этого прошлого. Но уничтожение вишневого сада для него принципиально и важно, как любое напоминание его рабского прошлого. И я, конечно, если фантазировать, что будет дальше с Лопахиным, то, конечно, я думаю, что это какой-то трагический финал в его случае неизбежен.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вы полагаете?

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, как мне кажется, да. Недаром он говорит, что мне надо ехать, дел много, в Харьков этим поездом. И уходя и запирая это имение, ничего кроме  опустошения и боли, как мне кажется, Лопахин не испытывает. Потому что понимает, что что-то важное, тем не менее, что-то для него дорогое, как это ни парадоксально, что-то значимое в его жизни он навсегда стирает и уничтожает. И в этом смысле это довольно актуально и важно.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Обычно мы как читаем «Вишневый сад», это так много-много раз было интерпретировано, что «Вишневый сад» это самое прекрасное, что только может быть. Вся Россия это наш «Вишневый сад». Если во всей губернии есть что-то хорошее, так это вот наш «Вишневый сад». И, тем не менее,  Чехов, как автор пьесы, и, в общем, он ассоциировал себя с Лопахиным, то есть еще и как действующее лицо этой пьесы, он его вырубает. И вот в этом большом монологе, который произносит Лопахин после того, как он купил, он говорит, что смотрите, как Ермолай Лопахин хватит топором по вишневому саду, не помню точно, какие там слова.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Все правильно, да.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Почему в своей последней пьесе Чехов решил вырубить вишневый сад?

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Все-таки пьеса тоже была написана перед, совсем скоро случится революция и я думаю, что Чехов не мог, как человек, чувствующий, понимающий, слышащий и видящий, что происходит в России, и что это, в общем, на стыке смены эпох. И не даром у нас спектакли в конце, когда Фирс стучится, когда он понимает, что его заперли, и он пытается уйти через привычный занавес, через экран, через который в течение всего спектакля герой спокойно уходит, он вдруг не может уйти, начинает стучаться, экран падает, и мы видим там заколоченную стенку, и потом на этой стенке проецируются, как на Растрелли все члены семьи Раневских-Гаевых и среди них Лопахин, и среди них и Петя Трофимов, который по-своему видит будущее и по-своему чувствует и рассуждает. И вот эта цикличность времени, наверное.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Лев Абрамович и вы интерпретируете как бы личные чувства Лопахина не совсем так, как мы привыкли, потому что обычно как раз здесь вот видится эта линия его влюбленности в Раневскую, вы же однозначно говорите о том, что он любит Варю.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, я убежден в этом и я, честно говоря, не согласен с такой интерпретацией, что там есть какие-то чувства. Мне кажется, на мой взгляд, с потолка взятая теория, где он не ровно дышит к Раневской, Раневская не ровно дышит к нему. Где там это написано, я этого не вижу. Я вижу, что там действительно есть сильные чувства по отношению к Варе, и у Вари сильные чувства по отношению к Лопахину. И  вся трагедия их отношений в том, что они невозможны, потому что Варя это ярчайший представитель, ну, не ярчайший представитель, а как бы один из представителей семьи Раневских с определенным взглядом, с определенными принципами, моралью, воспитанием. И Лопахин уже идет куда-то дальше, он уничтожает это имение, он уничтожает этот сад. Мне говорят, ну, раз он ее любит, почему он не может быть с ней? Ну, потому что не может он просыпаться каждое утро с Варей и видеть ее глаза. Она из прошлого, а он уже идет куда-то дальше. И в этом отчасти трагедия их отношений, трагедия Вари и Лопахина.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А любовь между ними, между Варей и Лопахиным, она не могла их спасти?

Д.КОЗЛОВСКИЙ: Мне кажется, нет. И в этом, наверное, если так рассуждать, может быть, я ошибаюсь, но в этом во многом, наверное, и вина Лопахина, потому что он настолько ослепленный верой и желанием избавиться от всего этого прошлого, и в этом его трагедия, в том, что он не может даже задуматься. Нет там каких-то ресурсов внутри, чтобы подумать о том, что, возможно, любовь это та самая панацея, которая может спасти и его, и как-то все повернуть в другую сторону. Я думаю, что нет.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вам нравится Джей Гэтсби.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, мне нравится эта книга.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Да, вам нравится эта книга. Вот между Джеем Гэтсби и Лопахиным есть определенные какие-то параллели. Почему и  Джей Гэтсби, и Лопахин кончают трагически несмотря на вот этот вот, как пишет Фицджеральд,  «gift of hope» - дар верить, дар надежды?

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Ну, мне кажется, что, так как это все-таки люди - и Гэтсби, и Лопахин, люди с обостренными нервами, с обостренным чувством, с обостренным восприятием, не так просто избавиться от своего прошлого и от того, что их формировало, их лепило, создавало это, все равно это там живет, это уже неизлечимо, это уже неистребимо, это там внутри. Это можно заглушить, это можно унять на какое-то время, но все равно это там.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Песня My Way, которую вы поете в спектакле, это вообще была ваша идея эту песню исполнить? Или Лев Абрамович, зная, что вы готовите концерт, он как-то решил это использовать?

Д.КОЗЛОВСКИЙ: Нет, и спасибо, что спросили. Это вообще история такая интересная. Я, когда пришел на репетицию, когда смотрел пробу, я еще пока не участвовал в полной мере в репетиционном процессе, и когда дошли до этого момента артисты, замечательно пробовал Лопахина артист нашего театра, и когда он стал петь песню, о которой, я так понимаю, сговорились во время репетиции со Львом Абрамовичем, это была совершенно другая песня, я вдруг подумал, послушав монолог, послушав эти тексты, что я купил имение, где мой отец и дед были рабами, прекрасней которого нет ничего на свете, я это сделал, я подумал, а вообще это такой текст из песни My Way. Но потом подумал, ну, какой My Way, здесь, в Чехове My Way. При таких удивительно прекрасных декорациях Александра Давыдовича Боровского, когда все настолько аутентично, настолько прямо как будто оттуда, в этих костюмах, в этом свете, какой здесь My Way. И  потом проходит какое-то время, и мы репетируем, ну, мы так приблизительно условно понимаем, что у нас есть некая песня, которая никого не устраивает, ни тех, кто пробует Лопахина, ни Льва Абрамовича, ни кого-либо из участников спектакля, ну, как бы мы ее пробуем пока. И на одной из репетиции приходит Лев Абрамович с листком бумаги, садится и говорит: «Братцы, сейчас мы начнем пробу. Вот я все хожу, думаю о песне Лопахина в третьем акте. Мне кажется, мы нашли интересную песню, довольно известную, я думаю, что многие из вас ее знают». И ставит, и начинают раздаваться первые аккорды My Way. А так как я очень люблю эту песню, и все это знают, я помню, как ко мне все практически участники репетиции поворачивают голову, я такой: «Да, Yes». «Дань, ну, вы сможете эту песню освоить, выучить?» Я говорю: «Лев Абрамович, я уже освоил ее, выучил, знаю». «Да? А, ну, хорошо, тогда попробуем». И как-то так  в порядке, наверное,  бреда мы стали пробовать эту песню, а потом она как-то закрепилась. Потому что действительно слова «I did it my way» и  «Regrets, I've had a few», это прямо, ну, очень такие, по крайней мере, для нашего спектакля, для нашего Лопахина, для нашей истории очень созвучные. Недаром ее пел Синатра.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: В My Way «я сделаю своим путем», «я сделаю по-своему, оставаясь собой, как бы не было». Может быть, иногда, там же есть эти слова, что иногда, может быть, я откусывал чуть больше, чем мог проглотить. Такие люди, как Фрэнк Синатра,  они не думали о способности своего пищеварения, прежде чем откусывать. Это касалось всего  - их проектов, женщин. Почему сегодня люди так боятся?

Д.КОЗЛОВСКИЙ: Я могу предполагать, но даже, скажем, на примере музыкального представления, премьеру которого мы в  Петербурге играли на сцене Александринского театра, а в Москве на новой сцене Большого театра, и в какой-то момент, признаюсь честно, я даже попал под, ну, скажем так, но потом мне удалось, слава богу, при помощи некоторых моих близких друзей вылезти из этого, под влияние вообще вот такого, как бы сказать, заскорузлого, пошлого, в плохом смысле слова, провинциального, в какой-то степени омерзительного как бы мнения. Что принято называть общественным мнением, суждением, слухами, размышлениями и так далее. Потому что мы как-то сейчас, как-то в особенности все время несколько оглядываемся. Вот мы хотим  это сделать, но при этом еще немножко оглядываемся, при этом мы еще немножко прислушиваемся, а как отнесутся, а что скажут. И как-то все время находим в себе какие-то внутренние причины остановить себя, объяснить себе, что нет, наверное. В какие-то моменты это правильно, в какие-то моменты это надо делать, тоже все не так просто. В какие-то моменты лучше действительно задержаться, постоять, подумать и как-то включить разум. Но в какие-то моменты мы чересчур боязливые. И, в общем, если говорить уж действительно о даре надежды и о даре жизни, то нам дана жизнь и надо ее проживать. В общем, не бояться рисковать и действовать. Просто я в какие-то моменты не жалею о том, что я что-то сделал, хотя изначально все об этом говорило, о том, что я буду жалеть о том, что я это сделал. Действительно, как у Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», - «Лучше я буду сожалеть о том, что я сделал».

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: «Я хотя бы попробовал».

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  А я хотя бы попробовал, да.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ну, вы знаете, вы эти слова произносите и в своем спектакле, в музыкальном представлении.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, для меня это важно. Для меня это принципиальные эти слова.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: И я думаю, что, если рассматривать ваше представление именно, как спектакль, у вас своя интонация в этом спектакле. Но, самое главное для меня, это как раз то, о чем вы говорите. Вот, когда я смотрела, у меня были слезы на глазах от того, насколько не современно, вот современно в плохом смысле слова, вы открыты для своей публики со своей мечтой. И, наверное, то, что вас любят люди, и то, почему вы стали к своим 30 годам такой большой звездой, это обратная сторона того же, что мы видим на вашем концерте. Это открытость, к которой мы сегодня не привыкли, потому что мы привыкли к тому, о чем вы говорите. Когда существует интернет и когда каждое твое действие, оно тут же вызывает массу, вот когда нужно думать, мне кажется,  когда нужно задуматься, стоит делать или нет, это когда ты пишешь какую-то гадость про живого человека.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, или когда ты заходишь туда, где пишут эти гадости тоже, наверное, стоит это делать не так.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Да, но это же очень сложно отделять. Понимаете, с одной стороны, хочется узнать как бы какое-то мнение, ощущение по поводу того, что как бы люди думают и так далее, с другой стороны, невозможно это сделать, не наткнувшись тут же на какое-то количество вещей, которые просто, ну, подрезают крылья, потом сложно после этого существовать.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, все абсолютно так. И все это настолько смешанно, все настолько рядом. И еще главное кто-то из твоих друзей, хороший приятелей, знакомых еще почему-то считают своим долгом…

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Тебе сообщить.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Подбодрить и сказать: «Молодец, не обращай внимания на всякую…» «Какого общества?» «Ну, допустим, тут недавно сказали» И начинают тебе цитировать. Потом говорят: «Ой, слушай, зачем я тебе это сказал, не обращай внимания, все это неправильно, все это глупости». Но ты же это уже сказал. «Ну, это нет, забудь. Это же не то, что вот я вчера сказал, это вообще хуже».

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ:  Продолжая эту же тему, потому что эта тема для меня очень важна, и я очень рада, что вы это сделали, потому что это какой-то замечательный совершенно жест борьбы с 50 оттенками серого, которые сейчас очень популярны во всех смыслах слова. Вы говорите там о черно-белом времени. Почему возникают вот эти оттенки серого? Потому же, о чем мы уже говорили, потому что ты боишься сказать, что тебе, на самом деле, нравится. То есть каждое наше слово может быть использовано против нас.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, конечно.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Поэтому мы и говорим слова, которые средневзвешенные, знаете, средняя температура по больнице.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, абсолютно.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: И вот черно-белое время, о котором вы говорите в своем представлении, черно-белое время для вас, мне очень понравилось это определение. Я сразу стала думать, кто из людей человек черно-белого времени. Причем оказалось, что даже люди прошлого могут быть людьми черно-белого времени. Пушкин, например, стопроцентный человек черно-белого времени.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, все замечательно вы говорите, спасибо. Потому что действительно сейчас такое количество полутонов, полуоттенков, и вот эта средняя больничная температура, я и за собой это наблюдаю, когда говорю какие-то слова в интервью, я все время думаю, так, нормально я сказал, так, ну, вроде я сказал все хорошо, вроде придраться, ну, глупость, ладно, сморозил, надеюсь, вырежут. Даже вот эта самая цензура какая-то внутренняя, она, безусловно, должна быть, ну, чтобы не сказать какие-то гадости, там глупости. А тогда как-то это было чуть проще, в хорошем смысле этого слова, все было понятнее. Герои были героями, мерзавцы были мерзавцами.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Дружба была дружбой.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Дружба была дружбой, если люди любили, они любили, если люди расставались, они расставались. Сейчас  такое количество полуоттенков, полутонов. И даже на примере Большого театра. Я такое количество, ну, как бы сказать, на мой взгляд, тут я говорю за себя, глупых, пошлых формулировок по поводу моего выступления на новой сцене Большого театра. И, честно говоря, слава богу, огромное количество людей оказало нам свою поддержку, свое внимание и дало нам определенную энергию добра и любви. Но, к сожалению, очень много людей, которые, казалось бы, людей, в общем, не глупых отнеслись к этому, мягко говоря, по-другому. Но я очень рад, что мы это сделали, и я горд за то, что нам удалось это осуществить.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Но вас вот то, о чем мы говорили, вот это общественное мнение, хотя было очень много действительно хорошей реакции, но, тем не менее, каким-то образом вас это задело? В следующий раз, когда вам захочется сделать что-то совсем необычное, вы подумаете дольше или будет ли вам сложнее принять это решение?

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Честно сказать, конечно, задело. Если я буду говорить, что нет, это все так, с гуся вода. Нет, конечно, меня это задевало, безусловно. Эта пошлость, эта заскорузлость. Безусловно, это задевает. Но, честно говоря, простите за это слово, наплевать. Наплевать на них, наплевать на людей, которые плюют в спину. И в следующий раз, когда мы будем затевать что-то новое, мне уже будет в этом смысле гораздо легче, гораздо смелее я буду.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Будет даже легче?

Д.КОЗЛОВСКИЙ: Будет даже легче, потому что я понимаю, что мы стараемся дело делать. Я знаю, с каким мы это делаем чувством, с каким мы это делаем настроением, с какой верой мы это делаем, с каким отношением.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Меня удивило то, что не все обратили внимание на самое главное, это на ту любовь, которая была в вашем исполнении этих песен и в вашем отношении к тем людям, которые их исполняли. Там было много видео и таких фотографических изображений, и женщин того времени, и актрис того времени.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, это было для меня очень важно, потому что это красивое время. Для меня это было важно, потому что я помню, я пришел в какой-то момент такого, ну, если не отчаяния, то как это часто бывает, ну, какого-то определенного настроения, я пришел уже вечером ко Льву Абрамовичу в кабинет после спектакля и стал рассказывать ему, вот как-то так, что-то не до конца получается сформулировать, о чем, как, что. И мы долго думали о названии. И он произнес фразу: «Ведь здесь же, по сути дела, объяснение в любви. Подношение тому времени, тем героям, той музыке, эпохе. Так объясняйтесь». И это как-то прелестно, очень просто было сформулировано. Мы сейчас говорим о каких-то негативных вещах, но то, что происходило с людьми в зале, то, как они принимали, то, как они отзывались, говорит о том, что, наверное, надо чаще объясняться в любви, это не так плохо.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ:  Не бояться.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  И не бояться.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Мы же боимся объясняться в любви вообще, в принципе, боимся. Чем больше любовь, тем больше мы боимся. Это касается всего. Мы больше всего боимся заняться тем делом, которым мы хотим заняться. Мы думаем, человек, не знаю, он хочет писать картины, но он будет заниматься всем, только не писать картины.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, это как-то странно, если задуматься об этом, почему, непонятно. Это странная особенность, да. Поэтому будем дальше делать, фантазировать, сочинять и стараться реализовывать.  Вообще, надо сказать, что мечты имеют свойство сбываться, это так случается иногда.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Надо уметь мечтать, наверное, еще. Потому что, помните, в «Курьере» замечательная фраза, что: «Возьми пальто и мечтай о великом». Нужно не бояться мечтать о чем-то чуть большем, чем пальто, это еще важно. И, наверное, сила искусства и смысл искусства тоже в том, чтобы людям давать какие-то ориентиры мечтать о чем-то чуть дальше. Одна из самых главных песен, я так понимаю, ну, по крайней мере, она в самом представлении была, такой центральной, потому что показывали на ней как раз отрывки репетиций и так далее.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, замечательная. Для меня это была принципиальная песня, при том, что и педагоги по вокалу, и Филипп, который присутствовал практически на всех репетициях, в общем, меня практически отговаривали, потому что говорили: «Дань, ну, это вокальная песня, очень сложная». Когда я первый раз показал эту песню, они мне сказали: «Ну, через года два, наверное». Я говорю: «Нет, нет, не через года два. Мы должны ее петь сейчас». Она говорит: «Ну, почему?» Я говорю: «Ну, посмотрите слова». Она говорит: «Дань, но не так много людей, которые поймут, о чем эта песня, даже люди, знающие язык». Потому что с песни всегда очень не просто воспринимается английский язык. Я говорю: «Ну, мы переведем в буклетах». Мне эта песня важна.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: «Я должен быть собой, я должен быть свободный», «Прав ли я или ошибаюсь», «Найду ли я свое место в этом мире или никогда не смогу его найти, я должен оставаться собой».

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, это очень наивно, наверное, но и особенность этой музыки и прелесть этих стихов в том, что это очень просто, и это так как бы наивно, просто, но очень искренне. И для меня это было очень принципиально спеть эту песню. И они оказались правы, конечно, и педагоги по вокалу, и Филипп в том, что с точки зрения вокала, конечно, это не самая большая удача. Но я рад, что мы на это решились, и это спели. Недаром там сзади на экране показаны кадры именно репетиций о том, как все это создавалось. И представлена команда, которая работала над этой историей. Потому что все в какой-то степени просто пытались быть собой и пытались сделать то, что мы хотим и то, о чем мы мечтали.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Еще интересно, что этим концертом, этим представлением вы заступили на такую территорию, где мало, кто работает в России сейчас, хотя у нас есть своя школа такого актерского исполнения, где  синтез танца, актерской игры, музыки, декораций, то, что называется One Man Show. Для вас, как артиста, который привык выходить на сцену, то есть сцена для вас это не что-то новое, вы привыкли выходить к залу. Это было новое ощущение выйти к залу в качестве себя?

Д.КОЗЛОВСКИЙ: Мягко говоря, это было что-то новое. И, наверное, это были одни из самых нервных, тяжелых, болезненных дней в моей жизни, несмотря на то, что это праздник, и не каждый день тебе удается с таким  оркестром выходить перед такой публикой. Режиссер-постановщик мне перед выходом говорил: «Давай, иди и получай удовольствие». И я так думал, а он понимает, о чем он говорит: иди и получай удовольствие? Нет, конечно, в какой-то момент я получал удовольствие от того, что происходит. Но в той же степени это, видимо, было обречено на то, чтобы мне получить удовольствие, потому что, если бы это было как-то привычно, ну, скажем, природа существования на сцене в спектакле, или, не знаю, я выхожу даже пускай One Man Show со стихами и с песнями перед театральным зрителем в театральном пространстве, драматическом, я имею  в виду, наверное, это было бы как-то проще, наверное, как-то было бы легче получать удовольствие. Но, когда ты выходишь вот в таком пространстве, с таким оркестром, в таком зале, перед такой публикой  в принципиально для себя новом качестве, перед людьми, которые, честно говоря, не понимают первое время, как к этому относиться, которые искренне хотят тебе помочь и хотят поддержать. Но, когда видят вот это вот, вот это вот, слышат эти звуки, пение, и как-то это: а, он поет, послушаем, что-то танцует, какие-то пируэты делает, ну, доработать, конечно, ну, в общем, так как-то. И ты все это чувствуешь, естественно, и первая часть, первая треть это было, как в вату. Нет, собаки, я вас заставлю смотреть, я вас заставлю. Люди как-то так потихонечку начинали верить, начинали доверять и начинали на это откликаться, и к концу как-то удалось убедить, что все это не зря.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вы посвятили свое выступление маме, которая, собственно, открыла, я так понимаю, для вас этих музыкантов, коль скоро вы с этими пластинками ознакомились в возрасте, там, по-моему, сколько вам было?

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да, мне было лет 7, по-моему. 1992 год.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: И ваша мама была на концерте. Какие были ее эмоции? Она, наверное, волновалась безумно за вас?

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Я так понимаю, что там настолько было сильно волнение.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Что она не слышала.

Д.КОЗЛОВСКИЙ: Я потом говорю: «Мама, ну, как?» «Замечательно, я так волновалась, я ничего не поняла». Я говорю: «Понятно, ладно». А потом в Большом, когда пришла мама за кулисы, она подошла и говорит: «Нет, ну, ты сегодня получше звучал, чем в Петербурге». «Хорошо». Нет, но потом, когда мы уже немножко успокоились, она была очень счастливая и замечательно, что все это состоялось. Конечно, мама была очень рада, что все это случилось. И в какие-то моменты, я думаю, даже, наверное, получила странное, но все-таки удовольствие.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: У вас удивительная мама, она абсолютно красавица. Но скоро ее увидит широкий зритель, потому что мама играет с вами в кино в картине «Экипаж».

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Да.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Тем более, что это блокбастер, и он будет на всех широких экранах, это IMAX, то есть вашу маму увидят люди в специальных очках красно-синеньких. Она играет помощницу директора аэропорта, которого замечательно играет Сергей Газаров.

Д.КОЗЛОВСКИЙ: Да, я очень благодарен за это Коле Лебедеву, прекрасному режиссеру и замечательному человеку, моему очень близкому другу, у которого я снимался в «Легенде 17», и вот сейчас в «Экипаже». Это была его идея. Он говорил: «Давай снимем твою маму».

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Правда?  То есть это не была протекция с вашей стороны? Это придумал Николай.

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Нет, это позвонил Коля и сказал: «Давай сделаем, а чего?»

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ну, вы в этом фильме играете как раз такого человека черно-белого времени, вот как раз то, о чем мы говорили. Это как раз человек, у которого очень яркая своя жизненная позиция, которая, тем не менее, иногда ранит близких – и девушку, которую он любит, и отца своего. И, возможно, вот то, что с ним происходит, это каким-то образом меняет его. То есть, получается, что такая прямолинейность, она тоже может быть островата, да?

Д.КОЗЛОВСКИЙ:  Конечно, и она, может быть, не всегда… Я вообще как-то раньше, для меня лет, наверное, в 17, в 19 я как-то понимал все очень хорошо, я все знал, я все понимал абсолютно. Я знал, так, так. Потом спустя несколько лет как-то все, череда вопросов стала чуть больше. А сейчас я понимаю, что вообще все не так просто, все гораздо сложнее, чем ты привык думать. И, конечно, принципиальность, ну, скажем, такая черно-белость, в ней есть много хорошего, но в ней есть, конечно, и свои нюансы.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Почему, как вам кажется, люди так любят фильмы-испытания? «Экипаж» это такой фильм-испытание. Почему людям это так близко?

Д.КОЗЛОВСКИЙ: Ну, вообще жизнь это в какой-то степени испытание. Иногда хочется видеть на экране сюжеты непростые и людей, которые с этими непростыми обстоятельствами борются и, в общем, справляются, а кто-то не справляется. Но даже, не справляясь, выходят с каким-то опытом.