Белая студия Интервью Евгения Стеблова

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Мы в «Белой студии» говорим вначале о впечатлениях детства. Вы вспомнили диафильм «Страна дураков».

Е.СТЕБЛОВ: Да.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: И даже у вас есть такие стихи, которые вы написали:

«Стихийной силе неизменно

Хмельным весельем широка, 

Печальной памятью забвенна

Страна Ивана-дурака».

Е.СТЕБЛОВ: Да, есть.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Потрясающе совершенно. В каком возрасте вы написали эти стихи? И стихи замечательные вообще.

Е.СТЕБЛОВ: Стихи я начал писать достаточно поздно, но это уже, наверное, лет в 16, 17, 18. Прозу я писал раньше, да даже не прозу, а я иногда писал такие смешные сочинения на вольную тему, будучи в школе, что их там учителя читали друг другу в учительской. Я прозу пишу, как стихи.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: С музыкой внутри.

Е.СТЕБЛОВ: Тем же ключом. Потому что стихи мои, ну, там, может быть, есть неплохие, но, в принцип, я не в особом восторге. Я вообще от себя не в большом восторге, я достаточно трезво к себе отношусь. Это не значит, что я там кокетничаю или скромничаю.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Нет, трезвое к вам отношение это быть в восторге.

Е.СТЕБЛОВ: Спасибо, Дашенька, спасибо. Ну, и потом, когда мы с Никитой стали вместе, наша дружба с Никитой Михалковым, она носила такой сугубо творческий характер, ну, она, конечно, и человеческая была, но, в основном, творческая, и мы вместе писали. Он снял первый свой фильм, как режиссер, дипломный оператора,  его это была курсовая работа, но она была пять частей. Вот недавно он мне позвонил, говорит: «А где эта картина?» Я говорю: «Насколько я помню, ты ее увез в Финляндию».

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: В Финляндию.

Е.СТЕБЛОВ: Да, да, вы все знаете, Даша, поразительно. И там она потерялась, что ли.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Хотелось бы это увидеть вообще.

Е.СТЕБЛОВ: Замечательное кино. Это, может быть, одна из лучших его картин. И Никита меня заставлял писать. И он говорил, что, он очень трудолюбивый, что надо писать все равно. А я всегда: ну, не идет, так не надо, пойдем лучше в Дом кино сходим.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А вот само вот это пространство, как вы его называете, пространство «Страны дураков», которое, вы вообще говорите, для вас важно это пространство, вы к нему относите и писателей своих любимых, и Гоголя, и все то, даже грузинские короткометражки, то есть вот это все пространство такого немножко абсурда.

Е.СТЕБЛОВ: Да, да, Андрей Платонов, до абсурда, да.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Это что за пространство? Каковы главные его качества, главные его координаты?

Е.СТЕБЛОВ: Это просто мое, для меня это органично. Ну, какая-то нестандартность видения. Ну, я не думал о стандарте, я просто так видел. А потом я понял, что это не стандартно, что это мое видение, оно не стандартное. И то, что мне нравилось, я обожаю Гоголя, Платонова. Вот я, например, Булгакова меньше люблю, я отдаю ему дань, но люблю меньше. Вот для меня Платонов ближе моей душе, Гоголь ближе моей душе, Лермонтов дальше, Пушкин ближе. Я помню по телевизору Дмитрий Николаевич Журавлев читал «Медного всадника», и вот как сел вот так вот, уставился в экране, и не мигая глазами, так и прослушал все это, примерно там минут 40. И я понял код пушкинский. Ведь, что такое творчество? Творчество это игра элементами.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Откройте нам его.

Е.СТЕБЛОВ: Ну, открыть в словах это трудно. Я это понял интуицией, сердцем, я понял, я почувствовал этот код. Ведь любое творчество художественное это игра элементами. Ведь даже сценическая импровизация это высокоинтегральная работа, только она не рациональная, она импровизационная. Ты почему-то делаешь иной раз так. И ведь самое потрясающее на сцене, когда сам себя удивляешь. Когда ты играешь роль, которую ты много, и все равно там есть определенные ноты, ты идешь по определенным нотам, но вдруг ты так это все препарируешь, что думаешь, господи, я ли это?

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: То, о чем вы говорите, это как такие, как сказать, эвристические прозрения, которые мы связываем иногда с учеными, Эйнштейн, к примеру, когда связываются вроде бы понятные вещи, которые раньше никому не пришло на ум связать или показать вот в таком сочетании. Вот вы говорите, вы почувствовали код Пушкина, и это было, как озарение.

Е.СТЕБЛОВ: Да. Я понял, извините, что перебиваю, я понял, как он играет этими элементами, как ритмами, как красками, как созвучиями слов, вот я почувствовал это. И мне это, я для себя, как сказать, эврика, открыл это, и мне легче стало работать.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А вот свой собственный код найти, это же очень сложно? Вы невероятно органичны уже в самых первых своих работах. То есть «Я шагаю по Москве», понятно, что это любимая картина, и вы там просто совершенно гениальный, на взгляд зрителя. Но вы сами на тот момент, ну, вы признавались, что вы еще это не делали осознанно. То есть, условно говоря, на тот момент вы еще свой код не нашли? 

Е.СТЕБЛОВ: Нет, я вам скажу так, «Я шагаю по Москве» это уникальная, как теперь часто говорят, история. Дело в том, что это один из первых импрессионистических фильмов. Почему он живет, почему он стал киноклассикой, там много причин, но, в основном, потому что там же нет никакой социальной стороны, никакого особого…

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Да и сюжета как такового.

Е.СТЕБЛОВ: Сюжета особо как такового нет, да. Но там поразительное, вот господь собрал нас всех, конечно, сердцем и руками Георгия Николаевича Данелия, потому что его мир… Ведь мое счастье было, что «Я шагаю по Москве», я попал не просто в кино, а в свой мир я попал. Я еще даже не осознавал, насколько это мой мир, несколько такой мир смещенный, такой абсурдный. Но я люблю внутренний абсурд, я не люблю внешне выраженную абсурдную форму, это мне не интересно. А вот, когда внешне все вроде реалистично, как у Гоголя, как его называют, что это фантастический реализм, творчество Гоголя, а внутри это совершенно невероятное. Отчасти даже это есть у Толстого Льва Николаевича, отчасти, потому что, конечно, писатель он выдающийся. Но больше, например, у Достоевского, потому что мне Достоевский ближе, потому что он полифоничен.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вы вообще говорили, что Достоевский для вас это не  такой сумеречный писатель, а что, и вы даже писали статью в свое время о юморе Достоевского.

Е.СТЕБЛОВ: Да, да.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: И, в общем, это действительно в нем есть. И, более того, один из его персонажей говорит, что юмор это вообще проба души. 

Е.СТЕБЛОВ: Да, замечательные.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: То есть, в принципе, то, над чем люди вместе смеются, когда ты вместе с кем-то смеешься и понимаешь одни шутки, и это очень настраивает на одну волну.

Е.СТЕБЛОВ: Да, это уже очень много.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: И в этом смысле «Я шагаю по Москве» это, конечно,  было уникальное совпадение многих людей, которые все, в общем-то, смеялись…

Е.СТЕБЛОВ: Ну, это поэтика Шпаликова, в первую очередь, это мир режиссуры Георгия Николаевича Данелия, это камера Вадима Ивановича Юсова, гениального, можно сказать. Георгий Николаевич Данелия, когда умер Вадим Иванович, он сказал, что это лучший оператор в мире, он его считал. Я тоже так. А почему, знаете, потому что Вадим Иванович, он откликался на все вызовы времени, но вводил это в пространство классики. То есть он брал любой «изм», любой сюрреализм, что угодно, но вводил это с помощью своего дарования в пространство культуры. Знаете, Дашенька, а вот насчет «Я шагаю по Москве» я долго не понимал, что я там замечательно сыграл. Я долго это не понимал, долго, прошло несколько лет. И когда я в очередной раз выступал с роликами своими, подрабатывал на встрече со зрителями, вдруг я понял, что я действительно классно там работаю.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Потому что, наверное, знаете, то, о чем вы сказали в начале нашей беседы, что для вас вот это вот смещенное чуть-чуть существование, оно было нормальным. 

Е.СТЕБЛОВ: Нормальным, естественным.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вы не понимали, что это может вызывать, а как вот Шпаликов сравнивал вашу работу с работой Чарли Чаплина. И действительно то, что вы делаете и там, и то, что вы делаете в других своих ролях, это какое-то удивительное, то есть при внешней, во-первых, серьезности часто, вдруг невероятно внутренний смехотворный эффект. Причем, чем вы серьезнее, тем смешнее. Даже вот там, например, доктор Мортимер, он говорит все время: «Вот эти черепа, вот у вас очень интересный…» Это безумно смешно, потому что просто, при этом вы говорите невероятно с какой-то вроде бы…

Е.СТЕБЛОВ: Убежденностью и серьезностью.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Увлеченностью антропологией, которой он занимается. Вот вы начали перечислять людей, которые работали над «Я шагаю по Москве», и нужно, конечно, назвать композитора…

Е.СТЕБЛОВ: Андрей Петров замечательный. Как-то после съемки мне Георгий Николаевич говорит: «Пойдем музыку послушаем. Андрей Петров привез темы». Вот стал он играть на рояле темы. Несколько тем сыграл. И Георгий Николаевич мне говорит: «Тебе какая тема нравится больше?» А я немножко был там, ну, так мне казалось, может быть, это было не так, я себя немножко там ощущал городским сумасшедшим в группе, такой, знаете: «А вот, интересно, как Женя скажет?» 

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Как юродивый.

Е.СТЕБЛОВ: Как юродивый, да. И мне Георгий Николаевич говорит: «Вот, какая тебе тема понравилась?» Я говорю: «Вот эта». Он говорит: «И мне тоже». Представляете, как совпало. Хотя она такая красивая в картине, потому что она в оркестровке. А там-то ничего вроде особенного, когда он наиграл это. Ну, вообще это было…

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Представляете, а стала такая визитная карточка в результате Никиты Сергеевича. 

Е.СТЕБЛОВ: Да.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вы знаете, вы очень точно, ведь, смотрите, Шпаликов, на самом деле, очень точно почувствовал, сравнив вас с Чаплиным, потому что вы и сами себя определили, мне очень понравилось, как вы написали как раз вот в этой повести, где вы выводите под вымышленным именем Михалкова Никиту Сергеевича, как Платошу.

Е.СТЕБЛОВ: Платошу, да.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: И вы там пишете, что вот «Платоша, он веселый и серьезный, а я грустный и смешной». Это абсолютно точно. Причем не только относительно вас с Никитой Сергеевичем, что правда, но и вообще как-то люди делятся на таких веселых и серьезных, грустных и смешных.

Е.СТЕБЛОВ: Да, да, это так.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: И вот это сочетание грустного и смешного даже вот в этих стихах про Страну Чудаков, у вас там уже слова «печаль», то есть это какой-то неотъемлемый элемент вашего кода.

Е.СТЕБЛОВ: Да, наверное, потому что, мы вообще с Никитой как бы две стороны одной медали, если творчески вот так. Мы с ним эмоционально по эстетике очень близки, и поэтому у нас взаимопонимание такое, ну, даже и разговаривать не надо. Мы очень легко друг друга понимаем. А вот с Андреем Кончаловским, тут сложно, потому что там все через голову. Вот мы с Никитой никогда особенно не говорили или говорили какими-то условными такими выражениями, а Андрей, он рациональный. И вот я тут работал с ним, Дорна у него играл в «Чайке», он оставил Дорна и через неделю я просто не знал, куда деваться. Ну, куда деваться, не знал. И я ему сказал, я говорю: «Андрей, нам надо поговорить». Мы сели, я ему  рассказал свое видение. Он говорит: «Ну, это у нас с тобой концептуальное расхождение. Но я бы не хотел тебя терять». Потом мне говорит: «Ну, давай еще пару дней попробуем». И пошел мне навстречу. Я ему пошел навстречу, и мы выработали какое-то такое компромиссное пространство, которое мне позволило у него сыграть, и он был очень доволен в результате.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А вам вообще вот это, вот вы говорите «подход через голову» у Андрея Сергеевича, вам это сложнее, то есть вы чувствуете, и вот то, что вы говорите, вам импрессионистическое поле, оно ближе, вам в нем легче существовать, естественнее?

Е.СТЕБЛОВ: Дело в том, что у меня первичная интуиция, вторично осознание. У меня импульс идет, а потом я осознаю, что это за импульс. Уже на основе этого импульса я иной раз и конструирую. Но я никогда не конструирую изначально.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А вот очень сложно в этом смысле, как кажется, по крайней мере, со стороны управлять этими импульсами. То есть одно дело, допустим, ты знаешь, как, головой знаешь. Другое дело, это какой-то другой орган, другая часть тебя, которая отвечает за то, что ты делаешь. С этим местом, чувством, в котором рождается этот импульс, можно как-то научиться договариваться, можно как-то научиться управлять им, включать, я не знаю?

Е.СТЕБЛОВ: Нет, я на компромисс с этим местом никогда не иду. Я этому месту доверяю. Но просто с возрастом, с опытом, ну, чего уже, 51-й год творческой деятельности пошел, я сейчас себе в силу уже мастерства, опыта, я больше себе доверяю. Потому что раньше, я вот помню эту пьесу Шпаликова как раз, «Поручик Каховский» называлась, и я там столкнулся с Хейфецом, тогда он был молодой. А он очень любит импровизацию, этюды там. Ну, какая-то у него крайность с этим делом и тогда была. Уже декорации на сцене, а все импровизация. В общем, и на второй спектакле «Поручик Каховский», когда я играл Каховского, репетировал, а он все время говорил, тогда было такое веяние, ну, он боялся ходульности, и он, так часто его захлестывало, и он говорит: «Да это ребята из Марьиной рощи». И он заводил, заводил вот эту истерику, и я очнулся на репетиционной площадке, когда я ногами избивал партнера. Там персонаж, который предал декабристов…

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: И вы бросились его впрямую просто…

Е.СТЕБЛОВ: Ну, он, знаете, как в раж входит. Я тогда не обладал еще  какой-то должной защитной реакцией, это очень сложное наше дело, энергетически защитной реакцией не обладал, и опыта не было. И через много лет в квартире своего друга мы встретились с Ленечкой Хейфецом за столом, он уже тогда прошел и Малый театр, уже «за битого двух небитых дают», и он мне сказал: «Женя, ты был прав». И потом мы еще работали в театре «Моссовета».

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А вы ведь тоже вот эту энергию, о которой вы говорите, со временем вы ею овладели. Потому что вы рассказывали историю про то, как со Смоктуновским тоже у вас были, такая ситуация творческого такого…

Е.СТЕБЛОВ: Творческого конфликта.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Да, вопросов друг к другу, так скажем. И в какой-то момент в столовой вы ему сказали, что: «Мы с вами вообще-то похожи, я же тоже могу». И плюхнули тарелку с борщом об стол. Но при этом это уже вы сыграли, вы уже не просто, не помня себя, вдруг, да?

Е.СТЕБЛОВ: Сыграл, потому что тогда я уже пришел к понятию бога, тогда я уже немножко даже владел психической энергией и стал ею играть, этой энергией, я могу ее регулировать. А был у меня момент, когда я это открыл для себя, мы репетировали «Гедду Габлер» в постановке Гинкаса в театре «Моссовета». Гедду Габлер репетировала Рита Терехова.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Когда вы с Тереховой направляли ей энергию.

Е.СТЕБЛОВ: Да, да. И я решил ей энергию в сексуальную чакру направлять. И мы так, я направлял, и замечательно мы с ней сработали. На другой день я говорю: «Кама, а вот сейчас я не буду этого делать». Мы с ней сыграли сцену, и она говорит: «Жень, ну, вроде все так же, как вчера, а что-то не то». Это был мой грех, я применил вот это умение, ну, прагматически этого нельзя делать.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А вообще, в принципе, вот воздействие именно в этой сфере, так скажем. Когда читаешь вашу книгу, то там много воспоминаний ваших из такой ранней юности, даже я не помню, по-моему, лет 10 вам было, когда у вас была история такой любви с девочкой на даче, и вас разлучили, и вы на велосипеде без рук мчались по полю, потому что как-то не находила выход вот эта энергия вся. Вы любите «Митину любовь», считаете ее одной из лучших книг о любви.

Е.СТЕБЛОВ: Да, мне нравится, да.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Это тоже книга о том, как в молодости человек не в состоянии совладать с этой энергией, с этими эмоциями. Эту энергию тоже со временем удается приручить?

Е.СТЕБЛОВ: Ну, конечно. Я вам так скажу, что, если говорить о «Митиной любви», это же сексуальная уже энергия, а сексуальная энергия, ведь это фактически одна энергия из творческой, только она разной направленности. Сексуальную энергию можно преломить в творческую энергию и, наоборот. Если бы у меня не было комплекса неполноценности, вот меня спас комплекс неполноценности, я бы, наверное, стал бы каким-нибудь бабником, истаскался бы и ничего бы из меня не вышло.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вас ведь не только комплекс неполноценности уберег, потому что, когда он уже у вас этот комплекс ушел, вы, тем не менее, бабником не стали и концептуально вам все-таки ближе другое отношение к женщине.

Е.СТЕБЛОВ: А знаете, почему, Дашенька, потому что у меня вообще интересно, меня сначала интересует отклонение от нормы, вот первоначально. Но я в это дело никогда не ухожу, потому что у меня тут же, все равно выбор у меня происходит в добродетельную сторону. Это сердце так мое работает. И я полюбопытствую, думаю, нет, это не надо, это не нужно.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ну, вот у вас как раз в отношениях с женщиной очень глубокая мысль. Вы сказали, что бабники это люди, которые остаются на второй год, их интересует только один аспект, вот как бы знакомство, первые трепетания души и всех остальных как бы входящих в этот процесс органов, и дальше соответственно уже охлаждение, и заново новый цикл. И что, если ты не проживешь с одним человеком все этапы, что только во времени возможно, то ты лишаешь себя очень большого количества… Более того, меня вообще поразило ваше признание, которое вы сделали, по-моему, в книге как раз или, может быть, где-то вы говорили, что вы сожалеете, что ваш первый опыт был не с вашей  женой, что вообще-то вы бы предпочли, как это было когда-то давно принято, да?

Е.СТЕБЛОВ: Да, потому что у нее-то до меня никого не было. И хотя она была, Танюшка была с очень сильным характером человек, но она была очень артистична по природе. И поэтому она очень легко воспринимала какие-то художественные аспекты моей натуры, с пониманием с таким. И потом в ней была вообще такая, ее унизить было нельзя. В ней был такой стержень, какой-то внутренний нравственный, в любой ситуации она была, она никогда не теряла достоинства. В любой ситуации – конфликт, не конфликт, все равно, у нее было какое-то редкое такое качество, конечно. Ну, конечно, это и меня сформировало, как мужчину, и ее, наверное, как женщину, потому что за 38 лет мы много с ней. А потому что без любви, секс без любви это физкультура, понимаете, ну, чего там, это не интересно, это быстро очень, вы правильно сказали, это что-то первые какие-то сливки снял, и все, а дальше что? Ничего. А тут вот, когда ты вместе, а, более того, она же была сердечницей тяжелой, и когда операции на сердце у нее и так далее, еще она 17 лет прожила, и две тромбоэмболии, это как инсульт, и на третий только она ушла, я вдруг открыл, что можно любить женщину в таком слабом, в таком страдании, в болезненном состоянии еще больше. Я поразился, я для себя открыл, что еще больше. Хотя многие, я так чувствовал, женщины меня окружающие на работе, они ко мне все с таким, очень хорошо стали ко мне относиться после Таниной операции на сердце, потому что, наверное…

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Думали, что сейчас вам что-то буде не хватать.

Е.СТЕБЛОВ: Да, да. А я как-то, как был привязан к ней, так и остался. Более того, это невозможно объяснить, это уже какие-то… Ну, я вот понимаю Достоевского. Когда словами Федора Павловича Карамазова, вот я играл Алешу Карамазова в театре, «Братья Карамазовы» спектакль, и когда Плятт играл Федора Павловича, он говорил: «Эх, деточки, поросяточки вы мои», - обращаясь к своим сыновьям. «Одно то, что она женщина, уже половина всего». И я уж не помню в контексте, но он говорил, что изгиб, вот какой-то изгиб, мне это очень понятно, какой-то ключ, вот женское, эстетический ключ. И как-то я был на гастролях, пошел я в картинную галерею в Алма-Ате, и я увидел вот этот портрет Серова Иды Рубинштейн. Ничего общего с Таней внешне нету, но вот это смещение, вот эта абсурдность в ее пластике, в ее индивидуальности, и там эта абсурдность есть, в этом портрете. И я понял ее, я ее почувствовал, как женщину почувствовал, ее эстетику. Потому что Таня, она могла быть, она была тоже из «Страны дураков», но при этом могла быть царицей, когда надо. Вот в ней все это уживалось. И, конечно, для меня, когда ее не стало и Сережа приехал, он еще в миру был тогда, сейчас он уже в монастыре, мой сын, и я ему почему-то первое, что сказал, я говорю: «Конечно, то, что у нас было с мамой, это не может повториться, этого не может быть. Но, однако, - почему я это сказал, я не знаю,  - присутствие женщины в своей жизни я не исключаю». Вот почему-то первые слова после того, как мне сказали, что Татьяна Ивановна в 11.20, это воскресный день был, врач позвонил, сказал, ушла, я почему-то это Сереже сказал.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А почему, вы сами понимаете? Это что, это был страх остаться одному, вы привыкли, что обязательно кто-то есть рядом?

Е.СТЕБЛОВ: Нет, страха нет. Если бы я был не верующим человеком, может быть, можно было и сломаться в этой ситуации, потому что в Новый год мы сидим всей семьей, 17 января 2010 года она уходит, а потом где-то уже ближе к лету Сережа уходит в монастырь внезапно. Ну, я один остался вообще.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Он вам письмо оставил.

Е.СТЕБЛОВ: Да, он оставил письмо. Но поначалу не хотел жениться, я поначалу хотел построить какие-то гостевые отношения. Это как раз вот человеческое, страховочное такое, ну, практическое, может быть, какое-то. Но я очень быстро понял, что я не могу быть любовником, что я не могу быть праздничным мужчиной, мужчиной выходного дня. Что я домой прихожу, как в тыл, я семейный человек. А, тем более, когда Сережа ушел, я понял, что надо мне жениться. Ну, вот, понимаете, я как-то богу доверяю. Я вот даже больше вам скажу. Даже в каких-то относительно таких бытовых вещах. Вот я смотрел вашу программу несколько раз, ну, попадал так, и думаю, хорошая программа, хорошо Даша ведет.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Спасибо вам большое.

Е.СТЕБЛОВ: Да, и я подумал, надо бы и мне сходить на эту программу. И все, подумал и забыл. Потом приглашают. И у меня часто так бывает. Что я, например, не то, что я с остервенением чего-то хочу, это не то, а вот, если я подумал, что неплохо было бы, как-то спокойно о чем-то подумал, и потом, раз, это происходит.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вот вы говорите об этом, я вспоминаю «Река Потудань» Платонова. Это вам близкое произведение и близкий автор. Там есть такой еще аспект, что мы вообще в жизни, как бы люди обычные ищут что-то такое необыкновенное, и поэтому часто остаются в одиночестве. А, на самом деле, найти близкого не так сложно, если просто ты ищешь не что-то там такое, что подчеркнет твой социальный статус, а просто человека, которого ты можешь сделать счастливым, его избавить от одиночества и самому не быть одиноким. У Платонова удивительно точно и просто написано.

Е.СТЕБЛОВ: Да, вот это мне близко, да, и просто.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Еще у него есть такая тема, когда человек уходит куда-то, для того чтобы потом вернуться, может быть, может быть, не вернуться. Но вот этим уходом он, если можно так сказать, он отпускает желание, допустим, отпускает что-то, что ему не дается в данный момент.

Е.СТЕБЛОВ: Да, да, я понимаю. Это в сказках называется «утро вечера мудренее». Это тоже отпустить ситуацию, переложить ее на потом. Это, знаете, в метро, в толкучке едешь, и у меня был такой период где-то в среднем возрасте, когда там все толкаются. И вот такое мужское, наоборот, так жестко плечо подставишь, чтобы как толкнул, так и отлетел сам, понимаете. И потом я понял, что это не верно, потому что на твое жесткое плечо найдется всегда какое-нибудь гораздо жестче плечо, и это все относительно. И я тогда, вот несколько лет назад пришел к теме смирения, уже как человек верующий, христианин. Вот смирение это не соглашательство. Некоторые думают, что это смирение - это со всем соглашаться, отступать. Нет. Это решать все с миром. С миром в душе, пытаться решить все с миром. Это очень сложно, очень сложно. Потому что мы все не лишены всяких страстей, безусловно. А вот смирение, оно тебя приводит к счастью, собственно говоря, что тебе господь предназначил. Потому что иной раз тебе предназначил господь, а ты не видишь. Вот я сейчас скажу, что я, может быть, теперешняя, мы уже 4-й год живем с Любочкой, вот моей теперешней женой, она меня на 12 лет моложе, и вот, знаете, может быть, в молодости сошлись бы, может быть, ничего бы не получилось, а вот сейчас… Например, когда я был помоложе, мне от жены обязательно нужно было, чтобы она разделяла мои какие-то творческие порывы. Сейчас мне это не нужно, я уже мудрее этого. Может быть, потому что уже я более старший, я уже самоутвердился профессионально, мне это не нужно, у меня уже болтанки такой нет, когда мне какой-то костыль нужен, помощь какая-то.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А что самое главное? Вот когда уже вы говорите, приходит мудрость, что самое главное, что остается, что по-настоящему важно в человеке? Без чего вы не могли бы?

Е.СТЕБЛОВ: Ну, прежде всего, искренность и вера. И Люба верующий человек, и я верующий. И потом, вот это тоже, в ней тоже есть «Страна дураков». Когда мы с ней венчались, я это увидел. Она меньше меня, стоит такая восторженная и смотрит на меня снизу вверх, и я увидел эту девчонку из «Страны дураков». Другую совсем, не ту, какая Таня, но другую.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Евгений Юрьевич, а вот то, что Сергей ушел в монастырь, вы, когда играли Алешу Карамазова, вы говорили, что для вас это было очень важно даже с точки зрения понимания бога, это был один из таких шагов к вере, который для вас был важен. Там есть такой момент, когда Алеша же хотел уйти в монастырь, и, в конечном счете, ему не рекомендуют. Старец ему говорит, что ты живи в миру, потому что здесь как бы…

Е.СТЕБЛОВ: Ты там нужнее.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ты нужнее, да. Вот для вас, это же очень большой поступок вообще?

Е.СТЕБЛОВ: Сережин? Да.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Он для вас понятен? Вы его просто принимаете, потому что это поступок вашего сына или..?

Е.СТЕБЛОВ: Вы знаете, Дашенька, ведь, когда Сережа учился в старших классах школы, он не  был еще верующим человеком. И потом, будучи уже в 10-м классе крестился сын, тоже его сверстник Таниной подруги. И Сережа поехал креститься с ним заодно. И, вот знаете, после он такими семимильными шагами стал воцерковляться, что мне и не снилось. И потом он как-то вот так, еще Таня была жива, он поехал вроде бы в Оптину пустынь потрутничать на 10 дней, и приехал такой восторженный, весь сиял, внутренне просто сиял. И когда мы чего-то отмечали, какой-то домашний праздник, он сказал, что вот: «Я хочу вам сказать, что это какое-то пограничное время, что то, что я жил до этого, моя жизнь, я чувствую, скоро изменится». Он сказал такие слова. «И, если раньше мне было внешне трудно, а внутренне легче, то сейчас мне внешне будет легче, я так чувствую». Он не говорил ни о каком монастыре, просто так сказал. Но, видно, думал.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вот сейчас вы же его видели в монастыре, он действительно нашел то, что он искал?

Е.СТЕБЛОВ: Он очень как-то, он говорит: «Я ничего не хочу, я доволен». Он очень спокоен, очень спокоен. Когда я с ним общаюсь, у меня чувство, что я перед ним исповедаюсь, потому что я чувствую, что как-то он духовно, может быть, в чем-то и старше меня. Он больше так молчит, юмор он свой не растерял, такой же. Я думаю, что он очень цельный человек, Сергей, очень цельный, и когда он сталкивается с какими-то нестроениями мирскими, ему это очень тяжело. Внешне он может отшутиться, как угодно, но ему это очень тяжело. А там этого не  нужно. Он мне как-то сказал, он говорит: «Папа, в миру многовариантность. А здесь ты у господа спрашиваешь, тебе приходит ответ». У них есть такое понятие в монастыре, так говорят, что «не человек выбирает монастырь, а монастырь выбирает человека». Мне, конечно, было трудно принять, что род прекратился, это мой единственный сын, он так трудно дался Тане, она с риском, могла просто не выжить. И меня врач спрашивал перед родами: «Кого оставлять – мать или ребенка?» И я тогда сказал: «Мать», потому что ребенка я еще и не знал. А тут я был на исповеди у одного игумена, и как-то мы говорили на эту тему, и он очень мне помог. Он мне говорит: «Понимаете, ведь уход человека в монастырь это не конец рода, а это венец рода». И вот этот венец рода, это трактовку меняет. И после этого я как-то успокоился, потому что все в руках божьих. Потому что человек предполагает, а господь располагает. Что мы знаем о себе, что мы о себе знаем?