Белая студия Интервью Юрия Соломина

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Юрий Мефодьевич, мы начинаем здесь разговор с того, что было важно для вас, когда вы росли,  были маленьким. Вы упомянули «Каштанку», книгу Антона Павловича Чехова, это совершенно такая великая детская книжка, потому что я, например, очень хорошо помню свое от нее впечатление, мне было очень жалко клоуна. А вот, допустим, мой сын, которому три года, и мы ему читали «Каштанку», на  него наибольшее впечатление произвел гусь, который умер, если вы помните. Ваше впечатление, оно с чем было связано, в первую очередь, от «Каштанки»?

Ю.СОЛОМИН: Мое впечатление связано с Каштанкой детское.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: С самой.

Ю.СОЛОМИН: Это  был 1943 год, ну, наверное, я еще читать не умел, я пошел в первый класс тогда, в 8 лет можно было в первый класс только поступить. Шла война в разгаре, вот эта маскировка, все это было. Свет не зажигали. И у нас бабушка открывала печку, ну, я был старше, остальные все поменьше были. И вот читала, прочитала нам вот «Каштанку». Почему-то я запомнил Каштанку на всю жизнь. Я даже запомнил фразу: «Нет, теперь так жить невозможно, надо застрелиться»,  - сказала Каштанка. Вот это мне очень нравится. Все началось с Чехова. А потом уже пошли пьесы, пошли его повести, рассказы. Почти я всего Чехова сыграл.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А в самой «Каштанке», вот в этой книге, она же удивительна тем, что там такое, вот я сейчас ее уже перечитываю во взрослом возрасте вместе со своим ребенком, я вижу, что там такое очень особенное, не детское настроение и не детские дилеммы. И потом вот этот финал, когда она бросает, в общем, этого очень хорошего человека, который ничего ей не сделал дурного, наоборот, окружил ее лаской, заботой и бежит вот за этим мальчиком и стариком, встретив их в театре.

Ю.СОЛОМИН: Если бы люди обладали этим качеством преданности.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Да.

Ю.СОЛОМИН: Я не знаю, я всю жизнь с собаками, с кошками, с животными, так пошла у меня жизнь вот так, поэтому всегда были. И сейчас у меня достаточно животных. И жена тоже, она большая любительница животных, и внучка притаскивает тоже кое-кого. Поэтому, я не знаю, я у них сейчас учусь мастерству артиста или мастерству видения, чувств, пластики. Вот собаки, у меня три собаки не породистые, они все дворняги, но это три разных характера.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Я где-то слышала, что какой-то ученый биолог говорил об этом, что собака это единственное существо, которое любит другого больше себя.

Ю.СОЛОМИН: Да, преданность. Это преданность. Вот, собственно, там  Чехов и написал, очевидно, у него было что-то связано в жизни, ну, написал эти первые строки, когда она бегала взад и вперед, проходили ноги, и она села и подумала: «Нет, так жить невозможно, надо застрелиться». Ну, придумать надо, понимаете, это же должно родиться. И совершенно верно, как вы сказали и в конце, когда она услышала вдруг голос, и все, почему это первое чувство, наверное.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А я вот сейчас вспомнила, говоря с вами, еще удивительную картину, которую тоже невозможно без слез смотреть, это «Белый Бим Черное ухо», когда он бежит под эту фантастическую музыку Петрова в конце.

Ю.СОЛОМИН: Ну, знаете, это, наверное, чувство детское, оно  остается потом на всю жизнь.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вот вы начали говорить о вашей семье. Мне очень интересно узнать, как вас воспитывали ваши родители, замечательные творческие люди. Это было военное время, послевоенное, город Чита, в общем, не столичный город. И при этом выросли два мальчика, каждый из которых стал и очень успешен в своей работе, и всеми любим. То есть народные артисты в прямом смысле слова.  Как это удалось? Какое у вас было детство?

Ю.СОЛОМИН: Деятели культуры у меня родители, как я говорю, местного розлива. Да, их знали в Чите, они музыканты, они с детьми работали всю свою жизнь. Отец художественную самодеятельность там вел, хор, хотя у него и заслуженные артисты потом вышли от него. А мама была пианисткой, она занималась в Доме пионеров. Школа? Я вспоминаю школу очень добрыми словами, душевно ее вспоминаю. У нас в 5-м классе, когда я уже учился, была классный руководитель Елизавета Ивановна Гувакова, она преподавала химию. По химии я  кроме H2O ничего не знал, ну, не дано, и она меня всегда вызывала в конце четверти один раз. Подойдет к окну и долго смотрит вниз, что там делается. Потом говорила: «Ну, артист, иди к доске». Почему она так, я не знаю. Я был спокойным ребенком, я ничего такого не выдавал. Но вот почему-то она мне так: «Ну, артист, иди к доске». Когда я закончил 10 классов, у меня вот здесь, не видно сейчас, у меня жировик вырос большой, а мне надо было в Москву уезжать. А  он такой вот с палец, шишка такая большая. Муж у нее был главный хирург Забайкальского военного округа, госпиталя. И она меня за руку повела туда. И вот я лежал так на столе, и она говорила: «Вот видите, сделайте так, чтобы по морщинам все это, потому что когда он будет сниматься в кино, чтобы не было видно это». Вот что это такое, я не понял.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Она застала вас уже, когда вы стали знаменитым артистом?

Ю.СОЛОМИН: Застала. Это было 1971 или 72 год, тогда был самый пик «Адъютанта его Превосходительства», такая популярность была. Мы были на гастролях в Одессе, и я приехал с театром. Я играл там Хлестакова, «Ревизор», все. И вдруг звонок. Звонит она,  Елизавета Ивановна. «Ну, Юра, поздравляю тебя, я смотрела спектакль». Я говорю: «Ой, Елизавета Ивановна». В общем, короче говоря, я встретился с ней. Я говорю: «Елизавета Ивановна, скажите мне честно, почему вы меня так называли?» «А я знала, что ты будешь артистом».

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Представляете.

Ю.СОЛОМИН: Я вам клянусь. Вот, что это такое, чутье? Но, самое главное, что они были хорошие воспитатели все. Они воспитывали, они дух воспитывали. Сейчас мы тоже много говорим о традициях, которые надо сохранять. Так вот я их всю жизнь сохраняю, потому что меня научили этому сначала в школе, а потом в театральном училище имени Щепкина. Я больше ничего не знаю. Вот это мой дом и потом Малый театр.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ну, вы и сами теперь это все передаете, причем не теперь, а всю жизнь практически. Вы же сами преподаете 53 года.

Ю.СОЛОМИН: Да, уже 50 лет.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Да,  больше 50 лет.

Ю.СОЛОМИН: Ну, вы знаете,  наверное, тогда, когда я был молодым, чего мне было лет 22, когда я заканчивал и играл, я, наверное, многое не знал, я это повторяю и своим студентам, и часто и актерам, то, что говорила моя педагог Вера Николаевна Пашенная: «Надо оставить кусочек своего сердца на сцене зрителю, когда ты играешь спектакль. Но объяснить я это не могу, но когда-нибудь ты это поймешь». Вот не так давно я понял. Мы вот в прошлом году были в Сургуте. Народ очень добрый, хороший, отзывчивый, завалили цветами тогда. Там, на Севере, вообще черт-те где и вдруг столько цветов было, по-моему, ни на одном юге столько не бывает. Так вот с нами наши декорации привезли на фурах. Мы играли «Горе от ума». Ко мне подходит заместитель директора по технической части, говорит: «Слушай, там мест нет, наши водители просят посмотреть спектакль». Я говорю: «Посади где-нибудь обязательно». После спектакля он ко мне заходит в уборную и говорит: «Слушай, там ребята эти, которые посмотрели спектакль, хотят с тобой пообщаться. Ты знаешь, они приехали в робах, ехали две ночи и три дня. Они, - говорит, - пошли в магазин и купили  рубашки и пришли, и сели». Я вышел к ним, вот они стояли, смотрели  на меня, я даже боюсь сказать, как. Один взял руку, маленький такой, небольшого росточка пожилой человек, у него в глазах слезы, он чуть ли не целует руку. И я понял тогда, что сказала Вера Николаевна. Значит, дошло.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: А главное, вот вы сейчас рассказываете это, и мне это настолько понятна эта история, потому что ведь про театр часто говорят, что это какое-то элитарное искусство, так же, как кино, не знаю, Феллини. Вы любите фильм «Ночи Кабирии», говорят, Феллини это что-то такое элитарное, изысканное. Я не могу себе представить человека, которого вот так бы до глубины души не тронула история Кабирии и ее улыбка в конце. Знаете, была такая история, у Джульетты Мазины украли украшения в Риме, и об этом написала газета, что вот обокрали известную актрису. И на следующий день все украшения ей вернули и написали: «Прости нас, Джельсомина». Это другая ее знаменитая роль. То есть даже для них ее роли и вот этот образ Джульетты Мазины, который она, это было что-то святое. Это они поняли, что это все равно, что из церкви вынести что-то. Вы сказали, что это лучший фильм о любви. О какой любви вы говорите?

Ю.СОЛОМИН: Человеческой.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Любовь к человеку?

Ю.СОЛОМИН: Да. И посмотрите, как она там смотрит, в ее глаза невозможно на нее смотреть, у меня всегда комок к горлу подходит, даже сейчас, когда я вижу ее. В те годы, это послевоенные годы, это 1945-50 примерно очень много было итальянских фильмов, неореализм так называемый итальянский. Я очень любил их, году в 1949, что ли, вот так в 1950. Пошел фильм «Рим открытый город» с Анной Маньяни, и дети до 16 лет не допускаются, ну, как  положено, и никто и не пытался. А мне отец однажды сказал, поскольку он был деятель культуры такой, его знали все в городе, он был такой общительный человек. И он повел меня на этот фильм на последний сеанс в кинотеатр «Пионер», как я сейчас  помню. Духотища, зима, все сидели в шубах. Я был один ребенок, мне лет 14, наверное, было. Это тоже меня потрясло. Когда мне говорят, что, а вот туда дети не допускаются. Я говорю, а я ничего не понял, почему. Я до сих пор не могу понять, почему дети не допускаются. Потому что там была одна сцена, где она сидит в нижней рубашке и ее допрашивают там двое. Но как она играет, и как они играют то, что дети не допускаются. Это надо уметь еще сыграть было. Поэтому, конечно, она великая актриса.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Юрий Мефодьевич, вот вы вспомнили сейчас Росселлини «Рим открытый город», который является началом, собственно, неореализма, это был вот именно фильм, с которого начался неореализм, который сильно изменил итальянский кинематограф. Ваши любимые авторы это Островский и Чехов, которые тоже в свое время очень сильно изменили картину того, что было до них, драматургию своего времени. При этом вы отстаиваете традиции в Малом театре, которым вы руководите, вы вот эту линию проводите. Вот сегодня в наше время, каким должен быть автор для того, чтобы с тем же талантом предложить что-то традиционное и в то же время новое?

Ю.СОЛОМИН: Это очень просто. Надо быть Астафьевым, Шукшиным, Распутиным, Беловым. Вот это авторы из глубинки, понимаете. Мне кажется, что профессионально этому научить невозможно. Можно научить, как складывать кубики или писателем. С каждого выпуска театрального, 25 человек набираем, а выбираем-то из 5-6 тысяч. Бывают ошибки? Бывают. Ошибки бывают за счет обаятельности человека. Но обаяние это еще не  профессия. Обаять это совершенно другая статья. И тут какие-то симпатии могут сыграть. Но в течение  уже первого курса становится, кто вдруг совершенно, кто-то один сидит и слушает, кто-то один и смотрит, чего-то записывает. Да что же ты там пишешь? А потом вдруг какой-то отрывок,  раз, и этот человек делает такое, что для тебя становится открытием.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Юрий Мефодьевич, вы интересную затронули тему, что человек, который сразу захватывает своим обаянием, а потом оказывается какой-то немножко пустой звук. А вам не кажется, что у нас действительно сейчас время, когда вот это первое впечатление, это, собственно, все, на что у человека есть время. То есть, если ты не произвел первое впечатление, то вот, в общем-то, дальше тебе этот шанс особенно и не дается. Вот вы сейчас сказали про Василия Макаровича Шукшина, вспомнили, тот же Андрей Арсеньевич Тарковский, который с ним вместе учился, и их обоих не хотели даже брать на курс. Это только Ромм

 великий, он отстоял.

Ю.СОЛОМИН: Вы правильно эту тему затронули, она очень правильная. Да, конечно, хорошо получить образование общее. Общее образование и для артиста, и для режиссера, все общее хорошо. А потом  наступает момент, когда начинает что-то проклевываться и вырастает в человеке совершенно, так сказать… Ему говорю: «Ой, ты артист хороший». А он становится хорошим режиссером, понимаете? Из этой профессии.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вы упомянули спектакль «Горе от ума», это действительно один из самых любимых спектаклей Малого театра, вы играете там одну из главных ролей  - Фамусова. Его поставил Сергей Васильевич Женовач, у которого сейчас свой театр. И как раз, говоря о том, кто сегодня, как мне кажется, делает что-то в русле традиционного русского театра, но при этом невероятно современно и актуально, это как раз Сергей Васильевич. А вот то, что он делает сейчас в своей «Студии театрального искусства», вы были в его новом театре?

Ю.СОЛОМИН: Да, конечно, он хороший режиссер, он работает  с актерами хорошо, хотя он никогда не был артистом. Вот это тоже может быть. Но в нем всегда сидел, когда он показывает, можно умереть от хохота, он такой вот, мамка такая для всех артистов. Вот это тоже очень важное качество любить людей и тогда все вот эти проклятые артисты, они начинают видеть в человеке кормящую мамку такую, понимаете, и слушать, и тогда рождается то произведение искусства, которое есть. Что касается театра его, я не могу сказать, чтобы я часто ходил, много видел, но я видел несколько спектаклей. Он закрылся сейчас в коробочку свою. А я ему давно говорю: «Сергей Васильевич, тебе нужна большая площадка». Он вырос из этого. Пожалуйста, я бы сейчас его с удовольствием пригласил, потому что он уже в этом эскизно он уже все сделал, ему нужно сейчас рембрандтовское полотно, на котором  нужно рисовать. Вот я считаю это ошибка его пока. Я его люблю очень, и поэтому честно говорю. Я никогда бы ему так не сказал, хотя я ему это говорил, он бы мог стать в Большом театре с размахом. Он бы мог стать мирового класса режиссером. Но его склонность, его преданность делу, его любовь к детям своим, которых он воспитывает. Ну, когда тебя все бросят, в общем, приходи.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Странно от вас это слышать. Вы как раз такой человек, который всегда, мы в кино видели именно тех удивительных людей, которые никого не бросают и никого не предают. И это поразительно, потому что вы, наверное, единственный такой актер, который абсолютно воплощение звенящей порядочности, вот так бы я сказала. Вот то, что называется не современный герой, но тем вы мне невероятно близки. То есть, если особенно взять, конечно, да вообще всех ваших героев, это и, конечно, в  «Адъютанте», и «ТАСС уполномочен заявить», это удивительно, как вам удалось сделать таких положительных героев, тем не менее, такими полнокровными.

Ю.СОЛОМИН: Вы знаете, это воспитание, наверное. Я с этого начал, с вашей подачи. 1943 год, школа,  Дом пионеров, вот тогда  воспитывался герой. Война была, да, ну, мы же все хотели бежать на фронт, мы же все, мне было 8-9 лет, я ходил по городу перевязывал руку бинтом каким-то и вот так ходил, как будто я раненый. И как все смотрят на меня и думают, такой маленький, а уже воевал. Ну, я же вырос не идиотом все-таки. Вот какие-то зародыши воспитания, которые были тогда. И тогда было трудно, но если бы этого не  было, неизвестно, кто бы еще победил. Это как тот медведь, о котором сейчас говорят. Это наш лес и медведь не уступит, понимаете. Вот это вот было тогда. Был такой фильм «Александр Матросов», и все же мы ходили, как мы плакали, все ходили, смотрели, и готов был каждый тоже кинуться. Я сейчас говорю наивные вещи, но меня поймут люди, которым под 50. Понимаете, какая вещь.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Послушайте, но вот я чуть моложе, но я вас очень хорошо понимаю, потому что я честно вам скажу, может быть, я наивный человек, как вы сказали, наверное, но мне бы тоже хотелось, чтобы были эти ориентиры. Вот у меня маленький сын, мне бы хотелось, чтобы у него были с возрастом эти ориентиры. Вот Акиры Куросавы изумительная картина «Дерсу Узала», которую вы вместе сделали, она получила «Оскар». Вы его называли своим сэнсэем, то есть учителем.

Ю.СОЛОМИН: Сэнсэй.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Да, вот какой главный урок он вам преподал?

Ю.СОЛОМИН:  Он был хорошим профессионалом. Он ведь по образованию художник, он закончил Академию. Кстати, «Дерсу Узала» он начинал снимать в 1939 году в Японии. И как порядочный человек, честный, он сказал: «Нет. Тайгу в Японии снять невозможно. Надо там». Кстати, он вообще к русской литературе был  не равнодушен, поэтому у него в Японии был снят фильм «На дне» по Горькому, «Идиот» по Достоевскому. Ну, даже вот наш «Дерсу Узала». Вы знаете, как-то я с этим «Дерсу Узала» я практически год не работал в театре, я уехал. Я год с ним. Потом озвучание, в общем, в общей сложности полтора года. Полтора года счастья. Я считаю, что я многому научился у него. Как снимать картины надо, и что значит, когда он сказал: «В Японии нет тайги», когда мы приезжали в тайгу за 40 километров, уже в тайге мы жили в городе Арсеньеве, и все равно за 40 километров еще в тайгу куда-то ездили. Вот он мог сидеть часами и смотреть. А наша администрация ходила: «Чего он там смотрит? Ну, что, все елки одинаковые, все деревья одинаковые, ну, что, снимать надо, снимать по времени».  Но команда была от Сизова: «Не трогать его, пусть он делает». Зато фильм, видите, он на мировом экране вышел и получил всякие призы, того же «Оскара». А для меня самое главное, что после этого мы еще почти 30 лет дружили. Я много раз приезжал, еще при его жизни, будучи уже художественным руководителем. И когда первый раз в 1989 году мы приехали туда на гастроли с  Малым театром, то нас рекламировал Куросава Малый театр. Почему, я как бы его ученик. И это дорогого стоит.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вот мы говорили в начале про вашу семью, мы все знаем, любим и продолжаем любить вашего брата. А вот для вас какая его роль самая любимая? В какой роли он вам больше всего нравился, Виталий Соломин?

Ю.СОЛОМИН: Вы знаете, он был действительно очень талантливым человеком. Я даже не могу выделить. Вот, казалось бы, при своей такой броской индивидуальности, такой русопятый, он мог играть, вот видите, я сейчас с удовольствием включаю, когда смотрю «Шерлок Холмс и Доктор Ватсон». Но я считаю, одна из лучших его работ, так по-честному, это «Даурия». Ведь снимали мы тогда в Чите. У меня там немножко роль, а он играл центральную. То есть там есть материал, когда можно все сыграть. И, конечно, последняя его работа в театре, предпоследняя, это «Свадьба Кречинского», который он, как режиссер делал, и играл там до последнего. С ним на свадьбе это и случилось.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Случился инсульт.

Ю.СОЛОМИН: Мне трудно говорить, это мой брат.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Вы играли  у Маргариты Тереховой в картине Сорина. У него есть такие слова: «Был бы хороший рассказ обо мне», человек, который хотел. Вот я хотел этого и не сделал, я хотел вот этого и не сделал. Есть ли в вашей жизни что-то, что вам не удалось осуществить?

Ю.СОЛОМИН: Конечно, есть. Есть роли, которые я хотел сыграть, будучи в возрасте 40 лет и выше. Конечно, хотелось, хотя я уже в те годы, когда за 40 мне было, я не был обижен ролями, потому что у нас всегда классики было много, всегда я играл в театре классику. К сожалению, в кино не так много было классического. Я мало в кино, наверное, сыграл, больше современное. Но все равно это же остается, какие-то сердечные, душевные отношения.

Д.ЗЛАТОПОЛЬСКАЯ: Ну, вот у вас именно с  творчеством, в первую очередь, связаны вот эти помыслы, когда вы говорите о том, что, может быть, хотелось осуществить и не осуществилось, или что бы, может быть, хотелось еще осуществить, это все, в основном, связано именно с делом вашей жизни, да?

Ю.СОЛОМИН: Ну, так мягко выражаясь, жить было не легко, давайте так. Но, если бы вы меня сейчас спросили, а вот давай еще раз сначала, как ты хочешь, вот так или  по-новому как-то там?  Я бы сказал: нет, по-старому. Вот так. Это дало возможность пройти все от начала до конца, весь вот путь. Ну, уже надо говорить честно, время подходит, поэтому мне было интересно, мне было обидно, мне  было голодно иногда, иногда холодно, иногда я на вокзале ночевал, иногда я работал не 24 часа, а 26 часов иногда, снимаясь в Киеве, в Ленинграде и в Свердловске. Вот я тогда снимался, так случилось, и я неделю летал, в одном полсмены снимусь, здесь четверть смены, там сцену. 26 часов. Выжил же, не умер. Но я только сейчас понимаю, что это такое. А тогда я не думал. Поэтому, но все равно я бы не хотел ничего по-новому, я бы хотел пройти  так, как было все. И учиться, я бы хотел у тех же учителей учиться. Не потому, что они сказали: «Ну, артист, иди к доске», нет, не поэтому. А потому что у них было сердце. Они оставили память, я их помню, я рассказываю. Я хотел бы, чтобы потом рассказывали мои ученики.