Профитроли Игорь Петренко

СТАХОВСКИЙ: Доброго дня, друзья. Вера Кузьмина и Евгений Стаховский на "Маяке". И рубрика "Школьная анкета", куда к нам обычно приходят люди, не нуждающиеся в особом представлении. Игорь Петренко сегодня у нас в гостях. Игорь, привет.

ПЕТРЕНКО: Доброе утро всем.

СТАХОВСКИЙ: Все-таки утро?

ПЕТРЕНКО: У меня утро.

СТАХОВСКИЙ: А ты поздно обычно просыпаешься? Или суббота, поэтому…

ПЕТРЕНКО: Дело в том, что мы вчера в ночи приехали, вернулись из Крыма, я ездил с детьми в "Артек". И где-то в районе трех часов ночи только угомонились.

СТАХОВСКИЙ: Значит, Игорь Петрович Петренко, день  рождения - 23 августа 1977 года. Место рождения – город Потсдам, Германия. Понятно. Видимо, родители, папа, скорее всего, военный?

ПЕТРЕНКО: Отец военный, да, всё правильно.

СТАХОВСКИЙ: Это известная, вполне себе понятная история. А ты Потсдам-то сам помнишь? Вы уехали оттуда, тебе было…

ПЕТРЕНКО: Я был совсем маленьким. Мне шел четвертый год. Я помню только, что у меня за домом проходила железная дорога. Я помню какой-то поезд, который еще из тех времен. Не современный поезд, а у которого колеса соединены одной балкой, которая крутится. Я не знаю, что он там делал.

КУЗЬМИНА: Это одно из твоих первых детских воспоминаний? Самых-самых ранних?

ПЕТРЕНКО: Наверное, да. И "Комната страха" еще.

СТАХОВСКИЙ: Что такое? Где это?

ПЕТРЕНКО: Вот где-то там, я помню.

СТАХОВСКИЙ: В смысле - аттракцион "Комната страха"?

ПЕТРЕНКО: Да, аттракцион "Комната страха".

КУЗЬМИНА: Мне всегда казалось, что эти "комнаты страха" только на очень маленьких детей производят впечатление.

ПЕТРЕНКО: Видимо, произвело.

СТАХОВСКИЙ: А ты после этого уже во взрослом, в сознательном состоянии был в Германии, в Потсдаме?

ПЕТРЕНКО: В Потсдаме - нет, мне пока не удалось там побывать. Я всё мечтаю туда съездить. А в Германии был. И в Мюнхене, и в Берлине.

СТАХОВСКИЙ: Нравится?

ПЕТРЕНКО: Наверное, как все европейские города, они очень необычны своей архитектурой и какой-то своей атмосферой. Они для меня почему-то все более-менее похожи. Я объездил всю Европу, и они все приблизительно, плюс-минус там... Хотя Берлин отличается.

СТАХОВСКИЙ: Берлин очень отличается от всего остального. Но вот это очень важный момент. Когда, например, путешествуешь, для тебя что самое важное в поездке, первое, на что ты обращаешь внимание?

ПЕТРЕНКО: Я - ловец ощущений. У меня нет какого-то конкретного желания что-то увидеть, на что-то обратить свое внимание.

СТАХОВСКИЙ: То есть не так, что "мы едем в Париж смотреть Эйфелеву башню"?

ПЕТРЕНКО: Нет, нет, нет. Нет, я могу сесть (для питерцев - на поребрик, для нас - на бордюр) и просидеть так несколько часов, допустим, просто с фотоаппаратом - смотреть, ловить моменты и смотреть на людей. Ходят люди, проезжают автомобили. Я могу взять фотоаппарат и пойти в час-два ночи по городу ходить и тоже смотреть.

СТАХОВСКИЙ: То есть ты такой созерцатель.

ПЕТРЕНКО: Да, я - созерцатель абсолютный.

СТАХОВСКИЙ: Вот оно идет, и слава богу, и хорошо. А я попробую поймать все эти вибрации, которые мимо меня и через меня проскакивают, да?

ПЕТРЕНКО: Да, да, да.

КУЗЬМИНА: То есть тебе, в общем, все равно, в какой точке мира ты в этот момент находишься?

ПЕТРЕНКО: Абсолютно.

КУЗЬМИНА: А почему - Игорь?

ПЕТРЕНКО: В честь, наверное, Олимпийских игр, я думаю.

КУЗЬМИНА: Ух ты!

СТАХОВСКИЙ: Есть старый анекдот такой…

КУЗЬМИНА: А правда, есть какая-то история?

ПЕТРЕНКО: Не знаю. Если честно, я не задавался таким вопросом. И не спрашивал у родителей.

СТАХОВСКИЙ: То есть нет семейной легенды. А ты один в семье?

ПЕТРЕНКО: Нет, у меня сестра старшая, она проживает сейчас в Риге, Ирина.

КУЗЬМИНА: Она же дизайнер. Ну, расскажи.

ПЕТРЕНКО: Она вообще ангел. Она и дизайнер, она художник, она художник-модельер. Она, я не знаю, она универсальный творческий человек. Она прекрасно рисует, она что-то придумывает, оформляет. Если делает ремонт в квартире, она делает своими руками обязательно.

КУЗЬМИНА: Но надо сказать, видимо, спасибо вашему папе, да?

ПЕТРЕНКО: Да. Отец нас воспитывал в этом смысле достаточно разносторонне. Каждую субботу-воскресенье мы что-то лепили, рисовали, вырезали, выжигали, куда-то ездили, походы и так далее.

КУЗЬМИНА: Причем интересно, что, смотри, большая часть всего этого передалась сестре. Потому что руками конкретно своими что-то из чего-то делает в основном она.

СТАХОВСКИЙ: А Игорь ходит в походы вон регулярно.

ПЕТРЕНКО: Нет, я сам люблю и рисовать, и вырезаю, и леплю. Но просто, наверное, у меня в силу обстоятельств меньше на это есть времени.

Ирина, она в основном домохозяйка. И у нее свободное время, которое она может потратить на творческие какие-то поиски, которые она потом использует в своей работе непосредственно. Конечно, я не всегда могу с собой схватить мольберт, например.

КУЗЬМИНА: "Смотрите, Петренко с мольбертом!"

ПЕТРЕНКО: Хотя было такое, я помню, во время съемок одного телефильма. Что-то вдруг крик души такой произошел, и я попросил, мне привезли мольберт друзья, малейшая минута свободного времени – и я выставил его на улице и что-то себе…

СТАХОВСКИЙ: То есть что-то пишешь до сих пор? Есть какие-то работы?

ПЕТРЕНКО: Нельзя сказать, что у меня прямо такое количество работ, им пора уже делать выставку. Нет, я опять же таки, вернувшись к началу разговора, я могу мазать одну картину долго, бесконечно. Я опять же таки получаю удовольствие от процесса.

СТАХОВСКИЙ: А не от результата?

ПЕТРЕНКО: От нанесения мазка, да, на холст. И я потом могу всё снять, всё закрасить, я не знаю, и начать заново. Вот сам процесс непосредственно. Это сравнимо с медитацией, я думаю.

КУЗЬМИНА: Скажи, пожалуйста, вы из Потсдама приехали в Москву. По распределению папу отправили служить сюда. А где вы поселились, что это за район, что за место?

ПЕТРЕНКО: Мы не просто вернулись по распределению, мы приехали в Москву, отец поступил в Академию химической защиты имени Тимошенко, проучился там. В результате остался потом преподавателем, дослужился потом до старшего преподавателя, стал доцентом, кандидатом военных наук.

КУЗЬМИНА А где вы жили?

ПЕТРЕНКО: Мы жили в Орехово-Борисове.

СТАХОВСКИЙ: Глубоко на юге?

ПЕТРЕНКО: Да, глубоко на юге. Орешник, все дела.

КУЗЬМИНА: Борисы, собственно, там же.

ПЕТРЕНКО: Орехи, Борисы, да. Достаточно долго мы жили в коммунальной квартире. Это был офицерский дом, где представители разных родов войск, и люди оттуда уезжали и во Владивосток, и в Сибирь.

КУЗЬМИНА: А тебя вдохновляла профессия военного? Папа вообще был каким? Прямо военным и дома был?

ПЕТРЕНКО: Да, военный-военный. Он такой был лютый диктатор. Достаточно строго и жестко проходило воспитание. И у меня есть какое-то сожаление, что я не военный, если честно.

СТАХОВСКИЙ: Ух ты!

ПЕТРЕНКО: Да.

КУЗЬМИНА: Слушай, но судьба все равно принесла так много связанного с этим в твою жизнь благодаря картинам, в которых ты снимался, мне кажется, просто более чем.

СТАХОВСКИЙ: А почему жалеешь-то? Чего тебе не хватает в жизни, что, тебе кажется, есть в профессии военного человека?

ПЕТРЕНКО: Мне кажется, что военный - это менталитет. Это не просто профессия.

КУЗЬМИНА: Каких-то качеств тебе сейчас не хватает?

ПЕТРЕНКО: Сложно сказать. Может быть, реализации, скорее всего, каких-то качеств, я так думаю.

СТАХОВСКИЙ: Героизма хочется?

ПЕТРЕНКО: Дело не в героизме. Это просто определенный склад, определенные обстоятельства в жизни, определенный график, режим. Я не знаю, можно здесь, если разбирать…

КУЗЬМИНА: Самодисциплина.

ПЕТРЕНКО: Самодисциплина и… О, да, в два часа ночи уснуть…

СТАХОВСКИЙ: С другой стороны, а что тебе мешает навесить на себя какой-то образ, не знаю, принять этот образ военного человека?

ПЕТРЕНКО: Нет, сейчас мне нельзя, потому что я не могу как-то затвердеть, скажем так, в определенном состоянии, иначе я не смогу работать других персонажей. Актерская профессия заключается именно в твоей гибкости, наверное, в подвижности психики и умении перестраиваться.

СТАХОВСКИЙ: Ты сам тот пластилин, из которого уже можно будет что-то вылепить, конечно.

ПЕТРЕНКО: Да. Если я сейчас надену на себя мундир и буду… Я не могу похвастать на самом деле, это, скорее, больше стереотип, что у меня очень много военных фильмов. На самом деле их не так много, если разобраться.

СТАХОВСКИЙ: Просто все мы помним "Звезду", с которой ты начал, по большому счету.

ПЕТРЕНКО: Да, и почему-то все думают, что вот военный, военный. А на самом деле у меня военных историй три, может быть, не больше.

КУЗЬМИНА: Видимо, эти роли удались тебе хорошо, судя по всему.

ПЕТРЕНКО: Видимо, не знаю.

СТАХОВСКИЙ: Потому что хорошо знал, о чем говорить.

ПЕТРЕНКО: Да. А, например, несмотря на то, что я очень люблю эту работу - "Шерлока Холмса", которая не так давно прошла, ее, конечно, разорвали в клочья, потому что стереотип и сложно очень воспринимать что-то новое. Назови их "Бим и Бом", я не знаю, может быть, совершенно по-другому история смотрелась бы.

СТАХОВСКИЙ: Ну да. После Ливанова-то, собственно, тебе-то самому было каково?

ПЕТРЕНКО: Это сейчас даже в двух словах я не могу сказать, каково это было. Безусловно, я очень долго отказывался от этой истории. Я не понимал, во-первых, смысл, зачем снимать сейчас, сегодня при таком количестве Шерлоков, которые идут с разных сторон. Есть и американские, и английские.

СТАХОВСКИЙ: А с Камбербэтчем ты смотрел этого британского "Шерлока", тебе понравилось?

ПЕТРЕНКО: Какие-то куски я смотрел.

СТАХОВСКИЙ: Мне кажется, у них получилось слегка перевернуть вот эту историю.

ПЕТРЕНКО: Да. История очень оригинальная, но все-таки наша масленниковская история, наверное, мне ближе всего, потому что я понимаю, что всё остальное - это уже больше шоу, нежели история. Они уже все равно начинают из этого выжимать, вытягивать, и вся жизнь складывается только вокруг каких-то там примочек да каких-то придумок и так далее. Настолько сузился, нету жизни практически…

СТАХОВСКИЙ: Ну а здесь в итоге тебе-то было, я думаю, что все равно непросто на съемках, когда приходилось работать над Шерлоком?

ПЕТРЕНКО: Самое-самое главное, от чего мы получили удовольствие, - спасибо режиссеру Андрею Кавуну, который нас направил и дал абсолютную свободу потом. И нам удалось поиграть в такой актерский пас в острых характерах, которых сегодня, к сожалению, практически нет в нашем кино. У нас сегодня есть бытовое кино, скажем так…

СТАХОВСКИЙ: В общем, да.

ПЕТРЕНКО: …когда даже, мне кажется, для того чтобы работать во многих историях, которые появляются на наших экранах, не обязательно заканчивать театральный вуз, допустим.

А здесь мне пришлось поработать. Я очень долго потом выходил оттуда. Где-то только через два месяца с начала съемок у меня сложился персонаж воедино, потому что до этого я пытался придумать ему походку, смех, пластику, как он грустит, как он смеется, какой он совершенно другой человек. Был долгий путь нахождения этого. И потом его надо было сохранить, в нем надо было просуществовать 162 съемочных дня.

СТАХОВСКИЙ: А с такой историей, которая была до тебя, конечно, очень сложно найти вот эти повороты в теме.

ПЕТРЕНКО: Да, это раз. Во-вторых, ответственность, когда ты выходишь на съемочную площадку, и на тебя смотрят, группа состоит из 100 человек и все смотрят.

СТАХОВСКИЙ: И говорят: "Ну, давай! Чего еще покажешь?"

ПЕТРЕНКО: Ну да, "вот идет Шерлок Холмс".

КУЗЬМИНА: Ты сказал, что пришлось долго отказываться. Какой аргумент стал решающим, что ты согласился?

ПЕТРЕНКО: Наверное, это были пробы. В результате, когда мы провели пробы с участием Андрея Панина, был оператор Антуан (его так зовут, он из Венесуэлы) и Андрей, как-то так мы интересно попробовались! Уже начала вот этих странных персонажей определились в момент пробы.

СТАХОВСКИЙ: То есть ты поймал какой-то кураж?

ПЕТРЕНКО: Да, актерский кураж. И я посмотрел на Андрея, мы пообщались с ним, потому что я понимаю, что сомнения у всех партнеров были. Если не будет тандема, то тогда всем бессмысленно вообще начинать эту историю. Вот.

КУЗЬМИНА: Мне кажется, эмоциональная составляющая между артистами в момент проб, в момент каких-то договоренностей - это вообще чисто руссконародная черта. Мне почему-то так думается. Потому что, когда читаешь про какие-то голливудские блокбастеры, там, в общем, все достаточно хладнокровны: приехал, отработал и уехал. Да, конечно, завязываются какие-то отношения во время съемок. Но мне почему-то кажется, что наша вот эта…

СТАХОВСКИЙ: Мы не знаем подноготной, на самом-то деле. Это наши догадки.

ПЕТРЕНКО: Я не знаю, как там, но для меня очень важно - ансамбль, вот эта сцепка. Партнерская сцепка, безусловно. Андрей понимал, что мне непросто. В силу даже опыта какого-то, да. Андрей блестящий артист, я не знаю, высшего класса. И, конечно, чтобы играть с ним в пас, мне нужно играть на каком-то - как если футболисты выходят, - на определенном уровне.

КУЗЬМИНА: А ты легко просишь помощи на съемочных площадках у режиссера, у других артистов? Или это неудобно?

ПЕТРЕНКО: Легко, абсолютно. Я понимаю, что это всё идет во благо общей истории. Если я чего-то не понимаю, да, конечно, мы начинаем обсуждать это. И также я легко могу подойти и поделиться своим каким-то суждением, своим пониманием с другим артистом или даже с режиссером. Это процесс. Кино - это дело коллективное. Это не ты один его создаешь, огромное количество людей, которые вкладывают…

КУЗЬМИНА: Были у тебя в детстве любимые фильмы, может быть?

ПЕТРЕНКО: Я могу сказать, что, наверное, самый главный (не знаю, как назвать, кумир - не кумир) - это "В бой идут одни старики" в исполнении Леонида Быкова. Вот для меня этот образ, этот характер был… Таким должен быть мужчина.

СТАХОВСКИЙ: Но опять военный. Смотри, опять же военное кино, военные какие-то истории. Я понимаю, что в детстве одним из направлений твоих чаяний, конечно, была военная профессия. Но наверняка были какие-то, может быть, и гражданские специальности? Я пытаюсь сейчас просто выйти на ту тему, почему в итоге актерство случилось.

ПЕТРЕНКО: Я сам задаюсь этим вопросом и по сей день. Не знаю. Мне кажется, все-таки есть какое-то провидение, которое вне нас. И не знаю, я ли нашел эту профессию.

СТАХОВСКИЙ: Но толчок шел откуда?

ПЕТРЕНКО: Ниоткуда. Вообще ниоткуда. Вот действительно было так, что шел по улице, шел мимо, увидел абитуриентов, подошел, спросил, что происходит. А мне говорят: театральный вуз.

КУЗЬМИНА: Это отдельная история, ведь абитуриенты театрального вуза на улице - один читает, другой поет, третий что-то мимикой показывает…

ПЕТРЕНКО: Да, это странное какое-то действо происходило, необычное. Я проходил мимо Щукинского училища, в результате поступил в "Щепку", пошел учиться. А это я проходил мимо "Щуки", и мне так стало интересно, я впервые, во-первых, понял, что есть какие-то театральные вузы. Я даже не задумывался, откуда они берутся, эти артисты.

СТАХОВСКИЙ: Игорь Петренко - человек, случайно попавший, как мы выяснили, в театральный институт. Хотя, наверное, когда ты уже поступал во второй, наверняка не просто по улице проходил. Пришлось, наверное, приготовиться, и стишок выучить, и басню, и прозу?

ПЕТРЕНКО: Конечно.

СТАХОВСКИЙ: А ты помнишь, что ты читал?

ПЕТРЕНКО: Я читал стихотворение Брюсова "К женщине", читал кусок из "Фомы Гордеева", проза.

СТАХОВСКИЙ: Неожиданные решения.

КУЗЬМИНА: "Я в весеннем лесу пил березовый сок".

ПЕТРЕНКО: Это была песня, с которой я поступал. Там же нужно было еще петь, что для меня было, конечно, катастрофой, потому что я никогда не пел ничего на публику. Это был предел зажима моего. И после этой песни ко мне подошла Наталья Алексеевна Петрова, одна из мастеров на курсе, на который в результате поступил, она говорит: "Эту песню не пой. Подойди к старшему курсу, пускай они тебе напишут текст песни "Капитан, капитан, улыбнитесь", и вот ее прочитай".

КУЗЬМИНА: И опять же: капитан. Вот отовсюду просто. В одном из интервью ты сказал, что первое потрясение - портрет великого актера Михаила Семеновича Щепкина, под которым было написано: "Священнодействуй или убирайся вон".

ПЕТРЕНКО: Это именно потрясение, связанное с каким-то новым миром, в который я только-только делал первый шаг. Наверное, и поэтому в результате "Щепка", а не какой-то другой вуз. Когда ты заходишь вовнутрь этого маленького особнячка двухэтажного, первым делом что ты встречаешь в фойе - это огромный портрет Щепкина, да, где находится эта надпись: "Священнодействуй или убирайся вон". А дальше проходишь во внутренний дворик, абсолютно изолированный, и там…

КУЗЬМИНА: И начинаешь священнодействовать?

ПЕТРЕНКО: Практически, да. Вот если посмотреть сказку "Гарри Поттер", очень похоже. Там попадаешь в другое измерение совершенно. Совершенно замкнутый свой мир, который живет по своим правилам, по своим законам.

СТАХОВСКИЙ: В этом есть какая-то мистика даже, может быть?

ПЕТРЕНКО: Наверное, есть. Во всяком случае, сказочность есть, безусловно.

СТАХОВСКИЙ: А ты веришь в какие-то мистические моменты, в твоей жизни присутствует колдовство, бабки-ведуньи, гороскопы, в конце концов?

ПЕТРЕНКО: Я - верующий человек. Но, видимо, все-таки корни наши языческие…

СТАХОВСКИЙ: Но одно другому не мешает, кстати, совершенно.

ПЕТРЕНКО: Да. Наверное, все равно обращаю внимание, безусловно. Когда черная кошка перебегает дорогу, все равно настроение чуть-чуть…

СТАХОВСКИЙ: Все равно на приметы, да, реагируешь?

ПЕТРЕНКО: Да. Есть такое. Хотя я стараюсь гнать от себя.

СТАХОВСКИЙ: Но многие актеры суеверны.

ПЕТРЕНКО: Многие актеры суеверны.

КУЗЬМИНА: Ты тоже присаживаешься на текст, если уронил?

ПЕТРЕНКО: Нет, нет. Я всё ближе все-таки к православию. Я стараюсь избавляться от разных химер, но поначалу я также следовал этим традициям. И, я помню, не раз и на улице, и в дождливую погоду падал сценарий или пьеса, текст, и я понимал: господи, зачем я это делаю? - но садился.

СТАХОВСКИЙ: От черной кошки все равно избавиться ты не можешь пока, да?

ПЕТРЕНКО: Просто мысль пробегает. Но я перекрещусь и иду дальше.

КУЗЬМИНА: Игорь, когда вошел в студию (а здесь потихонечку готовятся музыканты, которые в следующем часе к нам присоединятся), Игорь первым делом сел за барабанную установку. И это правда, что ты мечтаешь, мечтал научиться играть на барабанах?

ПЕТРЕНКО: Да, я продолжаю мечтать. Мне даже друзья притащили в дом барабанную установку. Правда, я на ней не могу полноценно…

КУЗЬМИНА: Бабушка этажом выше ругается очень сильно.

ПЕТРЕНКО: Слава богу, что этажом выше никого нет. Но я все равно здравый человек, стараюсь быть здравым человеком, и по вечерам я, конечно, не бомблю.

КУЗЬМИНА: Слушай, а ты вообще вспыльчивый человек? Потому что ходит легенда о том, что когда-то ты, в общем, этим достаточно отличался. Ну, в школьные годы, я не знаю, еще когда-то?

СТАХОВСКИЙ: Хулиганил.

КУЗЬМИНА: С характером был молодой человек.

ПЕТРЕНКО: Нет, я не могу сказать, что я очень вспыльчив. Я достаточно дипломатичный человек. Я достаточно великодушный, мне кажется, человек.

КУЗЬМИНА: И терпеливый.

ПЕТРЕНКО: Я зачастую могу… Может быть, это уже сейчас я делаю, все равно мы взрослеем, мы меняемся, мы становимся спокойнее, мы видим уже какую-то суть иногда проблемы. И иногда я понимаю, что оппонент, который там нервничает, у него, может, причина какая-то, я всегда пытаюсь понять мотивацию. В силу, наверное, профессии еще. Мы же каждый становимся адвокатами своих персонажей. Как, например, в "Тарасе Бульбе" Андрий. Я очень долго мучился, пытаясь понять, ну что же с парнем должно было произойти, чтобы он повел войско противника на своих - на своих товарищей, на своего брата, отца, - понять мотивацию поступка. И поэтому, чем дальше, тем я становлюсь всё спокойнее и спокойнее. Хотя, например, даже многим режиссерам в какой-то период было сложно со мной работать, потому что я отправлен качественным кино. Так сложилось, что после института у меня сразу "Звезда", "Водитель для Веры", "Кармен". Такие истории, которые еще снимались по-другому. Выработка 3-4 минуты в день была. Мы репетировали, долго что-то искали.

КУЗЬМИНА: Ты рад, что зацепил то прошлое?

ПЕТРЕНКО: Я рад, безусловно, что зацепил его. Но при этом я в этом смысле несчастен, потому что сегодняшнее производство немного отличается… Редкое кино сегодня может похвастать качественным производством, когда есть возможность посидеть, подумать, поговорить. А так сегодня очень часто мы сценарий на коленках переписываем, на ходу. Он вступил в работу, еще будучи сырым, быстренько нужно освоить деньги, доверстать…

СТАХОВСКИЙ: Доверстать, понять, здесь домонтировать, завтра уже в прокат, в телевизор. Слушай, но вот в связи со всем этим есть какие-то моменты, когда ты… Не знаю, свои сегодняшние работы оцениваешь? Просто ты говоришь о людях, с которыми приходилось работать, и о картинах, в которых приходилось (в хорошем смысле этого слова) принимать участие, и вот та планочка, которая была поднята в какой-то момент, безусловно, присутствует и сегодня, но вот по твоим внутренним ощущениям, глядя не на картины, не на людей, а на себя самого, есть моменты (или, может быть, один момент), на который ты смотришь и думаешь: ай да Пушкин, ай да сукин сын? Я молодец, я прямо пончик? Есть такой момент?

КУЗЬМИНА: Это так рассуждаешь ты обычно. А Игорь рассуждает совсем по-другому. Где ты доволен своей работой?

ПЕТРЕНКО: Есть, конечно. Бывают такие моменты.

СТАХОВСКИЙ: Что это, например?

ПЕТРЕНКО: Невозможно сказать, что вот именно эта роль абсолютно…

СТАХОВСКИЙ: То есть ты не целиком рассматриваешь, а какие-то фрагменты, куски?

ПЕТРЕНКО: Какие-то сцены. Потому что бывает так, что проходит года два-три, и вдруг приходит мысль о том, как надо было ту или иную сцену в той или иной картине решать. В каком направлении работать. У меня даже был случай, когда после "Героя нашего времени" я ехал за рулем, и я даже остановился от вдруг пришедшей на меня информации, что я неправильно там понял какую-то сцену.

КУЗЬМИНА: "Василий Петрович, давайте переснимем. Я готов, я сейчас понял".

ПЕТРЕНКО: Да, я с удовольствием бы сейчас переиграл бы заново какие-то моменты. И, к сожалению, некоторые истории, мне кажется, пришли немножко рановато.

СТАХОВСКИЙ: Но у тебя есть главная роль, как ты думаешь? Сейчас тебе 37 будет, да?

ПЕТРЕНКО: Смотря с какой стороны расценивать. Если смотреть на карьеру, то, конечно, зритель в основном воспринимает "Водителя для Веры". Или для кого-то - "Звезда". Вот эти две, наверное, истории, одни из главных фильмов, которые, в общем-то, наверное, определили. Что же касается меня самого, моего ощущения, я понимаю, что, наверное, как ни странно, "Шерлок Холмс" - это первая, наверное, абсолютно осознанная работа. Вот именно работа. Поиски, о которых я рассказывал…

СТАХОВСКИЙ: Но где пришлось и переступить через многое.

ПЕТРЕНКО: Да. Наверное, она была самой сложной для меня. И самой любимой от этого. И тем более, когда вдруг уже где-то под конец некоторые сцены приходили в момент съемок. Не когда ты дома сидишь, планируешь, как ты будешь играть, думаешь о жестах, что вот здесь ты повернешься, здесь ты улыбнешься, - нет, в момент непосредственно съемочного процесса вдруг приходит именно не тебе, а твоему персонажу какой-то ответ на какой-то вопрос.

КУЗЬМИНА: Вот ты говорил про адвоката своего персонажа. И слова о кино, ты рассказываешь, как оно сейчас снимается. Но я хочу вернуться к твоему интервью. Тебя спросили про Голливуд, хотел бы ты играть в Голливуде. "Попасть туда было бы здорово, потому что популярность, деньги совершенно другие. Но из-за того, что он так далеко, - нет. Нужно развивать наше. К счастью, оно налаживается". Что ты имел в виду, что оно налаживается?

ПЕТРЕНКО: Сейчас период стройки идет во всем, мне кажется. И в кино в том числе. Да, был период развала, распада. Да, уничтожения всего, вырубания вишневого сада. Нельзя сказать, в какой индустрии. Конечно, надо развивать свое, безусловно. Можно озираться куда-то, смотреть, думать, что где-то хорошо, там, где нас нет. И я совершенно отдаю себе отчет в том, что идти туда куда-то за большим, скажем так, рублем или за большим долларом, за какой-то славой… Во-первых, для того чтобы там находиться, на этой вершине, где находятся голливудские звезды, то для этого нужно держать знамя другой страны. Нужно ассимилироваться, я не знаю…

КУЗЬМИНА: А есть у тебя среди них вообще фавориты, те, чьи фильмы ты обязательно смотришь?

ПЕТРЕНКО: Наверное, как и все. Здесь ничего такого удивительного не будет, я не назову сейчас каких-то редких фамилий. Я стараюсь не пропускать фильмы Вуди Аллена, например.

КУЗЬМИНА: У тебя достаточно специфический голос. Ты много озвучиваешь чего-нибудь? Есть ли предложения?

ПЕТРЕНКО: Нет, нету.

СТАХОВСКИЙ: Недоработка.

КУЗЬМИНА: Боятся звонить Петренко. "Ты что, самому Петренко собрался предложить главного героя мультипликационного фильма озвучить?" А хочется?

ПЕТРЕНКО: Очень хочется, конечно.

СТАХОВСКИЙ: Берем в разработку.

ПЕТРЕНКО: Но многие, я так думаю, что и боятся приглашать, потому что некоторые профессионалы считают, что голос однотонен, без палитры. Я могу на одной интонации говорить, говорить. И в этом тоже есть минус для какой-то работы.

КУЗЬМИНА: Что ты можешь назвать главным достижением своей жизни в принципе? Не жизни в кино, а на сегодняшний день пока главное и основное?

ПЕТРЕНКО: Дети.

СТАХОВСКИЙ: Что самое главное в воспитании детей?

ПЕТРЕНКО: Сохранить ту связь, чтобы ребенок не боялся тебе говорить о своих самых сокровенных либо страхах, либо страстях. Сохранить контакт с ребенком.

КУЗЬМИНА: Ты вспоминаешь себя прошлого и работаешь над ошибками, может быть?

ПЕТРЕНКО: Да, конечно. Я понимаю, что я не все мог, допустим, рассказать. Я понимаю, что я сейчас могу поделиться с родителями, ну и в ответ не всегда я смогу услышать какую-то беседу, которая могла бы мне что-то объяснить.

КУЗЬМИНА: А ты со своими детьми делишься своими переживаниями жизненными?

ПЕТРЕНКО: Бывает, конечно, я и рассказываю. Понятно, что я не могу им всё рассказать. Они просто не поймут, они еще маленькие, конечно. На таком, на их уровне, конечно, я делюсь иногда. Сын подходит и спрашивает: "Пап, а чего ты такой грустный?"

СТАХОВСКИЙ: И понеслась! Хорошо, что ты и с нами сегодня поделился некоторыми своими жизненными эпизодами. Спасибо.

КУЗЬМИНА: Спасибо тебе большое. Удачи.

ПЕТРЕНКО: Спасибо вам. Хорошего дня всем.