Любовь и голуби Совместный эфир с ведущими "Маяка". Владимир Фадеев

 

ГОЛУБКИНА: У нас в гостях Владимир Иванович Фадеев, журналист-международник, ведущий программ "Маяка".

 

МИТРОФАНОВА: Мы продолжаем эпопею "Совместные эфиры разных времен. Ведущие "Маяка". Вот такая история, очень интересная. Вы знаете, Владимир, очень я на себе чувствую благостное влияние встречи поколений. Знаете, в каком контексте?

 

ГОЛУБКИНА: Читать стала, во-первых, больше. Задумываться по выходным о работе.

 

МИТРОФАНОВА: Да. Но чувствую очень большую разницу все-таки даже, знаете, в чем? Во вкусах. Вот, например, меня упрекнул один из ведущих, что я Стейнбека не читала (а я уже добила всех). А я почитала, а мне это не нравится. Или, например, великие Стругацкие. Я открыла их, и это герои 60-х, 70-х. Это люди - просто знаменосцы наши фантастические. Я читаю: мне не нравится. Язык мне не нравится. Я не понимаю, в чем заруба.

 

ГОЛУБКИНА: Я тебе скажу. Тебе Мариэтта Чудакова сказала, что все надо читать в свое время. Надо было в 16 лет читать Стругацких.

 

МИТРОФАНОВА: Я читала "Таис Афинскую". Зачем мне Стругацкие, когда "Таис Афинская"…

 

ГОЛУБКИНА: А "Таис Афинскую" надо в 9 лет читать.

 

МИТРОФАНОВА: В 9 лет я только читать научилась, в восемь.

 

ГОЛУБКИНА: А учиться читать надо в 4 года.

 

МИТРОФАНОВА: Ну, это пусть гениальные дети читают. Вот рассудите нас, пожалуйста, Владимир Иванович. Что вы думаете по этому поводу? У каждого времени свои герои литературные, философы?

 

ФАДЕЕВ: У меня свое отношение, во-первых, к так называемым "шестидесятникам". Но я считаю, что их и не было.

 

ГОЛУБКИНА: Почему?

 

ФАДЕЕВ: Подумаешь, люди родились в эти годы! И какой вклад в культуру они внесли в нашей стране, например?

 

МИТРОФАНОВА: Мы имеем в виду под шестидесятниками тех, чья юность и зрелость пришлись на эти годы. Здравый смысл когда приходит. Вы родились в 1935-м. Сколько вам было в 64-м? Посчитаем. Вы уже были сознательным, умным молодым человеком. Это ваше время.

 

ФАДЕЕВ: Был я умным - я не знаю. Это не мне судить. Насчет сознания тоже не уверен. Жизнь так сложилась, чего ж? Я знал же многих поэтов. И Рождественский, Евтушенко.

 

МИТРОФАНОВА: Вознесенский. Их трое было всего.

 

ФАДЕЕВ: Я лично знал их, лично.

 

МИТРОФАНОВА: И? Вам они нравились тогда? Или сейчас? Или тогда было нельзя - не нравился чтобы Евтушенко?

 

ФАДЕЕВ: Ну, можно и так сказать. Но мне они не нравились. Мне нравился больше, между прочим, Вознесенский и Ахмадулина. Вот. И я знал их всех. Роберта Рождественского. Я же тогда работал на "Юности" главным редактором. Поэтому я их приглашал постоянно, давал в каком-то смысле путевку в эфир, а, значит, в жизнь. Это деньги, так сказать, понятно совершенно. Потом они у меня во всяких жюри в конкурсах заседали обязательно.

 

МИТРОФАНОВА: А "Маяк"? Как ваша судьба с "Маяком" сплелась?

 

ФАДЕЕВ: Автоматически - я всегда отвечаю на этот вопрос. Совершенно автоматически. В 1973 году в ноябре я уехал работать в Венгрию.

 

МИТРОФАНОВА: От радио или от телика?

 

ФАДЕЕВ: От радио. Если честно говорить, меня сослали туда.

 

МИТРОФАНОВА: А что, там плохо так было? Кубик Рубика?

 

ФАДЕЕВ: Ну, не как Пушкина в Кишинев, а в Венгрию. Чему я очень рад. Я плохо срабатывался с председателем комитета Лапиным. Тогда при мне возникли новые передачи, которые ему ужасно не нравились. Особенно ночная передача "Для тех, кто не спит". Мы ее придумали в укор американскому "Полуночнику". Естественно, ночью надо было что давать? Веселые байки и джаз, конечно. Но джаз он ненавидел. Его просто переворачивало, когда он слышал джаз.

 

ГОЛУБКИНА: А почему? Почему джаз он не  любил?

 

МИТРОФАНОВА: Музыка для жирных.

 

ФАДЕЕВ: Может, он на балалайке вырос, я же не знаю. Или на гуслях. Поэтому на одной из коллегий он сказал: "Нам надо с вами, товарищ Фадеев, размежеваться по классовым позициям. А то чего-то вами, я смотрю, слишком руководят из Тель-Авива и из Вашингтона".

 

ГОЛУБКИНА: Уже тогда такое было?

 

ФАДЕЕВ: Это, знаете, какое серьезное было обвинение? У меня ноги стали ватными.

 

ГОЛУБКИНА: А вы заметили, что мы все время последние лет 150 ищем американских шпионов? Везде.

 

ФАДЕЕВ: Заметил.

 

ГОЛУБКИНА: И чего-то они нам везде мерещатся.

 

МИТРОФАНОВА: Но вряд ли это к джазу можно как-то? Или с этого все начинается?

 

ФАДЕЕВ: А что, америкосы, они же ведь родоначальники джаза в какой-то степени.

 

МИТРОФАНОВА: Как ни крути. Черные, угнетенные слои.

 

ФАДЕЕВ: Они же все это придумали. А мы уже потом подхватили. Да и до сих под подхватываем, и не очень удачно.

 

МИТРОФАНОВА: С джазом у нас есть проблемы, недоработки.

 

ФАДЕЕВ: Есть. Недоработки это называется, да? Просто мы не умеем владеть так инструментами, как умеют владеть негры.

 

МИТРОФАНОВА: Да, согласна.

 

ФАДЕЕВ: И у нас внутри не бьется это чувство ритма барабанное.

 

МИТРОФАНОВА: Ну, это мы просто другие.

 

ФАДЕЕВ: Мы просто другие. Совершенно верно.

 

ГОЛУБКИНА: Ну, они тоже, знаешь, на балалайке за нами уши отморозят. Вообще-то. Пусть попробуют на трех струнах-то.

 

ФАДЕЕВ: И, короче говоря, он сказал мне: "Давайте-ка поезжайте работать за границу".

 

МИТРОФАНОВА: Хорошо хоть не в ГУЛАГ. А?

 

ФАДЕЕВ: Я по этому поводу шутил. И вот частично меня освободили от работы, приставили ко мне преподавателя. А страну мне подобрали кадровики наши и партком.

 

ГОЛУБКИНА: Ну, замечательная страна Венгрия, прекрасная.

 

ФАДЕЕВ: Это вы мне говорите?

 

ГОЛУБКИНА: Это я вам говорю.

 

ФАДЕЕВ: Я там 17 лет проработал.

 

МИТРОФАНОВА: Балатон, Кубик Рубика. Что мы еще знаем?

 

ГОЛУБКИНА: Колбаса, гуляш.

 

ФАДЕЕВ: Салями.

 

МИТРОФАНОВА: А ликер как назывался с крестиком?

 

ФАДЕЕВ: Я все это умею делать. Ликер "Уникум". С крестиком. Это чисто по-женски.

 

МИТРОФАНОВА: А как?

 

ФАДЕЕВ: Круглая бутылочка с крестиком.

 

МИТРОФАНОВА: Да, с крестиком, зелененькая.

 

ФАДЕЕВ: Да и у нас продается он в некоторых…

 

МИТРОФАНОВА: У нас магазин "Балатон" был на пересечении, по-моему, Университетского и Мичуринского. И гостиница какая-то.

 

ФАДЕЕВ: "Будапешт". Был магазин "Балатон". По-моему, где-то в районе Ленинского проспекта.

 

ГОЛУБКИНА: Ну, вы говорите - 17 лет. Однако я чуть-чуть перескачу. Потому что я припоминаю, что в 73-м году в ноябре мне было как раз два месяца. А вы поехали в Венгрию. А вот смотрю, 17 лет вы были вроде как и в Венгрии, а в 78-м, когда мне было еще только 5, а вы уже были в Афганистане. Как это так?

 

МИТРОФАНОВА: Вы все это время работали на "Маяке"?

 

ФАДЕЕВ: Чего-то кто-то перепутал у вас. В 73-м году я уехал в Венгрию, в 78 году вернулся. Потом я работал три года на "Московском радио", заместителем главного редактора. Я много писал всегда, я был журналистом активным. А вот в 81-м году меня опять сослали. Я выступил против главного редактора на собрании партийном с аргументами хорошими, и меня тогда отправили в Афганистан.

 

ГОЛУБКИНА: Довольно жестоко, по-моему.

 

МИТРОФАНОВА: Ну почему? Для журналиста… Я недавно слышала интервью нашего бывшего главного… врач Онищенко. Он бывший. Сейчас почетный член и консультант и все такое. Вот его личная речь, его слова. Может быть, я не цитатой, но он сказал, что для эпидемиолога настоящего это счастье, это смысл жизни - поехать вот в эту Либерию, или куда они там ездят все, и лечить Эболу.

 

ФАДЕЕВ: А чего же не едет?

 

МИТРОФАНОВА: Он сейчас на заслуженном отдыхе. Просто очень много добровольцев туда едет. Вот я к чему. Вот так и вы. Вы - настоящий журналист, вы активный, у вас позиция была, вас послали…

 

ГОЛУБКИНА: Но он не хотел в Афганистан.

 

ФАДЕЕВ: Я не буду кокетничать, я не хотел ехать.

 

ГОЛУБКИНА: А я думаю, никто не хотел.

 

МИТРОФАНОВА: А "Маяк" при этом где был?

 

ФАДЕЕВ: У меня только что два сына появились, куда мне ехать было? Двойняшки. Какой Афганистан? С семьей ехать было нельзя. Только одному.

 

ГОЛУБКИНА: Но туда с семьей и не ахти было ехать-то?

 

ФАДЕЕВ: Ну, знаете,  некоторые дипломаты как-то умудрялись. Им была скидка.

 

МИТРОФАНОВА: Но дело не в этом. Мы во всем этом след "Маяка " ищем.

 

ФАДЕЕВ: Давайте. Я вам помогу. Как только я приехал в Венгрию, я автоматически стал корреспондентом "Маяка". Меня не спрашивали даже  об этом. На второй день мне раздался звонок из корсети и спрашивают: "Что у вас есть для передачи на сегодня?"

 

ГОЛУБКИНА: Венгерского?

 

ФАДЕЕВ: А я занимался языком целый год, у меня был преподаватель.

 

МИТРОФАНОВА: И вы на вопрос должны были предоставить некий репортаж?

 

ФАДЕЕВ: И я сделал его, конечно. Мои впечатления об этом городе. Хотя я и до этого бывал в Будапеште. Ну, знаете, когда ты турист - это одно…

 

МИТРОФАНОВА: А я никогда не была в Будапеште.

 

ГОЛУБКИНА: Я была. Отлично.

 

ФАДЕЕВ: Зря. Там вот эти, с крестиками, продаются на каждом углу.

 

МИТРОФАНОВА: Бутылочки? Но он очень ядреный. Его много не выпьешь.

 

ФАДЕЕВ: 40 градусов. Но очень полезный. А не надо напиваться по-русски.

 

МИТРОФАНОВА: Это вы кому говорите?

 

ФАДЕЕВ: Надо утром рюмочку, и у вас давление стабилизировано до обеда. В обед вторую рюмочку. Ну, и так далее.

 

ГОЛУБКИНА: Как интересно! Надо попробовать.

 

ФАДЕЕВ: Он стабилизует давление, работу желудка. Он же на травах, на сорока. И  я стал автоматически корреспондентом "Маяка", корреспондентом "Радио России" и корреспондентом "Голоса России". Так что я работал на три радиостанции.

 

МИТРОФАНОВА: И докладывали обстановку в Венгрии дружественной, социалистической в то время еще.

 

ФАДЕЕВ: Да, в то время социалистической.

 

ГОЛУБКИНА: Там было, в общем, наверное, все хорошо в это время?

 

ФАДЕЕВ: Вы знаете, там всегда бывало хорошо до 15 марта Дня независимости и до годовщины ввода наших войск в 56-м году в ноябре. Вот в эти два дня они чего-то вспоминали, что они настоящие венгры и уже дюже нас не любили.

 

ГОЛУБКИНА: То есть в эти дни на улицу было не ходить лучше.

 

ФАДЕЕВ: А работать надо. Во всяком случае, я помню, меня и оператора в эти дни, как правило, всегда задерживала тайная полиция. И спрашивали: "О чем с вами говорил вот этот человек, которого вы снимали?"

 

МИТРОФАНОВА: Ну, а общий настрой страны Венгрии и Советского Союза в те  годы? Как это было? Как ощущалось? И вы как журналист что вы чувствовали, правда?

 

ФАДЕЕВ: Вы знаете, среди венгров очень мало искренних людей.

 

МИТРОФАНОВА: Они закрытые люди? Пока ни выпьют.

 

ФАДЕЕВ: Они фальшивые, а не закрытые. Они любили приезжать в Москву, чтобы купить холодильник, стиральную машину, швейную машину, радиоприемник, телевизор особенно. У них же этого ничего такого…

 

МИТРОФАНОВА: Рядом Германия была. Но их не пускали просто туда, правильно?

 

ГОЛУБКИНА: У них ничего не было, а у нас, значит, все было?

 

ФАДЕЕВ: А у нас на улице Кедрова можно было все купить, начиная от кофе, от которого венгры совершено балдеют. Они мешками покупали.

 

МИТРОФАНОВА: На улице Кедрова? А что там?

 

ФАДЕЕВ: На улице Кедрова магазин "Чай". И кофе тоже.

 

ГОЛУБКИНА: У нас в 70-х годах все было!

 

МИТРОФАНОВА: Как выясняется.

 

ГОЛУБКИНА: Да? Ну,  говорите правду-то, уже дело прошлое!

 

МИТРОФАНОВА: Конечно. Уж за давностью лет не привлекут.

 

ФАДЕЕВ: Вы знаете, я с вами не могу согласиться с тем, что у нас все  было. А чего было-то? Когда в "Ванду" в магазин стояли за дешевым одеколоном, за помадой и пудрой, чтобы подарить любимой женщине что-нибудь такое, а себе купить портфель. Чего было-то? А чего у нас было? Колбаса дешевая?

 

МИТРОФАНОВА: У нас были как раз специализированные магазины по странам, членам Варшавского договора:  "Власта", "Ядран", "Балатон", "Лейпциг".

 

ФАДЕЕВ: Кстати, они немножко по ассортименту товаров отличались. Мы туда стремились попасть, когда есть свободное время, а, самое главное, деньги. Чтобы купить рубашку красивую, например, какую-нибудь безделушку.

 

МИТРОФАНОВА: А вы задумывались, почему наша некрасивая? В то время. Почему мы хотели югославскую рубашку или батник, а не нашу? В чем была проблема нашей легкой промышленности или чего-то там?

 

ФАДЕЕВ: Ну, может, потому что Хрущев носил косоворотки.

 

ГОЛУБКИНА: А Сталин - френчи.

 

ФАДЕЕВ: Как парадную одежду. А Сталин ходил в кителе. Вообще не видно было, какая у него рубашка. И так далее. Такое общество было, знаете…

 

МИТРОФАНОВА: …непотребления.

 

ФАДЕЕВ: Общество китайцев. Все - в одинаковом. Помните, как китайцы ходили? Все, и женщины, и мужчины в брюках и китель сверху. И фуражечка.

 

ГОЛУБКИНА: В форме удобно.

 

ФАДЕЕВ: В форме?

 

ГОЛУБКИНА: Ну как бы форма получается.

 

ФАДЕЕВ: Получается, да, форма для каждодневной носки.

 

ГОЛУБКИНА: Удобно.

 

МИТРОФАНОВА: Просто в те годы можно было бы себе и вопрос задать. Кому-то же вы их адресовывали? Вот вы работали в ЦК ВЛКСМ. Многие работали. Я была еще комсомолкой в то время. Меня иногда это даже радует, поскольку у меня какие-то ценности из девичьей моей жизни сохранились. Все-таки не все так плохо было. Но люди же задавали друг другу вопрос. Вот я купила книгу Петр Вайль и Александр Генис специально к нашим беседам.

 

ФАДЕЕВ: Я их очень люблю.

 

МИТРОФАНОВА: Конечно. 60-е. Мир советского человека. Я изучаю, я штудирую, я смотрю. Там разбирается Хемингуэй, там берется космос, Солженицын, вожди, юмор - все, что угодно. Это годы, когда действительно страна была немножко другая, другое историческое… И все страны были другие, и в Америке были проблемы в 60-е, и в Германии тоже не пойми чего было. То есть нельзя говорить: вот у нас все было плохо! Я так предполагаю.

 

ГОЛУБКИНА: Во-первых, мы были все моложе сильно, некоторых вообще еще на свете не было.

 

ФАДЕЕВ: И больше одной югославской рубашки нам не нужно было. Вы это хотите сказать?

 

МИТРОФАНОВА: Нет, мы вас хотим услышать. Что вы чувствовали в те годы? Задавали ли вы вопросы или не принято было их задавать?

 

ФАДЕЕВ: …К строительству социализма и коммунизма. Кстати, перед вами сидит тот самый дурак, который свято верил в то, что это так и будет, что это так и надо. Меня потом спрашивали: "Ты в это верил?" Я говорил: "Свято. Свято верил!"

 

МИТРОФАНОВА: Вы сейчас без иронии в голосе говорите?

 

ФВАДЕЕВ: Без иронии.

 

ГОЛУБКИНА: Значит, был счастливый человек.

 

МИТРОФАНОВА: Когда во что-то веришь, значит, тебе легче жить.

 

ФАДЕЕВ: Во-первых, да, это хороший философский посыл, между прочим. Я верил в это. Верил. Вот садился на мотоцикл и ехал на собрание комсомольское в совхоз куда-нибудь. Ходил по колено в навозе и уговаривал девчонок непременно идти учиться в вечернюю школу ради своего светлого будущего. Ну, они меня только что не посылали как секретаря райкома комсомола. Им, видно, было неудобно. Но я верил в то, что это нужно, что это для родины нужно, для страны, для народа.

 

ГОЛУБКИНА: Ну, это нормально. Я тоже много во что верю.

 

МИТРОФАНОВА: А когда вера кончилась? Это было в какой-то день, год или это было осознание своего возраста?

 

ФАДЕЕВ: Вы знаете, когда вера кончилась? Когда я посмотрел … Те же работники ЦК комсомола, мои товарищи-коллеги больше всего думают, как бы хорошо и тепло устроиться после окончания такого… Ну, срока не было работы… Меня, например, попросили уйти из ЦК комсомола, потому что я поджег стол нечаянно. Оставил сигарету финскую, и он загорелся, лаковый. Мне сказали: "Слушай, давай!"

 

МИТРОФАНОВА: Это уже все границы переходит.

 

ГОЛУБКИНА: Не по-комсомольски.

 

ФАДЕЕВ: Не по-комсомольски получается, давай собирайся. «Пойдешь работать на "Юность"?» - Я говорю: " Пойду". А я курировал тогда молодежную редакцию радио и телевидения. Поэтому мне что, так сказать? Я пошел, меня там знали…

 

ГОЛУБКИНА: (через паузу) Замечательная сейчас история была. К "Маяку" отношения не имеет, но про художника, с которым вы очень интересным образом познакомились. Сначала долгий был рассказ, а в конце: а познакомился я с ним…

 

ФАДЕЕВ: В могиле.

 

ГОЛУБКИНА: Вот послушайте, дорогие друзья. Как в могиле?

 

ФАДЕЕВ: Я с одним из поэтов, который сотрудничал с "Юностью", поехал по его просьбе к домику-усадьбе Пришвина. Это была зима.

 

МИТРОФАНОВА: Это все под таким флером писательским. Не просто домик какого-нибудь чебуратора, а Пришвина.

 

ФАДЕЕВ: А он мне сказал, что, слушай, давай зайдем к моему знакомому, возьмем пару бутылок водки. Он художник очень хороший. Ну, пришли, дом закрыт на проволоку. Спрашиваем соседей: а где Борис? - А он, говорит, какую-то старуху фотографирует, хоронят в деревне всем миром. Вон там кладбище, за околицей. И подошли. Поэт говорит: "А вот и наш художник". И, действительно, могила вырыта очень глубокая, почва глинистая. И на гробу лежит Боря лицом вниз. Он, оказывается, поскользнулся и по дождевой стенке могилы съехал вниз, а встать не мог, потому что он за старуху начал пить еще с утра. А поднять невозможно, одни старухи!

 

МИТРОФАНОВА: А вот представляете, как времена поменялись! Что сейчас мы об этом можем делать репортаж, а тогда, если бы даже только услышали, а вот сейчас…

 

ФАДЕЕВ: С работы бы сняли. Из партии выгнали бы.

 

МИТРОФАНОВА: Да не то слово! Просто сейчас это контекст рассказа Шукшина, деревенские какие-то хроники.

 

ФАДЕЕВ: Фильм "Старухи" смотрели?

 

МИТРОФАНОВА: Нет.

 

ГОЛУБКИНА: Да, да.

 

ФАДЕЕВ: Рекомендую.

 

МИТРОФАНОВА: Надо посмотреть?

 

ФАДЕЕВ: Он такой смачный.

 

МИТРОФАНОВА: А почему в 60-е… Вот вы, кстати, подверглись влиянию Хемингуэя? Это вот как люди играли Хемингуэя, отрицали все, как его герои, бороду носили, пили как раз страшно.

 

ГОЛУБКИНА: Писать, правда, не любили.

 

ФАДЕЕВ: Я его любил и всего перечитал, естественно. У меня и сейчас книги есть его. Но это никакого отношения к работе "Маяка" не имело, скажу вам.

 

МИТРОФАНОВА: Хорошо. Нет, о людях. Те, кто работал на "Маяке" в те годы, уверена, тоже Хемингуэем увлекались. Он такой суровый, можно сказать, дядька.

 

ФАДЕЕВ: Я завидую, знаете, только одному моменту Хемингуэя - как он ушел из жизни.

 

ГОЛУБКИНА: Застрелился, по-моему.

 

ФАДЕЕВ: Конечно.

 

ГОЛУБКИНА: А чего завидовать-то? Делов-то, господи! Ружье сейчас принесу.

 

ФАДЕЕВ: А что, вы думаете, легко на это решиться?

 

ГОЛУБКИНА: А! Решиться - нет. Но, вы знаете, у него наследственность была. У него папа с собой покончил, сестра с собой покончила и брат с собой покончил. И внучка потом покончила. У нас вообще семейная традиция - стреляться.

 

ФАДЕЕВ:  Но мы-то говорим про Эрнеста.

 

МИТРОФАНОВА: Но тогда, действительно, в те годы люди, почитав его романы, рассказы, так его романтизировали, что просто сами в него переродились. Но, говорят, что это не очень хорошо.

 

ФАДЕЕВ: Мало ли что говорят! У нас все кто-нибудь про кого-нибудь да про что-нибудь говорит.

 

ГОЛУБКИНА: А у нас вообще работа такая - говорить про что-нибудь.

 

ФАДЕЕВ: Свое мнение нужно, во-первых, иметь, даже когда говоришь на работе.

 

ГОЛУБКИНА: Знаете, кстати, это очень сложно, потому что сейчас это люди так активно отстаивают свою точку зрения политическую за ту, другую, третью сторону! И я смотрю так на всех и понимаю, что свое мнение у меня, в принципе, есть, но я пока его формирую. Но я понимаю, что выражать я его не буду, потому что это вызывает у людей какое-то непримиримое противоречие. То есть сразу начинают спорить, никто не хочет вступать в дискуссию. Вот как у вас было в то время? Как вы общались и как вы выражали свою точку зрения на происходящее? Вы говорите, вы были уверены в том, что вы строите социализм и светлое будущее, да? Ну, вот расскажите, пожалуйста.

 

ФАДЕЕВ: Вот соответственно и подбирали героев таких. Из жизни, прежде всего, конечно.

 

ГОЛУБКИНА: Трактористов?

 

ФАДЕЕВ: Я их называл "созидатели". И, кстати говоря, ничего в этом смешного нет абсолютно. Созидатели. Ладит ли он дом топориком, возит ли навоз по деревенской улице, доит ли корову девушка, женщина. Созидатели. Они каждый день своим трудом что-то делали, чтобы это самое, что не за горами, но стало побыстрее. Нас всех обманули.

 

МИТРОФАНОВА: А куда они все делись, созидатели?

 

ГОЛУБКИНА: Померли.

 

ФАДЕЕВ: В основном померли. Вы знаете, я даже когда сейчас вспоминаю сотрудников "Маяка", с которыми я работал, ведь многие умерли. Я многих и хоронил, кстати говоря. Ну, может, я такой живучий, тьфу, тьфу.

 

МИТРОФАНОВА: Но просто время приходит. Бывает старость.

 

ФАДЕЕВ: Время приходит, народ умирает. А вот по поводу возможности высказывать мнение – вы знаете, не очень-то. Цензура была тогда - будь здоров какая! Но в прямом эфире, правда, было что-то можно сказать. Но, может быть, это было первый и последний раз, если ты что-то скажешь. Я вот вспоминаю такой хулиганский случай. До сих пор неудобно, но я его помню почему-то. Я сижу утром в эфире, может быть, шесть утра с чем-то было. Да! И читаю сводку: "Американская группировка военных кораблей во главе авианосца такого-то вошла в Пердитский залив".

 

МИТРОФАНОВА: Понятно! Так!

 

ФАДЕЕВ: Это и сейчас-то не смешно. Человек оговорился. А оговорился не случайно, потому что накануне смаковали как раз вот это чередование согласных анекдотами всякими. Вот я когда сел перед микрофоном и думаю: "Господи, ну, не дай бог, проговорюсь".

 

ГОЛУБКИНА: Так всегда бывает.

 

ФАДЕЕВ: И утром главный редактор программ Саша Ахтырский, ныне покойный, говорит: "Поздравляю тебя с новым географическим открытием". Я понял, что меня слышали. И кары не избежать. На планерке пожурили. Привлекали к внимательности большей, ставить ударения, подчеркивать. Обычная наша работа.

 

ГОЛУБКИНА: Я помню, вот Олег Блинов, ваш товарищ, работал диктором в 80-х годах на "Маяке". Я, собственно, была еще ребенком, подростком, и я слушала, как они обсуждали, как важно всё, - у него был очень хороший, красивый голос, - как нельзя было перепутать ни одного ударения, какие-то тоже истории были, как кто-то что-то перепутал, его уволили сразу, потому что это непрофессионально.

 

ФАДЕЕВ: Храбрые ребята были. Сережку Фонтона знаете?

 

ГОЛУБКИНА: Нет.

 

ФАДЕЕВ: Он передачу "Мотоцикл" ведет у вас на "Маяке". Он у меня был дежурным редактором. Вот однажды я прихожу на смену, на эфир, а мне говорят: "Как только закончишь, приходи к главному редактору". Я говорю: "А что такое?" Оказывается, Сережка Фонтон откопал где-то на ленте сообщение о том, что, возможно, мы пересмотрим факт расстрела офицеров польских в Катыни и признаем частично свою вину. Сейчас ведутся там…

 

МИТРОФАНОВА: Это было тогда, давно?

 

ФАДЕЕВ: Это было тогда. Тема была абсолютно запретной.

 

ГОЛУБКИНА: Это было уже при Горбачеве?

 

ФАДЕЕВ: При Горбачеве. Но все равно говорить об этом нельзя было. А Серега Фонтон прочитал это известие. Утром меня вызывает Болгарев, главный редактор и говорит: "Уволить!" Я говорю: "А за что? Подожди увольнять. Мы ему, может быть, еще спасибо скажем за то, что он выступил первым с такой информацией! Времена-то меняются". - "Строгий выговор и отлучить от эфира". Так вот случилось. А время показало, что… Насущной была тема и даже очень. И сейчас споры о Катыни не утихают.

 

ГОЛУБКИНА: Вот недавно как раз выяснилось, что та информация о том, что вроде бы как русские были виноваты в Катыни, что она неверная все-таки и что это неправильно. Недавно, вчера или позавчера читала.

 

МИТРОФАНОВА: Я, к сожалению, этим вопросом… Вот мне хватило пока еще других нюансов. 60-е я изучаю пристально сейчас, годы нашей страны. И честно признаюсь, ну, я близко многое к сердцу принимаю. И это знают ребята и девчата, и все мои друзья. Но вообще-то, конечно, у нас история очень неспокойная и очень… Как сказать? Трагедий много.

 

ФАДЕЕВ: Да кровавая у нас история.

 

МИТРОФАНОВА: Расстраиваюсь я.

 

ФАДЕЕВ: Я вот смотрел фильм (хороший, на мой взгляд, его надо в школах показывать) "Династия Романовых". Как и начальник государства - царь - так обязательно…

 

ГОЛУБКИНА: Кто-нибудь его и шлепнет?

 

ФАДЕЕВ: … устроит или переворот, или заговор и так далее.

 

ГОЛУБКИНА: Ну, другой вопрос, вообще об истории в целом человечества нельзя сказать, что она сверкает какими-то радостями.

 

МИТРОФАНОВА: Маргарита Бургундская и какой-то Генрих Наваррский тоже долго не шебуршились.

 

ГОЛУБКИНА: А Французская революция - вообще привет! Тоже кровавейшая была. А, кстати, американская революция, гражданская война американская, была, если не больше жертв, чем во время Великой Отечественной войны.

 

ФАДЕЕВ: Они там друг друга переколошматили так, что будь здоров.

 

ГОЛУБКИНА: Так, что мы нервно курим в коридоре.

 

МИТРОФАНОВА: Значит, каждый народ может так по радио о себе сказать, что у нас тяжелая история.

 

ГОЛУБКИНА: А люди! Мы с тобой до эфира об этом говорили.

 

ФАДЕЕВ: Если есть совесть, то могут сказать, конечно. А если вместо совести что-нибудь другое, какая-нибудь напыщенность такая, знаете, национальная, то не скажут. А вообще-то память, она вещь такая, тягучая. И она иногда нас самих переживает даже. Вот еще дело-то в чем. Так что относиться к ней  нужно бережно. А, может быть, не копаться в ней.

 

ГОЛУБКИНА: А как сейчас нынешние… Не будем называть фамилии, но, тем не менее, мы вчера об этом говорили с друзьями, как нынешние, современные коллеги наши, актеры какие-то вдруг высказываются абсолютно необдуманно на разные темы. И кто-то называет одно, кто-то другое. И мой приятель говорит один (живет в другой стране) он говорит: "Как они могут?" Они же, с одной стороны, керосин подливают в огонь, с другой - масло. А тут тушить надо, а не разжигать.

 

ФАДЕЕВ: Выпендриться хотят.

 

ГОЛУБКИНА: Видимо, да. Вот что это такое?

 

ФАДЕЕВ: В театре, может быть, не очень получается или давно не дают хорошие роли. Ну, дай-ка я скажу на радио или по телевидению такое, чтобы меня запомнили хотя бы на один вечер. Вот и брякают.

 

ГОЛУБКИНА: Ужас!

 

МИТРОФАНОВА: А, может быть, это, как в футболе. Мы же все, когда смотрим по телику футбол, вроде, как видим, что делают не так.

 

ФАДЕЕВ: А у нас в футболе все понимают.

 

МИТРОФАНОВА: Вот! И так в любой сфере.

 

ГОЛУБКИНА: Да. И я подумала, может быть, люди просто эмоционально реагируют, как могут, выражают свои чувства. Но тем не менее наш советский "Маяк", он был очень такой домашний. Я 155-й раз говорю, что позывные "Маяка" для меня были просто, как Родина, абсолютно.

 

ФАДЕЕВ: Совершенно верно.

 

ГОЛУБКИНА: И абсолютно из каждого окна, когда было лето, неслись позывные "Маяка".

 

ФАДЕЕВ: Дело в том, что музыкальная составляющая была очень интересной. Понимаете? Как-то вот музыкальные редакторы угадывали основные вкусы основного населения. А сегодня, простите, (не в обиду вам будет сказано) надо обладать специальным музыкальным вкусом, тренированным, чтобы слушать то, что вы даете. Ну, не вы лично, а дают ваши музыкальные редакторы.

 

МИТРОФАНОВА: А как вы думаете, для современного "Маяка" какая должна быть музыкальная обертка. Притом, что музыка сейчас это не главное, ну, это, как маленькая…

 

ФАДЕЕВ: Вы будете смеяться, если я скажу: давайте больше хорошего классического джаза.

 

ГОЛУБКИНА: Да, это может быть.

 

МИТРОФАНОВА: Может быть, Дейва Брубика поставим?

 

ГОЛУБКИНА: Вообще классно было бы.

 

ФАДЕЕВ: Он сам играет на кларнете там.

 

МИТРОФАНОВА: Наверное, у каждого свой вкус. Может быть, если так много людей  разных поколений, возрастов слушает, должно быть что-то (извините за грубость) обтекаемое?

 

ГОЛУБКИНА: Но, с другой стороны, если учесть, что радио "Маяк" слушает моя дочь, которой 17 лет вот-вот исполнится…

 

МИТРОФАНОВА: Или моя мать, которой 65 вот только-только.

 

ГОЛУБКИНА: А тут, понимаешь, мать-то матерью, а дочь-то слушает радиостанцию не только, потому что мама ее здесь. А она слушает вот эту музыку, которую ты у нас иногда продвигаешь. Молодежную.

 

МИТРОФАНОВА: Нашли Дейва Брубека? Ну, что ж, давайте на оптимистической ноте закончим наш диалог, нашу беседу, наши воспоминания. Хотя у меня пока только 5 лет работы на "Маяке". Я действительно удивляюсь очень часто и приятно, и неприятно, по-разному, но эмоций много.

 

ФАДЕЕВ: И что "Маяку" исполнилось 50 лет. 40 лет я отмечал в Концертном зале "Россия". Он еще был тогда не снесен. Если считать возраст "Маяка", принимать за возраст серьезного человека, то пусть он будет и дальше светить нам еще столько же. Но  хотелось бы, чтобы дальше еще больше работал бы. А нам выпало великое счастье (я имею в виду вас, себя, вас, Маша) в это время работать. Вот я надеюсь, мы все вместе еще отметим 50 лет. Это будет осенью.

 

МИТРОФАНОВА: Почему? 1 августа 50 лет.

 

ГОЛУБКИНА: Нет, осенью, когда будет концерт.

 

МИТРОФАНОВА: А, я поняла. Будет вечеринка. Ну что? Эту песню мы посвящаем вам и вашим коллегам, которые трудились, любят настоящий хороший джаз и любят Родину. Спасибо огромное.

 

ГОЛУБКИНА: Спасибо большое.

 

ФАДЕЕВ: Вам спасибо.