По-большому Телеведущий Юрий Вяземский в гостях у Лены Батиновой и Максима Ковалевского

ВЯЗЕМСКИЙ: Нет, нет, это Ожегов.

КОВАЛЕВСКИЙ: Ах, это по Ожегову!

БАТИНОВА: Он очень давно сидел.

ВЯЗЕМСКИЙ: Если сейчас не поленитесь, откроете, в общем, довольно старый словарь...

БАТИНОВА: У нас есть три словаря ударений.

КОВАЛЕВСКИЙ: У нас есть. Клаксо'н.

ВЯЗЕМСКИЙ: ┘четырехтомник, вы увидите, что правильное ударение ╚кла'ксон╩.

КОВАЛЕВСКИЙ: Это не Ожегов. У нас словарь чего?

ВЯЗЕМСКИЙ: Ну, у вас словарь бог знает какой может быть. Сейчас вообще все что угодно может быть.

БАТИНОВА: 300 переизданий. И каждый человек может сделать словарь образцового русского ударения.

КОВАЛЕВСКИЙ: Хорошо. Сейчас немножко об ударениях. Допустим, где – в бути'ке. Да? Ожегов же не писал об этом, потому что тогда еще таких слов не было. Да? Почему ╚в бути'ке╩?

ВЯЗЕМСКИЙ: Понятия не имею. Для меня как-то проще ╚дан ля бутик╩ или ╚а ля бутик╩. А у французов очень хорошо – ударение всегда на последний слог.

КОВАЛЕВСКИЙ: Именно, именно!

БАТИНОВА: Бутик – это просто магазин.

ВЯЗЕМСКИЙ: Это невозможно. Причем, знаете, очень интересный случай. Есть такая фирма ╚Гарнье╩, а, естественно, никакой не ╚Гарньер╩. Вот. Но когда впервые эту рекламу запускали (мне удалось узнать), люди, которые это озвучивали, они решили, что вот ╚гарньер╩ звучит лучше. И поэтому стал ╚Гарньер╩. А есть похожие слова, которые звучат совсем иначе, хотя на конце пишется ╚р╩. Везде ╚Гарньер╩.

КОВАЛЕВСКИЙ: Я просто хочу понять, вот если слово ╚пиджа'к╩ – ╚в пиджаке'╩. Да? ╚Бути'к╩, по логике должно быть – ╚в бутике'╩. Кто придумал, что ╚в бути'ке╩? И так правильно. А те, кто говорят ╚в бутике'╩, те говорят неграмотно?

БАТИНОВА: Колхоз!

КОВАЛЕВСКИЙ: Ну действительно! Кто-то же сидит, какие-то люди...

ВЯЗЕМСКИЙ: Дорогие ведущие! Я пришел к вам с открытой душой, а вы на меня давите интеллектом.

КОВАЛЕВСКИЙ: Это мы на вас давим интеллектом?

ВЯЗЕМСКИЙ: Русская поговорка гласит: ╚Называй меня хоть горшком, только не сажай в печку╩.

КОВАЛЕВСКИЙ: Юрий Павлович, вы слушали нашу дискуссию про организации детские молодежные. Что вы думаете по этому поводу? Нужны нам организации, нет?

ВЯЗЕМСКИЙ: Я думаю, что они, конечно, нужны. Если люди говорят, что нужны, то, наверное, нужны. Причем я даже не возражал бы против слова ╚пионер╩. Потому что, сами понимаете, это же не Надежда Константиновна и не Владимир Ильич придумал.

КОВАЛЕВСКИЙ: Собственно говоря, да.

ВЯЗЕМСКИЙ: Это были люди, которые┘ Кстати, при Петре Первом это уже появилось в нашем языке – пионер, человек, который что-то открывает. Единственное, против чего я категорически, я сам был пионером – это, действительно, была чрезвычайно идеологизированная организация. И как всякая идеологизированная чрезвычайно организация, она была лживая. То есть, детей учили лгать. В частности, помню даже, дочка еще моя застала эту эпоху. И мы с ней ехали, и она увидела Ленина за окном автобуса и сказала: ╚Папочка, это самый любимый мой, самый дорогой человек╩.

КОВАЛЕВСКИЙ: ╚Дедушка╩ бы еще сказала.

ВЯЗЕМСКИЙ: Нет, ╚человек╩ она сказала. На что, конечно, я удивился и сказал, что мне всегда казалось, что самый дорогой человек должна быть мама...

КОВАЛЕВСКИЙ: Да, да, да.

ВЯЗЕМСКИЙ: ...а потом этот лысый дядечка. По тем временам это было довольно резко, потому что люди в автобусе слышали. И второе, конечно: если тебя выгоняли из пионеров или, тем более, тебя выгоняли из комсомольцев, то, в общем, на этом твоя карьера заканчивалась. Но организации детские очень нужны. И их отсутствие сейчас, оно болезненно сказывается на детях.

КОВАЛЕВСКИЙ: Юрий Павлович, вам не уйти от вопросов по поводу ╚Умников и умниц╩.

ВЯЗЕМСКИЙ: Борис Михайлович прислал?

КОВАЛЕВСКИЙ: Пока нет. Но Маслаков Денис вас спрашивает: ╚Какой максимум орденов и медалей имели участники игры?╩ Припомните?

ВЯЗЕМСКИЙ: Ой! Я вспомню. Это был Булычев, сейчас он работает где-то за границей и занимает какой-то высокий пост. Он вышел на дорожки, триумфально там проиграл. Ну, просто безобразно проиграл. Не обошли его, сам. А потом вернулся на трибуны и заработал 14, один и четыре, орденов. Это был, пожалуй, рекорд.

БАТИНОВА: Ничего себе!

КОВАЛЕВСКИЙ: А что с ними делают потом, с этими орденами?

ВЯЗЕМСКИЙ: Я не знаю, я пока не получил ни одного. Хранят, видимо.

БАТИНОВА: За эфиром мы говорили о том, что вы думали, что эта программа будет, по крайней мере вы будете участвовать в этой программе год, может быть, полтора года?

ВЯЗЕМСКИЙ: Да. Меня когда в 1992 году пригласили и сказали, что мы вас зовем не только как ведущего, но и как автора, и хотим, чтобы вы создали программу, потому что это исключительно моя придумка, я, в общем, будучи от природы абсолютным эгоистом, создал такую программу для себя, чтобы, ну, раз меня так уговаривают поиграть с детьми, и собственное удовольствие получить. Ну, думаю, так год проиграю, полтора, ну, может, два. А потом уйду. Ну вот, видите, как-то ваш гость заигрался.

КОВАЛЕВСКИЙ: Но теперь-то уже останавливаться нельзя. Восемнадцать лет – это уже надо продолжать, надо идти на рекорд.

ВЯЗЕМСКИЙ: Ну, понимаете, мне сложно с рекордом. Потому что мои основные противники – это Александр Васильевич Масляков...

КОВАЛЕВСКИЙ: И ╚Что? Где? Когда?╩, да?

ВЯЗЕМСКИЙ: И ╚Что? Где? Когда?╩, понимаете? Они тоже существуют в эфире. И мне их не догнать, потому что они идут с такой же скоростью. И идут, в общем, по-моему, очень хорошо.

БАТИНОВА: Скажите, а дети, подростки отличаются от тех, которые 18 лет или 10 лет назад? Или они по-прежнему такие же, с горящим взором, с желанием победить?

ВЯЗЕМСКИЙ: У москвичей, на мой взгляд, как-то взор постепенно все больше и больше тухнет.

БАТИНОВА: Что они? Какими они становятся?

ВЯЗЕМСКИЙ: Они какие-то становятся совсем вялые.

БАТИНОВА: Правда?

ВЯЗЕМСКИЙ: Какие-то такие немножечко потерянные, ленивые. Какая-то обломовщина на них накатывается.

БАТИНОВА: Правда? Ух!

ВЯЗЕМСКИЙ: Ну, это для москвичей вообще характерно.

КОВАЛЕВСКИЙ: Может, они уставшие просто?

ВЯЗЕМСКИЙ: Уставшие, наверное.

БАТИНОВА: Мне кажется, что в такой конкуренции они должны быть наоборот. Нет?

ВЯЗЕМСКИЙ: Понимаете, у меня же ведь школьники со всей России, и москвичи не встречаются вплоть до последних этапов утешительного третьего полуфинала и до финала. Я их всегда развожу. Поэтому у них конкуренция-то друг с другом. Но чем дальше от Москвы, тем, конечно, больше задора, тем больше желание победить. И тем больше ощущения того, что им, в общем, никто не поможет. Ни папа, ни мама, ни бабушка, ни дедушка, ни олигархи. У них может быть только опора на собственные силы.

КОВАЛЕВСКИЙ: А как вы их находите? Или как они вас находят?

ВЯЗЕМСКИЙ: С москвичами просто. Вот сейчас у нас как раз идет активный отбор. Каждый май к нам приходят ребята, которые хотят участвовать. Мы с ними проводим собеседование предварительное.

КОВАЛЕВСКИЙ: Тоже в виде теста это происходит?

ВЯЗЕМСКИЙ: Как в театральные. Ну, тест? Это я – ходячий тест. Сидит комиссия, а я своего рода машина по выбрасыванию летающих тарелочек, знаете, которые при стрельбе. Я сижу: ды, ды, ды – эти тарелочки летят. То Древняя Греция, то Древний Рим, то Византия, то русская история, то эта история. А комиссия следит, как они эти тарелочки сшибают или не сшибают. И в результате такого предварительного опроса, как в театральных училищах, почти во всех есть такой этап, который называется ╚консультация╩, это нулевой как бы тур, происходит отбор москвичей с москвичами. Просто потому, что мы можем даже и по школам ездить. А что касается детей со всей России, а тем более за пределами России, СНГ, там один только вид отбора – это в конце каждой программы, начиная с января, я задаю вопросы на размышление, они нам пишут письма. На основании этих писем мы их отбираем. Хотя, в общем, это кот в мешке, потому что, сами понимаете, это может школа писать, может какой-то умный взрослый.

КОВАЛЕВСКИЙ: Да, да, кто угодно может написать.

ВЯЗЕМСКИЙ: Но пока, в общем, мы не ошибались серьезно.

КОВАЛЕВСКИЙ: Но, с другой стороны, им же самим это неинтересно. Ну, напишет за него кто-то, он приедет и┘

ВЯЗЕМСКИЙ: Ну как? А приехать в Москву? А показаться?

КОВАЛЕВСКИЙ: А что он может показать, если это не он написал?

ВЯЗЕМСКИЙ: Ну, а посидеть?

КОВАЛЕВСКИЙ: О, да. Посидеть.

БАТИНОВА: Я один год работала в школе, в 6-м классе. У меня был ученик, я не знала, как помочь ему, чтобы заинтересовать учиться дальше. И было задание написать сочинение о своей комнате. Он такой был круглолицый, такой смешной мальчишка! И он принес сочинение, которое было великолепное, между прочим. И я говорю: ╚Сереж, а ты сам писал?╩ И он мне говорит: ╚Да нет! Мы всем подъездом писали!╩ И он был так счастлив, потому что, действительно, я попросила родителей, чтобы они помогали тоже своим детям, если вдруг такие вопросы встают. И это было тоже. Я вспомнила сейчас, когда вы сказали про письмо. ╚Мы всем подъездом написали вам письмо╩.

ВЯЗЕМСКИЙ: Ну, это не всегда плохо. Потому что иногда первое сочинение пишется ╚всем подъездом╩, а потом человек хочет написать это сам.

БАТИНОВА: Да, да.

КОВАЛЕВСКИЙ: Юрий Павлович, расскажите, пожалуйста, про книжки. Вот в руках держу две. Меня интересует ╚Детство Понтия Пилата. Трудный вторник╩. Исходя из того, что есть ╚трудный вторник╩, где-то должен быть понедельник и другие дни недели.

ВЯЗЕМСКИЙ: Да, ╚Понедельник╩ уже вышел. Я просто хочу сказать, что вся серия называется ╚Сладкие весенние баккуроты╩. Звучит немножко кудряво, но это я взял из романа Булгакова. У него есть там такая фраза. И вообще я задумал, наверное, такую очень наглую вещь – я решил написать семь романов о Страстной неделе. Причем именно о той неделе, когда Иисус Христос вошел в Иерусалим и вместе с ним его ученики и апостолы. И там, естественно, его встречали и фарисеи, и саддукеи, и прочие ребята. И, естественно, там в это время Понтий Пилат. То есть, об апостолах и о Понтии Пилате я решил написать семь романов соответственно: ╚Понедельник╩, ╚Вторник╩, ╚Среда╩, ╚Четверг╩ и так далее, чтобы каждый роман был посвящен определенному дню. Причем можно читать в любом порядке, потому что всем сюжет известен. В общих чертах все люди более или менее вменяемые знают, что в пятницу его распяли, а в воскресенье он воскрес. Что пре'дал его, или пред'ал (чтобы помучить наших радиослушателей – думайте, как правильно!) Иуда Симонов Искариот. Я по паспорту ношу фамилию Симонов. Поэтому подчеркиваю – Иуда Симонов Искариот. Причем я эти романы заранее обещал себе писать в том стиле, который я для себя назвал – гиперисторический. То есть, я въедливый историк и стараюсь соблюдать все, о чем говорит нам история. Но дальше открывается простор для моей фантазии, и дальше я могу писать о нас с вами, о наших проблемах, о наших переживаниях, о том, что мы недавно переживали. То, что мы, может быть, будем переживать в будущем, потому что я специально выбрал именно эту Страстную неделю. Ибо, как мне кажется, это было и в прошлом, это есть и сейчас. И это будет всегда. То есть, это была та неделя, когда прошлое, настоящее и будущее соединились. И вот в данном случае та книжка, которая сейчас продается и которую я сейчас написал, в смысле издал, потому что я сейчас как раз заканчиваю следующую книгу, ежели бог даст, естественно. Потому что в любой момент может остановить. Сами понимаете, тема довольно рискованная. Хотя я и соблюдаю всяческую безопасность, не святотатствуя, не приближаясь к Христу.

КОВАЛЕВСКИЙ: Не переходите дорогу на красный свет?

ВЯЗЕМСКИЙ: Нет, дорогу на красный свет перехожу. Но в те времена просто не было красного света. Я для тех радиослушателей и для тех моих телезрителей, которые верят, могу сказать, что я очень осторожен с фигурой Христа. Вот. Я, боже упаси, не описываю, о чем он думал, и стараюсь к нему особенно близко не приближаться. Он, как говорят кинематографисты, у меня всегда на заднем плане. Но вот гарантирую, что, если люди начнут это читать, они довольно быстро забудут, что они находятся в древнем мире, если им не хочется изучать различные детали, и будут понимать, что это о любви, о тоске, об одиночестве, о предательстве. В общем┘

КОВАЛЕВСКИЙ: О вечном.

ВЯЗЕМСКИЙ: Хотелось бы думать.

БАТИНОВА: А почему, на ваш взгляд, люди верующие так особо трепетно относятся к фигуре Христа? Ведь делают фильмы, снимают в Голливуде и пишут книги, а многие писатели используют образ Христа как художественный образ.

ВЯЗЕМСКИЙ: Леночка, какой-то странный вопрос. Почему они трепетно относятся к фигуре бога, в которого они верят?

БАТИНОВА: Да. Настолько, что, мне кажется, иногда фанатично.

ВЯЗЕМСКИЙ: Но от некоторых фильмов они в ужас приходят просто! Некоторые фильмы совершенно ужасающие есть! И сочинения некоторые есть ужасающие.

БАТИНОВА: Я просто не пойму природу этого фанатизма.

ВЯЗЕМСКИЙ: Я человек верующий. И, понимаете, я очень высокого мнения о Леониде Андрееве. Но когда я читаю его ╚Иуду Искариота╩, для меня это просто рвотное.

БАТИНОВА: Да.

КОВАЛЕВСКИЙ: Расскажите еще про ╚Бэстолочь╩.

ВЯЗЕМСКИЙ: ╚Бэстолочь╩, которую, насколько я понимаю, мы в основном сейчас и разыгрываем┘

БАТИНОВА: Да, мы разыгрываем эту книгу.

ВЯЗЕМСКИЙ: Вот. Это книжка, состоящая из вещей, которые были написаны в основном до перестройки.

БАТИНОВА: И вы пишете в предисловии, что там был большой тираж, огромный.

ВЯЗЕМСКИЙ: Там большой тираж был у самого рассказа ╚Бэстолочь╩, он был вообще головокружительный. Это было 14,5 миллиона экземпляров, потому что он вышел в журнале ╚Крестьянка╩, который издавался в двух шагах от того места, где мы сейчас с вами находимся, в издательстве ╚Правда╩.

КОВАЛЕВСКИЙ: В ╚Правде╩, да. Точно.

ВЯЗЕМСКИЙ: Да. Вот. И 14,5 миллиона экземпляров. Понимаете? Ну, женщины┘ Женщины все-таки всегда были в России не только главными читателями и телезрителями, но вообще главными людьми. На них вообще все держалось. Вот. Они это все прочли. И рассказ, главное, такой короткий и легко читается. И меня, можно сказать, заставил его переиздать Дима Быков, потому что это его любимейший рассказ. Также ему очень нравится повесть ╚Банда справедливости╩. Это было написано в 1980 году, тогда это было почти революционно. Это смесь ╚Тимура и его команды╩ с ╚Крестным отцом╩. ╚Крестный отец╩ как раз тогда появился. Вот. Но перечитывая и готовя эту вещь к переизданию, я вдруг понял, что актуальность абсолютно не потеряна.

БАТИНОВА: Нет, не потеряна, да.

ВЯЗЕМСКИЙ: То есть, там поменялись какие-то реалии, поменялись сцены┘ Но вот, например, как строители себя вели тогда по-хамски и как они сейчас по-хамски строят в Москве, и хочется взять гранатомет и пойти их┘ Ну, понимаете, убивать людей – это же грех страшный.

КОВАЛЕВСКИЙ: Не по-христиански, да.

ВЯЗЕМСКИЙ: Но чтобы появилась вот такая ╚банда справедливости╩ и это хамье немножко заставила уважать людей, их покой, их ночной сон – иногда очень хочется.

БАТИНОВА: А кроме строителей есть еще, может быть, такие профессии?

ВЯЗЕМСКИЙ: Да везде. Ну, за исключением, конечно, радиоведущих. Я думаю, что, в общем, почти все профессии.

БАТИНОВА: Мы обычно ругаем желтых журналистов.

ВЯЗЕМСКИЙ: Желтых? А это что такое?

БАТИНОВА: В желтых изданиях. Те, которые пишут неправду про наших артистов, гитаристов и других известных людей.

ВЯЗЕМСКИЙ: Я не знаю, меня никогда никто не обижал.

КОВАЛЕВСКИЙ: Юрий Павлович, вы будете смеяться, но у нас есть победитель. У нас почти каждый день случается победитель. То есть, поначалу нам предъявляли претензии, что невозможно предугадать комбинацию карт, угадать три из пятидесяти двух.

ВЯЗЕМСКИЙ: Просто рейтинг был маленький, и поэтому было невозможно. А сейчас по теории больших чисел┘

БАТИНОВА: А сейчас еще меньше?

КОВАЛЕВСКИЙ: Нет, нет, сейчас нет.

ВЯЗЕМСКИЙ: Нет, у вас громадный рейтинг совершенно, это популярнейшая передача. Поэтому, конечно, что угадать четыре карты?

КОВАЛЕВСКИЙ: Это правда. Поэтому вы сейчас можете лично познакомиться с победителем и вручить ему книжку ╚Бэстолочь╩.

БАТИНОВА: Здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Это Петр.

КОВАЛЕВСКИЙ: Ну что же, мы поздравляем вас от всей души.

СЛУШАТЕЛЬ: Спасибо вам большое. Знаете, хочу на самом деле поблагодарить Юрия Павловича, большое сказать ему спасибо за передачу, которую я вообще все детство смотрел.

ВЯЗЕМСКИЙ: Спасибо, Петр.

СЛУШАТЕЛЬ: И, честно говоря, слушал сейчас ваш эфир, и прямо захотелось книжку купить. А вот, видите, выиграл.

ВЯЗЕМСКИЙ: Нет, не надо покупать. Что вы!

КОВАЛЕВСКИЙ: Сэкономили 12 рублей.

СЛУШАТЕЛЬ: Да. Спасибо вам огромное.

ВЯЗЕМСКИЙ: Если я сейчас буду не очень четко отвечать на ваши вопросы, это значит просто, что я вам ее уже подписываю.

СЛУШАТЕЛЬ: Очень здорово, очень рад. Спасибо.

ВЯЗЕМСКИЙ: Отчество не скажете? Или без отчества?

СЛУШАТЕЛЬ: Можно просто – Петр.

ВЯЗЕМСКИЙ: А ╚дорогой Петр╩ можно? Все! Я отключаюсь, я начинаю подписывать.

КОВАЛЕВСКИЙ: Петр, поздравляю вас. Не кладите трубку, мы вам расскажем, где и как вы получите замечательную книжку. А мы можем продолжить? Юрий Павлович, вы можете два дела делать одновременно?

ВЯЗЕМСКИЙ: Нет. Хорошо, ладно. Только ради вас.

КОВАЛЕВСКИЙ: Денис Маслаков спрашивает: ╚Вот все сейчас говорят про ваших ╚Умников и умниц╩, но никто не упомянул про вашу самую первую передачу ╚Образ╩. Поделитесь воспоминаниями, пожалуйста╩.

ВЯЗЕМСКИЙ: Денис, ну, во-первых, я совершенно в восторге от того, что вы это помните. Потому что это было чрезвычайно давно. Вот это тоже была программа, которую меня заставили придумать, потому что так получилось на телевидении, что я пришел, меня отобрали как ведущего, и тут же умерла программа, куда меня пригласили. Вот. И я ее сочинил. Она, в общем, понимаете, была достаточно, по-моему, скучная, потому что это не была викторина, там дети, они командно обсуждали. Ко мне приходили чрезвычайно интересные люди, в том числе такие, как Андрей Сергеевич Михалков-Кончаловский. И вот они все рассуждали о вечном, о прекрасном. Даже мы в Америку ездили, у нас соревнование было в Америке, и здесь, в Ясной Поляне и в Москве. Но, понимаете, как-то меня мало кто тогда смотрел, потому что, в общем, телевидение, конечно, штука довольно жестокая.

КОВАЛЕВСКИЙ: А это когда было?

ВЯЗЕМСКИЙ: Сейчас вам скажу. Это началось, по-моему, в 1988 году. 1988-89 годы и 1990-й. Потом я сам от этого устал. Как раз наступил 1991 год, расстрел телевидения. А, нет, простите. Какой расстрел телевидения? Расстрел телевидения – 1993 год, уже ╚Умники╩ были. Нет, это был ГКЧП. И я как-то думаю: ╚Ну вот, я под ГКЧП заодно и с телевидения уйду, потому что я устал╩. Но недолго музыка играла, потому что уже в 1992 году меня позвали на ковер.

КОВАЛЕВСКИЙ: И из одной передачи сразу вытекла другая? Или был какой-то перерыв?

ВЯЗЕМСКИЙ: Нет, был. Я год все-таки отдыхал.

КОВАЛЕВСКИЙ: Но вы с удовольствием отдыхали? Или вам хотелось броситься во что-то новое?

ВЯЗЕМСКИЙ: Вам честно или соврать?

КОВАЛЕВСКИЙ: По-честному соврите.

ВЯЗЕМСКИЙ: Ну, поскольку я Близнец, понимаете, с одной стороны, конечно, с удовольствием отдыхал. А с другой стороны, в общем, хотелось, конечно, как-нибудь опять придти в Останкино или на Шаболовку, потому что тогда это все еще было едино, еще не произошло кардинальное разделение (я говорю про Советский Союз). Вот. Ну, говорят, что эта башня, которая в Останкине возвышается над всей Москвой, говорят, что это самый большой шприц и самый сильный наркотик.

БАТИНОВА: Я первый раз это слышу!

КОВАЛЕВСКИЙ: Да, кстати говоря, про наркотик это известно.

ВЯЗЕМСКИЙ: Потому что вы в основном смотрите, наверное, на башню на Шаболовке. А она на шприц не похожа.

КОВАЛЕВСКИЙ: Вы знаете, шприцов и наркотиков много. Вот, например, в нашей студии их целых пять штук. Или шесть.

ВЯЗЕМСКИЙ: Да, и у вас посильнее, пожалуй. Потому что прямой эфир, по-моему, это самый интересный наркотик и самый приятный.

КОВАЛЕВСКИЙ: Да, мы сейчас говорим про микрофоны.

БАТИНОВА: Макс спрашивает у вас: ╚Скажите, а вы строгий преподаватель? Ну, грубо говоря, если студент знает ваше полное имя, название предмета, цвет учебника – тройку поставите?╩

ВЯЗЕМСКИЙ: Я могу и выше поставить. Самое главное, у этого студента голова работает или не работает. Если она у него совершенно не работает и он старается, я, конечно, тройку поставлю. А если хорошо работает голова и я вижу, что он просто ничего не читал и не подготовлен, я ему запросто поставлю двойку в расчете на то, что он все-таки тот дар, который ему господь дал, будет оправдывать и будет работать.

КОВАЛЕВСКИЙ: А вы отмечаете студентов, которые пропускают занятия?

ВЯЗЕМСКИЙ: Нет. Честно говоря, я никогда за этой дисциплиной не следил, потому что я с детства ненавижу эту дисциплину. Я считаю, что может быть только одна дисциплина для творческого человека – это самодисциплина. Вот. И потом люди совершенно по-разному устроены. Некоторым необходимо вовремя приходить, вовремя сидеть, вовремя читать. А другие┘ У меня были такие студенты, которые вообще ко мне на занятия не ходили. А потом написали такую курсовую работу, что я поставил даже автомат. То есть, это пятерка с плюсом без экзамена. Понимаете, все люди разные. Каждый человек – это совершенно особый мир.

КОВАЛЕВСКИЙ: Но, в принципе, это западная система обучения. Там вообще никого не интересует┘

ВЯЗЕМСКИЙ: Запад разный.

КОВАЛЕВСКИЙ: Ну, я говорю про тот, про который я знаю. Про Западную Европу. Про хороший, про творческий. Там вообще не интересует, сколько студенты посещают лекции, не посещают. Журнала успеваемости, ничего такого нет. Единственное, что интересует, чтобы ты пришел и сдал экзамен. Все. Вот это единственное требование к студенту.

ВЯЗЕМСКИЙ: Ну, вообще это, наверное, довольно справедливо. Потому что┘

КОВАЛЕВСКИЙ: Но в России не так, да? То есть, во всяком случае, те годы обучения, что застал я, с нас требовали посещаемость, отмечали галочками, что Ковалевский пришел.

ВЯЗЕМСКИЙ: С нас тоже, наверное, требуют. Но я с самого начала признаюсь, что я этим заниматься не буду. И когда меня просят подписывать какие-то там эти сводки, я говорю, что это не для меня. Есть староста, есть начальники курсов, пускай они работают. В общем, меня это не интересует.

БАТИНОВА: Скажите, а приходилось вам когда-нибудь, условно говоря, сделать встряску студенту? Вы понимаете, что это талант, который просто в данное время лентяйничает, и ему нужна встряска┘

ВЯЗЕМСКИЙ: Да неоднократно! Это один из базовых приемов. Я просто сам помню, я в детстве увлекался велосипедом на любительском уровне, но один раз я попал к тренеру, и он стал меня учить. И там надо было┘ Упражнение заключалось в том, чтобы прыгать через бревно, довольно толстое, которое лежит на дороге. Ну, если у вас ноги в туклипсах, то надо просто дернуть одновременно руль и┘ А у меня все не получалось, я боялся это сделать. И я помню, я уже ехал в очередной раз на это бревно, тренер палкой меня как шарахнет по ногам! Я взлетел над бревном так, как мало кто взлетает. А это упражнение очень важное, потому что когда происходят в гонках коллективных завалы на дорогах, то, если тебе удастся перепрыгнуть через этот завал, ты можешь спастись. И в том числе спасти того человека, который упал. Поэтому вот этот вот удар, спасительный удар по ногам, он очень полезный иногда бывает.

КОВАЛЕВСКИЙ: А есть вообще закономерность? Скажем, студент талантливый, но ленивый, или не очень одаренный, но трудоспособный?

ВЯЗЕМСКИЙ: Сплошь да рядом.

КОВАЛЕВСКИЙ: То есть, можно сказать, что талантливые, как правило, ленивые, а┘

ВЯЗЕМСКИЙ: А, вы имеете в виду, нет ли такой совершенно железной закономерности?

КОВАЛЕВСКИЙ: Ну, может, пластмассовой, не такой железной.

ВЯЗЕМСКИЙ: Пластмассовая, может быть, есть. Вот железной почти точно нет. Нет, это все по-разному. Александр Сергеевич Пушкин, по-моему, был ленив.

БАТИНОВА: Но талант!

ВЯЗЕМСКИЙ: Даже не талантлив, а просто гениален. Но ему, правда, было легче, и для поэта, в общем, это возможно – впадать в хандру, лежать на тахте и ничего не делать.

КОВАЛЕВСКИЙ: Вопрос от Ло Вао Шу: ╚На телевидении идут сплошь лицензированные проекты. Ваши – вами придуманные. Их можно продать на Запад? Вы когда-нибудь об этом задумывались?╩

ВЯЗЕМСКИЙ: Ну, вот сейчас начали продавать.

КОВАЛЕВСКИЙ: Что? ╚Умники и умницы╩?

ВЯЗЕМСКИЙ: ╚Умники и умницы╩, у меня больше ничего нет на данный момент.

БАТИНОВА: Какой у вас диалог смешной.

ВЯЗЕМСКИЙ: У меня есть только ╚Умники и умницы╩, и вот сейчас как раз мы начали переговоры с рядом компаний о том, чтобы это все купить. Хотя в свое время, когда я с первой еще своей программой ╚Образ╩ был в Америке, мне объяснили, что я не подхожу, скажем, для американского телевидения по той простой причине, что на американском телевидении только политика может быть более-менее продвинутая. А что касается всяких развлекательных и прочих викторин, они должны быть настолько просты, чтобы телезритель по ту сторону экрана не чувствовал себя дураком. Говорят: ╚А на вашей программе чувствуешь себя дураком. Поэтому в Америке ты не пойдешь, ты слишком умный для Америки╩.

КОВАЛЕВСКИЙ: А кому же вы сейчас пытаетесь это продать?

ВЯЗЕМСКИЙ: Это коммерческая тайна, Максим, даже от вас.

КОВАЛЕВСКИЙ: Эх, жалко!

ВЯЗЕМСКИЙ: Нет, нет, я просто боюсь сглазить.

КОВАЛЕВСКИЙ: ╚Как вы относитесь к лозунгу ╚Учиться, учиться и еще раз учиться╩? И как бы вы его дополнили?╩

ВЯЗЕМСКИЙ: Лозунг совершенно замечательный. К Ленину имеет отношение совершенно косвенное, потому что не им придумано. Я считаю, что вообще человек должен учиться беспрестанно, каждый день. Желательно на чужих ошибках, но обязательно на своих. И если он перестает учиться, значит, он пустой и старый человек. Чем дольше я живу, тем больше я понимаю, что я ничего не знаю.

КОВАЛЕВСКИЙ: ╚Добрый вечер. У вас замечательная передача. Спасибо. Жаль, что выходит в эфир по субботам, так как дети в школе╩. Это правда?

ВЯЗЕМСКИЙ: Это абсолютная правда. Выходит в 9 часов.

КОВАЛЕВСКИЙ: Чтобы дети этого не видели?

БАТИНОВА: Просто некоторые дети учатся.

ВЯЗЕМСКИЙ: Есть краткий анекдот. Одесса, хоронят Абрама, шикарная процессия. Он сидит живой на гробу и плачет. Его видит Хаим. И говорит: ╚Абрам, что происходит?╩ Тот говорит: ╚Ты что, не видишь? Меня хоронят╩. Хаим: ╚Да, но ты живой!╩ А тот, плача, говорит: ╚Да. Но кого это интересует?╩

БАТИНОВА: Это правда, да.

ВЯЗЕМСКИЙ: Я ответил на этот вопрос?

БАТИНОВА: Да, это правда.

КОВАЛЕВСКИЙ: Вас просят рассказать про вашу книгу ╚Сладкие весенние баккуроты╩.

ВЯЗЕМСКИЙ: Я еще раз хочу подчеркнуть, что это не книга, а целая серия, которая в идеале, если бог даст, должна состоять из семи романов. И вот первый роман называется ╚Великий понедельник╩, а второй, который сейчас вышел и продается, я просто не написал еще третью книгу, называется ╚Детство Понтия Пилата╩.

КОВАЛЕВСКИЙ: А вы себе какие-то сроки ставите, что за год вы напишете одну книжку?..

ВЯЗЕМСКИЙ: Я, естественно, ставлю себе срок, насколько могу его себе поставить. Я примерно знаю, что до 70 лет я рассчитываю, что я могу еще что-то более-менее серьезное┘

КОВАЛЕВСКИЙ: Так у вас еще лет 20 впереди, да?

ВЯЗЕМСКИЙ: Нет, нет, намного меньше. Но так получается, что, в общем, где-то полтора года надо, потому что это исторический роман, а я очень человек дотошный, кандидат исторических наук. Понимаете? Мне надо очень долгий подготовительный период.

КОВАЛЕВСКИЙ: Существует ли статистика, сколько поступивших умников и умниц доучиваются до конца?

ВЯЗЕМСКИЙ: Доучиваются до конца, за редчайшим исключением, все. Даже те, у которых начинается головокружение от успехов. Или не идет иностранный язык, а это, в общем, большая проблема. Потому что я не могу на телевидении тестировать способности к иностранному языку, это будет очень скучно и никому не интересно. Они все доучиваются, они потом поступают в магистратуру, некоторые остаются в аспирантуре. И вообще они, как правило, достаточно успешные. Но гения пока ни одного среди них я не обнаружил, потому что гений – это Перельман. Он никуда не ходит, миллионы не принимает и ни в каких викторинах не участвует. Я имею в виду Григория Перельмана, конечно.

БАТИНОВА: Да, да, да. Еще кто-то спрашивал про анекдоты у вас. Любите ли вы анекдоты? Ну, так как вы уже рассказали, то я думаю, что┘

ВЯЗЕМСКИЙ: Я очень люблю анекдоты, особенно остроумные. Особенно те, которые похожи на притчи и которые отражают наш российский, или русский, или какой-то другой национальный характер.

БАТИНОВА: ╚Сожалеете ли вы, что нет Советского Союза?╩ – почему-то из Кабардино-Балкарии и уже не первое сообщение. Странно.

ВЯЗЕМСКИЙ: Понимаете, я никак не могу сожалеть, что нет Советского Союза, потому что я внук ╚врага народа╩, расстрелянного в 1937 году. В общем, я с детства не люблю тоталитарные режимы. Я художник, я не могу сожалеть об этом. Но, конечно, мне жалко, что распадается связь времен и люди, которые раньше жили вместе и которые до сих пор не могут жить хорошо друг без друга, они превратились во врагов. Им плохо.

КОВАЛЕВСКИЙ: Но люди-то, наверное, не превратились во врагов. Это, скорее всего, там где-то на высшем уровне что-то такое решается.

ВЯЗЕМСКИЙ: Понимаете, вы абсолютно правы, что там на высшем уровне решили. Тем более когда засылается агент Майкл, который потом становится Михо и президентом Грузии. Но он же ведь вовлекает людей, он же их искушает, он же их соблазняет, совращает и заставляет брать в руки автоматы и идти стрелять в осетин. Это ж не так все просто. Если бы один Михо взял автомат и пошел сражаться с осетинами южными, то это было бы не так страшно.

КОВАЛЕВСКИЙ: Юрий Павлович, есть что-то, на что у вас просто физически не хватает времени, а что бы вам очень хотелось сделать?

ВЯЗЕМСКИЙ: Есть, конечно. Это воспитание моих многочисленных внуков. Потому что я шестикратный дед. И у меня совершенно на них не хватает времени, как когда-то у меня не хватало времени на моих троих детей.

КОВАЛЕВСКИЙ: А чем-то вы можете пожертвовать ради внуков?

ВЯЗЕМСКИЙ: Могу. Но это мое самое дорогое и любимое.

КОВАЛЕВСКИЙ: Значит, не можете.

ВЯЗЕМСКИЙ: Значит, не могу. Когда-то великий Толстой, гениальный Лев Николаевич Толстой сказал, что: ╚Бедные, бедные мои домочадцы! Все, что есть во мне хорошего, я отдаю своим героям. А все, что есть во мне плохое, достается им!╩

КОВАЛЕВСКИЙ: Юрий Павлович, нам пора закрывать нашу беседу. Я вам от всей души желаю, чтобы вы все-таки чем-то пожертвовали ради своих внуков. Потому что, мне кажется, что это главнее всего.

ВЯЗЕМСКИЙ: У Маршака: ╚Я от души желаю вам, друзья, всего хорошего. А все хорошее, друзья, дается нам недешево╩.

БАТИНОВА: Спасибо большое.

КОВАЛЕВСКИЙ: Спасибо огромное.

ВЯЗЕМСКИЙ: Вам спасибо.