Центральный комитет Ольга Слуцкер о поправках в Семейный кодекс

ЛАРСЕН: Что такое делить детей? У нас на связи Ольга Слуцкер. Здравствуйте, Оля.

СЛУЦКЕР: Привет, Тутта.

ЛАРСЕН: Правда ли, что твоя история, история Кристина Орбакайте и некоторых еще других известных людей, которым пришлось делить детей при разводе, стала причиной того, что эти поправки в законодательство вносятся сейчас?

СЛУЦКЕР: Ну, я бы все-таки сказала по-другому. Таких историй в нашей стране постыдно много, постыдно много. Просто действительно публичные люди, они на виду, и их истории становятся известными. Я получаю в свой блог в Живом Журнале письма от женщин, которые неизвестны никому, это великолепные женщины из разных городов России, которые испытывают то же самое, что испытываю я.

ЛАРСЕН: Которым не дают отцы их детей общаться с ними.

СЛУЦКЕР: Не дают, увозят, иногда через несколько границ, без документов.

ЛАРСЕН: Вот эти поправки, они┘ ну, ты в курсе, что теперь может┘

СЛУЦКЕР: Я не просто в курсе, так получилось, что я участвовала во встрече с президентом. И я, набравшись смелости, задала ему вопрос и сказала, что вопреки Конституции, Семейному кодексу, вопреки всем международным конвенциям о равенстве родителей в воспитании детей и о праве детей на общение без ограничений с обоими родителями, тем не менее, в нашей стране это не наказуемо вообще! Любой, вот сейчас любой слушатель может придти домой, его могут не пустить домой или дома может не быть ребенка. И вы будете бегать по замкнутому кругу, как бегали и бегаем мы: милиция, опека, суды, уполномоченный по правам ребенка, прокуратура и прочее. И никто, никто не сможет вам помочь!

РУЖЕЙНИКОВ: На ваш взгляд, это недостаток законодательства или правоприменительной практики?

СЛУЦКЕР: Я считаю, что это прежде всего недостаток законодательства, потому что мы пытались с моими юристами доказать, что сегодняшнее законодательство вполне позволяет этот вопрос регулировать. Но, оказывается, это не так.

РУЖЕЙНИКОВ: То есть правоприменительная практика все-таки?

СЛУЦКЕР: Правоприменительная практика, да, она, к сожалению, дает возможность совершать вот такие деяния безнаказанно.

ЛАРСЕН: А если сейчас повысить возраст ребенка с 10 до 14 лет, в котором он сможет решать, с кем из родителей ему оставаться, это изменит как-то ситуацию?

СЛУЦКЕР: Это изменит, безусловно. Вот смотрите, почему вообще мы должны всем миром попытаться воздействовать на депутатов, чтобы этот возраст был изменен? Мы 10-летнего ребенка ставим в положение, когда он, ни психологи, ни служба опеки, ни судья, он обязан решать свою жизнь, пятиклассник, с кем ему жить. И дело в том, к сожалению, что именно вот этот вот возраст 10-летний, он и искушает недобросовестного родителя к этой изоляции, потому что ребенка изымают, зачастую суды тянутся годами, за это время настраивают ребенка против второго родителя и выпускают его в суд, этого 10-летнего маленького человека, и он говорит то, что ему внушили за эти несколько месяцев.

ЛАРСЕН: Оля, а если ребенок хочет? Вот у нас сейчас был звонок от женщины, которая говорит: ребенок не хочет видеться с папой, но по закону он должен с папой видеться, и мы ждем 10-ти лет, чтобы как-то ребенок мог все-таки свой выбор озвучить уже официально.

СЛУЦКЕР: Вы знаете что, в Соединенных Штатах Америки по таким вопросам возраст √ 16 лет. Дело в том, что ребенок в каком-то там возрасте, не знаю сколько ему лет, не хочет видеться с папой. Я не знаю ее истории. Но я знаю одно, что я хочу оградить детей от произвола недобросовестных родителей. Я хочу оградить 10-летнего человека от изоляции. Мой ребенок не ходил в школу год, год! И ничего невозможно было сделать, год он сидел дома.

ЛАРСЕН: Оля, а как сейчас ваша ситуация развивается? Вы видитесь с детьми?

СЛУЦКЕР: Моя ситуация развивается следующим образом, уважаемые родители, которые слушают. 19 месяцев я не видела своих детей, и за 19 месяцев дети на самом деле сегодня, когда я прихожу в школу по своим дням, а мне суд определил ровный порядок общения, через день я их могу забирать, в воскресенье я могу забирать, каникулы ровно поделили┘ Но дело-то в том, что настолько сильно было психологическое давление, что я прихожу на эти 10-20 секунд, пока их не одевает отец и не засовывает в машину, и дети смотрят на меня... И они не бегут ко мне навстречу. Я не знаю, Тутта, была ли ты когда-нибудь у нас на праздниках и видела ли ты меня когда-нибудь с моими детьми на спортивных всяких соревнованиях. Это дети, которые со мной были рядом, привязаны со мной...

ЛАРСЕН: Да, прилипшие.

СЛУЦКЕР: Я вам хочу рассказать и другую историю. Мне написала, и я встречалась с женщиной, ее зовут Наталья. У нее дети вообще с ней жили, две дочки двух и четырех лет, муж ушел, у него другая жена.

ЛАРСЕН: А потом вернулся и забрал детей.

СЛУЦКЕР: Он не вернулся. Он приехал на каникулы повидать детей, никто ему никогда не препятствовал, но он никогда не жил с ними по существу. 10 месяцев она не видит девочек, и девочки говорят: мы боимся, мы не хотим общаться с мамой┘

ЛАРСЕН: В общем, вот этот законопроект, который сейчас рассматривается, все-таки рассматривается, с твоей точки зрения, в первую очередь, в интересах детей?

СЛУЦКЕР: Только в интересах детей. Мы не должны ставить наших детей перед судом в 10-летнем возрасте, мы просто не имеем права... Любая ответственность √ административная, уголовная √ у нас возникает с возраста 14, 15, 16 и далее лет. Почему 10 лет? Это пришло еще из Советского Союза, когда у нас были среднеазиатские республики, закавказские республики, когда дети были по-разному развиты.

ЛАРСЕН: Слишком рано взрослели.

СЛУЦКЕР: Конечно. Сейчас мы в России.

ЛАРСЕН: Спасибо большое, Оля, за в очередной раз откровенный, искренний разговор. У нас на связи была Ольга Слуцкер.

Слушайте в аудиофайле.