Доживем до понедельника Владимир Долинский

КАРЛОВ: Очень много интересных историй у Владимира Долинского. Здравствуйте, Владимир Абрамович.

КОКОРЕКИНА: Здравствуйте.

ДОЛИНСКИЙ: Здравствуйте

КАРЛОВ: Некоторые истории собраны в книгу, друзья мои. Владимир Долинский, "Записки непутевого актера". А почему вот так о себе?

ДОЛИНСКИЙ: Непутевый я. У меня все как-то в жизни скачки, такая амплитуда очень большая. Непутевый я.

КОКОРЕКИНА: А нам-то, как зрителям, кажется, что все путем идет.

ДОЛИНСКИЙ: Да ну, что вы! Вот есть актеры с гладкой судьбой. Например, покойный Олег Иванович Янковский. Всё вот так вот в "яблочко", каждый выстрел в "десятку". Концовка, конечно, страшная у него. Но, в принципе, вся жизнь катилась у него. А у меня очень много пригорков, ручейков.

КАРЛОВ: Хотите дурацкий философский вопрос задам?

ДОЛИНСКИЙ: Хочу.

КАРЛОВ: А хотели бы с кем-нибудь поменяться судьбой?

ДОЛИНСКИЙ: Нет. Ни в коем случае.

КАРЛОВ: Значит, все нормально?

ДОЛИНСКИЙ: Не жалею ни об одном дне своей жизни.

КОКОРЕКИНА: Значит, вам на вашем пути не нужны эти "яблочки".

ДОЛИНСКИЙ: Наверное.

КОКОРЕКИНА: Вам с горки больше нравится.

ДОЛИНСКИЙ: Да я сам их срываю - яблочки, малинку, клубничку.

КАРЛОВ: Вот об этом и о многом другом мы сегодня и поговорим в рубрике "Отцы и дети". Итак, не таким уж и далеким сентябрем 6 числа в 13.00 на стенде издательства АСТ на Московской международной книжной выставке-ярмарке вы будете выступать, насколько я понимаю?

ДОЛИНСКИЙ: Я не знаю, чего я буду делать, как я буду выступать, но я там буду, точно. И говорить так же, как с вами. Я надеюсь, будут задавать какие-то вопросы. И буду отвечать на них. У меня опыта очень мало.

КАРЛОВ: По поводу ответов на вопросы?

ДОЛИНСКИЙ: Нет. А вот представления книги. Я не знаю, как ее представлять? Вот моя книга. Читайте, завидуйте!

КАРЛОВ: Это первая?

ДОЛИНСКИЙ: Нет, это вторая. Вы знаете, даже не вторая, она как бы полуторная. У меня была первая книга, она называлась "Лакомый кусочек жизни". Почему? Объясняю. Потому что у меня была кулинарная передача на ТВЦ "Лакомый кусочек". Я ее довольно долго вел, она очень успешно шла. И из-за того, что она успешно шла, мне пришлось, в общем-то, с ней покончить, потому что меня в результате стали воспринимать просто как…

КАРЛОВ: Кулинара.

ДОЛИНСКИЙ: Все закончилось тем, что меня останавливает мент на улице: "Ой, это ты! Здорово! Слушай, ты туда рис кладешь отварной или сырой?" - Я говорю: "Конечно, отварной!" - "А моя дура варит. Давай, только поаккуратней". - "Я понял".

КОКОРЕКИНА: Владимир Абрамович, но зато он с вами не про нарушения ПДД, не о презренном злате, которое неплохо бы заложить, потому что, мало ли, вдруг какие-то правила нарушены.

ДОЛИНСКИЙ: Я понял, что надо… Тигран Кеосаян меня пригласил сниматься у себя в "Ландыше серебристом" в роли повара. Я уже понял, что крен идет такой.

КАРЛОВ: Так до "чего изволите", знаете ли, недалеко.

ДОЛИНСКИЙ: Да, да, "кушать подано". К чему я это начал. У меня издательство попросило книгу написать о себе, о своих пристрастиях, о своих встречах в жизни, о своем жизненном пути и рецепты. У меня был очень хороший автор, журналист Михаил Гуревич. Кривич - его фамилия, псевдоним - Кривич, а вообще это Михаил Абрамович Гуревич, мой старинный-старинный друг, очень талантливый человек. Он потрясающие делает рецепты. Вплоть до того, что с рецептом, как приготовить сальбургер, то есть бутерброд: шмат сала, кусок черного хлеба, горчица, чеснок и кусок огурца и рюмка с горкой, стаканчик водки. Вот он так написал об этом, что я с эстрады это читал и в конце, когда рассказывал…

КОКОРЕКИНА: Зал плакал.

ДОЛИНСКИЙ: Мне кричали: "Фашист, прекрати! Жрать хочется!"

КОКОРЕКИНА: Мужчины нервно сглатывали.

КАРЛОВ: Кстати, мы тоже выходим в обеденный перерыв. Так что поосторожнее с рецептами здесь.

ДОЛИНСКИЙ: И вот я, значит, такую книгу сделал. А потом меня попросили написать (это было лет восемь тому назад), что прошло за эти восемь лет. Рецепты как бы изъяли, и я ее перемонтировал и написал об антрепризе. Я много работаю в антрепризе, в антрепризных спектаклях. Я очень люблю этот вид деятельности, с очень большим уважением к нему отношусь в отличие от многих главрежей театра, которые занимаются, по существу, тем же самым.

КАРЛОВ: Юлий Гусман-то как раз и пишет: "Но все-таки есть у супермена слабое звено: любит Володя (это он к вам так обращается, я цитирую) антрепризный театр, театр беспризорный, охаянный аутсайдер нашего художественного пространства. А любить-то как раз полагается полупустые залы репертуарных мемориалов".

ДОЛИНСКИЙ: Вот об этом я много там и пишу. Об актерах, о режиссерах, о продюсерах, о себе.

КОКОРЕКИНА: Владимир Абрамович, у вас и в названиях книг, и вашей жизни очень много вкусных и лакомых кусочков о которых интересно слушать, которые интересно рассматривать. Ваши работы такие же. Вообще есть в вас этот вкус к жизни. Он кем прививался? Вот кто были те учителя, которые вас, что называется, направляли и вам открывали мир?

ДОЛИНСКИЙ: Ой! Ну, я попал в очень интересное… Ну, во-первых, это семья, то есть папа с мамой. У меня папа был потрясающий человек, остроумный, очень общительный, он очень рано ушел из жизни. Он был главным инженером Литфонда СССР.

КОКОРЕКИНА: А детство прошло в Коктебеле?

ДОЛИНСКИЙ: Нет. Оно прошло в Красной Пахре. Он строил писательский поселок Красная Пахра. У нас была одна дача вместе с его товарищем Константином Михайловичем Симоновым.

КОКОРЕКИНА: Потрясающе!

ДОЛИНСКИЙ: Когда я поступал в институт, у меня был боковой сигматизм, то есть был абсолютно шепелявым, у меня вбок шел язык. Но выбрал я только дяди Костины стихи "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?", где ни одной строчки без "ш" и "щ". Когда комиссия начала ржать, я: "Что не нравится?" Но в результате взяли, конечно. Со справкой о том, что дефект исправимый.
Так вот, папа мне показывал. Там очень интересные были… Дыховичный, Слободской, Макс Червинский, Нагибин, Миронова, Менакер жили у нас, Кабалевский.

КАРЛОВ: Вы же с Андреем, по-моему, яблоки в соседских садах обрывали?

ДОЛИНСКИЙ: Да, было. Но, вы знаете, в то время была очень большая разница – четыре года. Понимаете? И 14 и 17 - это разница. Но мы потом сошлись, когда в театре уже в одном были.
Вот папа приходил, и там у кого-нибудь на даче были большие гостиные с камином. И собирались там по поводу или без повода выпить по рюмочке водочки, коньячка, бутербродики какие-то готовили. Хозяйка каждая изгалялась - салатики на кусочке огурчика. И папа говорил: "Вот смотри, я сейчас тебе покажу". Уходили с ним в сторонку. Он начинал мне что-то рассказывать, я начинал подхихикивать. К нам подходил человек, потом другой, третий. И вот вся эта тусовка переходила к нам. Потом он мне подмигивал, и мы уходили в другое место. И проходило пять минут, и все тянулись к нему. Излучал он такое тепло, так было с ним интересно и весело! Вот вы спрашиваете откуда? Наверное, вот это на меня повлияло. Повлияло то, что были безумно интересные люди. Одна только игра в карты, в преферанс, когда сидел Константин Федорович Исаев (был такой сценарист очень хороший), Пырьев Иван Александрович, режиссер, мама, папа, этот мат, который струился на весь поселок! Все, конечно, кончалось братанием и все! Но вот такой азарт игры был преферансиста.

КОКОРЕКИНА: А мама не шикала: "Вы что! Ребенок рядом!"

ДОЛИНСКИЙ: Нет. Она бы очень смутилась, если бы в обычной жизни кто-то при ней сказал что-то такое. Но потом, кстати говоря, когда я уже вырос, у мамы была своя компания (это была Татьяна Ивановна Пельтцер, Оля Аросева и Токарская Валентина Георгиевна). Когда они у нас дома собирались, меня просили в комнату не заходить. Но я и через дверь слышал, как это было. Я в лагере не слышал такого мата, который там был. Отборный, хороший, с чудными, поставленными голосами.

КАРЛОВ: Вовремя сказанное слово.

КОКОРЕКИНА: Театр у микрофона.

ДОЛИНСКИЙ: Да, но это все было остроумно, это все было вкусно!

КАРЛОВ: Если говорить о вашей семье, там же ведь и бабушка очень непростой и интересной судьбы человек, насколько я знаю.

ДОЛИНСКИЙ: Нет. Вот это вот нет. Бабушек своих я практически не помню.

КАРЛОВ: А по рассказам?

ДОЛИНСКИЙ: И по рассказам я не очень помню, честно говоря. Бабушка у меня была такая милая еврейская бабушка, но она ничем особым… Я только запомнил, как отец к ней относился! Это мы все были на втором месте. Работа была на втором. Мама - это… Если покупалось в дом две курицы, большая и маленькая, большая везлась бабушке. Все вот туда вот. Культ матери был.

КОКОРЕКИНА: Но, с другой стороны, у еврейской женщины, у нее же культ как раз семьи. То есть она заботлива, она такая наседка, она опекает на каждом шагу, она везде всем соломку подстелет и грудью широкой прикроет. Вот это со стороны бабушки тоже чувствовалось?

ДОЛИНСКИЙ: От бабушки у меня остались только два рецепта, которые перекочевали к моей маме, а потом от моей мамы к моей жене. Это фаршированная рыба, рыба "фиш", и форшмак, которым меня жена постоянно балует. Потрясающе она делает.

КАРЛОВ: Вот часть вашего интервью: "Отец моей матери Иван - типичный московский пролетарий, работал на заводе "Каучук".

ДОЛИНСКИЙ: Он умер до моего рождения.

КАРЛОВ: А вот мама… Тут я не понимаю, о какой маме идет речь? О вашей, может быть, маме? Мама была первой пионеркой Москвы.

ДОЛИНСКИЙ: Это моя мама.

КАРЛОВ: Ах, вот в чем дело!

ДОЛИНСКИЙ: Там просто так небрежно написали. А моя мама - она действительно была первая пионерка Москвы. Она была женой наркома связи СССР. Ну, как наркома связи? Матвей Давыдович Берман, он был начальником ГУЛАГа, начальником строительства Беломоро-Балтийского канала, потом начальником ГУЛАГа, потом наркомом связи, и потом его успешно в 1939 году расстреляли. А матери звонил друг Маленков, сказал: "Зина, Матвея взяли", и мама ушла в бега. А то бы маму тоже посадили.

КОКОРЕКИНА: То есть мама уехала из города?

ДОЛИНСКИЙ: Да, да, уехала.

КОКОРЕКИНА: И где она скиталась?

ДОЛИНСКИЙ: Ею перестали интересоваться. Она была в Харькове, она ездила по России, по Союзу моталась. Мама у меня была очень интересный человек. Я играю много женских ролей. Ну, как много? Четыре-пять женских ролей у меня в репертуаре. И я всегда немножечко подкладывал мать в разных ее ипостасях. Когда она нежная была, когда она была вечно с папиросой, с волосами седыми, подкрашенными чернилами. Когда она рассказывала о своих романах, о своих мужьях, какая она была.

КАРЛОВ: А сколько вам было лет, когда она начала об этом рассказывать?

ДОЛИНСКИЙ: Ну, вы знаете что, достаточно молод я был, когда она мне… Я то же самое сделал со своей дочерью. Чтобы дочь мою не оглушили когда-нибудь, я рассказал, что наша мамочка у меня пятая жена уже. Папочка твой тоже… Вот видишь фильм, папочка твой тоже в тюрьме сидел, доченька. Вот так же вот сидел и рассказывал, что, почему, как? У нас вообще такие с дочкой доверительные отношения были с кукольного возраста! Ой!

КАРЛОВ: Ведь этому надо научиться. Этому кто-то должен был научить вас.

КОКОРЕКИНА: Скорее всего, родители.

ДОЛИНСКИЙ: Вы знаете, я ее поздно родил. Я ее родил в 45. Она была желанным ребенком! У меня первый в 1977 году мальчик умер, совсем-совсем маленький. И я уже, честно говоря, потерял надежду иметь ребенка. И вот мне моя жена последняя, Наташа, с которой мы в этом году 26 лет справлять будем, мне подарила Польку. И это, конечно, было такое желанное дитя! И я выходил за 20 минут до нашей прогулки с ней на улицу, я закапывал конфеты, сушечки в снег…

КОКОРЕКИНА: Это из разряда "а мамой у них был Новосельцев".

ДОЛИНСКИЙ: Да. И вот я выходил, говорил: "Доченька, судьба нам приготовила подарки!" - "Папа, в каком направлении?!" - "Доча, бери левее, левее. Нет, нет, промахнулась". - "Папа, конфета!" - "Я знал, я чувствовал. Доченька!" И вообще у нас с ней… Вот у меня было одно железное правило, одно! Если у меня даже 38 температура, а я ей в понедельник обещал пойти в воскресенье в зоопарк, мы с ней шли все равно. Она знала, что папино слово - это кремень.

КАРЛОВ: Ну, или не обещать, если не уверен, что сможешь выполнить.

ДОЛИНСКИЙ: Или не обещать, естественно, да.

КОКОРЕКИНА: А родители ваши, в свою очередь, подобным же образом поступали?

ДОЛИНСКИЙ: Думаю, что, да. Я уже сейчас не очень помню. Но у меня никогда не было претензий к тому, что меня обманул кто-то, папа или мама обманули меня, наврали.

КАРЛОВ: Пообещали, чтобы отвязался, было такое?

ДОЛИНСКИЙ: Нет, я такого не помню.

КОКОРЕКИНА: Судя по вашим описаниям, дома царила такая атмосфера творческая и очень вольная, свободная, дух вольнодумства.

ДОЛИНСКИЙ: К нам очень много народу приходили. Приходили театральные люди какие-то, артисты, художники из театра, осветители, радисты, режиссеры, понимаете? И она была в гуще событий, она ходила со мной на репетиции, она примеряла корону, она брала в руки веер, которые был больше ее по размеру, понимаете? Она, открыв рот, сидела, смотрела, как репетируют, как, уходя со сцены, актриса плачет. Не могла понять, почему плачет. А у нее роль не получалась. Или режиссер ее загонял. Она, конечно, на гастроли ездила. Она, конечно, с детских лет все это впитала.

КОКОРЕКИНА: А какие-то табу существовали для нее в детстве. Вот, доченька, это нельзя ни при каких обстоятельствах?

ДОЛИНСКИЙ: Да. Курить нельзя. Курить нельзя ни в коем случае. В 14 она меня обманула, она закурила. И я нашел у нее сигареты.

КОКОРЕКИНА: Что было?

ДОЛИНСКИЙ: И она поклялась, что больше не будет. И через месяц я снова нашел. Я выгнал ее из дома. Я сказал: "Вон! Ты поклялась, что ты… Дело не в том, что ты… Ты нарушила клятву. Всё! Я не хочу! Ты взрослая девочка!" Но, конечно, матери подмигнул, она ушла, мать за ней. Полдня их не было. Потом она пошла в церковь, отмаливала грех там. С тех пор, ей уже 26-й год, она эту гадость в рот не берет. Жестко.

КАРЛОВ: А с вами так жестко поступали в детстве?

ДОЛИНСКИЙ: Да. Один раз я помню, как папа со мной поступил очень жестко. Когда мы сидели и смотрели "Дети капитана Гранта"…

КОКОРЕКИНА: Старый еще фильм.

ДОЛИНСКИЙ: Да, да, старый. Я сказал: "Ах, какая музыка Шостаковича!" - "Дунаевский", - папа сказал. - "Нет, папа, я прочел - Шостакович". - "Сыночка, Дунаевский". - "Шостакович. Я тебе честное слово…" - "Нельзя давать честное слово, сынок, если не знаешь". - "Нет, Шостакович". - Папа молча пошел, взял палочку, зажал мне ноги и по попе меня отходил. Я на всю жизнь запомнил, что это Дунаевский.

КОКОРЕКИНА: Знания по-разному входили.

ДОЛИНСКИЙ: Подождите плакать, сограждане! Даже в той книжке написано: "Я вернулся в школу победителем и окончательно обнаглел. Когда математик Яков Моисеевич ставил мне в журнале двойку, я подходил к нему, надкусывал губу, чтобы выступила капелька крови, и ехидно спрашивал: "Хотите, чтобы я покончил с собой?" - Он смотрел мне в глаза, качал головой и говорил: "Ты тот еще симулянт, Долинский! Но артист из тебя получится. Так и быть, ставлю тебе тройку".

КАРЛОВ: Непростым был ребенком в школе?

ДОЛИНСКИЙ: Непростым, непростым. Много школ сменил. В конце концов, пришлось город менять. Меня на 10-й класс отправили к брату, он заканчивал в это время Военную академию. И вот в общежитии к нему с его женой Лизонькой меня отправили туда, и я там заканчивал 10-й класс.

КОКОРЕКИНА: А где это было?

ДОЛИНСКИЙ: В Питере на Литейном проспекте, 26. Общежитие.

КАРЛОВ: Почему так было? Кто тому виной? Может быть, свободолюбие в семье не давало маленькому Владимиру выстроиться в эту систему, которая из всех людей штамповала винтики?

КОКОРЕКИНА: После того, как к 10-му классу Владимир Абрамович был изгнан из всех школ своего района, перебрался в Питер.

ДОЛИНСКИЙ: Вы знаете, что? Может быть, мы эту тему пропустим.

КАРЛОВ: А вам стыдно?

ДОЛИНСКИЙ: Будет неинтересно. Нет, мне не стыдно. Я об этом написал в книге. Там любопытнее написано, чем я сейчас буду пересказывать это.

КОКОРЕКИНА: Но, по большому счету, за хулиганку?

ДОЛИНСКИЙ: Но в результате я избавился, проманкировал выпускные экзамены. Мне удалось по состоянию здоровья…

КАРЛОВ: Восьмого класса.

ДОЛИНСКИЙ: Нет, нет, десятого класса. Потому что я бы в жизни не сдал ни химию, ни алгебру, ни геометрию, потому что я, кроме Н2О и слова "валентность", по химии ничего не знал. И это мне открыло возможность получить аттестат и поступать в театральный институт.

КАРЛОВ: Ну, хорошо, не будем в подробностях. А все-таки, размышляя сейчас как уже отец состоявшийся о себе маленьком, почему так происходило, что мешало?

ДОЛИНСКИЙ: Черт его знает! Не знаю. С моей точки зрения, я все время боролся за справедливость, у меня такая повышенная жажда справедливости. Но это с моей точки зрения. Не всегда это было так, если объективно рассуждать. Например, учитель физкультуры (у мальчика была рука переломанная) и он его выгонял, и взял его за руку. Я взял половую тряпку и ударил учителя физкультуры по морде.

КАРЛОВ: Сколько вам лет-то было?

ДОЛИНСКИЙ: Мне было лет двенадцать.

КАРЛОВ: Нормальненько.

КОКОРЕКИНА: А родители, кстати, как реагировали?

ДОЛИНСКИЙ: Родители? Папа мне еще в детстве сказал: "Ты смотри, ты - Абрамович, ты пухлощекий, ты голубоглазый, у тебя такие дурашливые наивные глазки. Учти, тебя будут обижать. Поэтому, Вова, в глаз как в бубен. Видел, как Тамара Ханум играет в бубен? Вот так же в глаз, как в бубен, абы дотянуться. Бей первым, иначе тебя побьют". И я всю жизнь это, так сказать… Наверное, не всегда был прав.

КАРЛОВ: Но родителей же мотали по всяким родительским собраниям.

ДОЛИНСКИЙ: Да, да. Мама, как только начиналось что-то такое, даже если говорили не обо мне: "У нас в классе произошло очень неприятное событие. Ученик нашего класса…" - "А что, это сделал мой? Что мой сделал?" - "Нет, мы сейчас говорим о Сереже Зеленцове, не о вашем". - "А что он сделал?" - "Ну, я позже о нем".

КАРЛОВ: Но дома-то были выволочки от родителей?

ДОЛИНСКИЙ: Ну, были наказания, лишали арбуза, например. Это было очень жестокое наказание тогда.

КАРЛОВ: На год.

ДОЛИНСКИЙ: Нет, не на год.

КОКОРЕКИНА: Во-первых, арбузы в советское время всего два месяца были.

ДОЛИНСКИЙ: Или самое страшное - это лишение компота. Компот - это я…

КОКОРЕКИНА: Из сухофруктов.

ДОЛИНСКИЙ: Из сухофруктов, настоящий, как в пионерлагере. И вот этого могли лишить. Это были горькие слезы в туалете с покусыванием руки. Ничего, ничего! Я взрослый вырасту, я вас тоже буду лишать компота, тоже мне арбуза не пожрете.

КАРЛОВ: Мстительный мальчик рос какой!

КОКОРЕКИНА: А родителей так, как учителей, не пугали, надкусывая губу, капелькой крови?

ДОЛИНСКИЙ: Нет, нет. Мои друзья папу называли не Абрам Юльевич Долинский, а Абрам Юльевич Дзержинский. Он выкупал все, любую подлянку, которую мы готовили, например, сбежать вечером куда-то… Он знал, просто как рентгеном просвечивал меня. Нет, там это не проходило.

КОКОРЕКИНА: А известие о том, что вы решили идти в театральный, как встретила семья?

ДОЛИНСКИЙ: Нормально. Понимаете, в чем дело? У меня тетушка моя - Мария Ивановна Ефимова - она была секретарем парторганизации Театра Вахтангова, секретарем дирекции Театра Вахтангова. Я дальше там пишу, что у меня первая прописка в театре Вахтангова, потому что я прописал весь диван директора, на который меня клали родители, когда шли смотреть спектакль. В антракте мама приходила, кормила, опять клала. Я опять писал. Потом я приходил, Михаил Александрович Ульянов давал мне шашку подержать (он играл тогда какого-то жандарма в спектакле "Большой Кирилл", ему еще ролей не давали), и я понимал: я стану артистом, у меня будет такая же шашка. Потом рос, рос, в детстве к нам приходили гости, я вставал на стул: "Мама ничего кушать не даст, пока стихи не послушаете. Мороз и солнце, день чудесный! И чего ты дремлешь, друг… Дядя Сережа, вы кушать не получите, вы не слушаете. Проснись, красавица, проснись…"

КАРЛОВ: Это не ребенок, это готовый Оскар какой-то просто. Ну, хорошо. А в школе, в самодеятельности задействовали вас?

ДОЛИНСКИЙ: Да. Конечно! Вы знаете, вот в памяти потрясающая вещь. Я перед каждым спектаклем сейчас сажусь и вспоминаю роль. Что-то ложится, что-то надо вспоминать, две недели не играл, надо сесть, вспоминать, потому что выветривается текст. А из спектаклей, которые я играл во втором классе, играл капитана:

Пусть я на пенсии давно, конечно, это так!
Но я душою все равно по-прежнему моряк!
Синеет синий океан под белою луной!
Далеко старый капитан ведет корабль родной!

Вот это моя первая роль во втором классе. Потом я играл Тома Сойера в кружке драматическом в Доме пионеров вместе с таким прекрасным актером - Миша Жигалов. Знаете? Вот с Мишкой мы были в одном Доме пионеров. Я знал, что не стану ни пожарником, ни военным, никем не хотел быть, я хотел быть артистом. И знал, что буду.

КАРЛОВ: Ведь это здорово!

ДОЛИНСКИЙ: В крайнем случае, я думал - адвокатом. Поэтому это все равно актерство в этом есть.

КОКОРЕКИНА: А кто вам объяснил про лицедейскую часть этой профессии?

ДОЛИНСКИЙ: А я читал. Мне было очень интересно.

КОКОРЕКИНА: Про Плевако?

ДОЛИНСКИЙ: Про Плевако. Я его книгу читал, о нем читал. У нас был старый том, такой еще с Ъ, вот такой. Читал его речи. Мне безумно нравилось.

КОКОРЕКИНА: А с дочкой, когда вели разговоры о жизненном выборе, вы ее каким-то образом подталкивали и направляли?

ДОЛИНСКИЙ: Нет. Она вообще очень долгое время даже не выказывала никаких симптомов. "Чем, Полька, будешь заниматься?" - "Да не знаю. Посмотрю поближе". В 15 лет она сказала, что "я пойду в артистки". Я ее не сдерживал, и я ее не подталкивал. Я сделал проще, я попросил, такой есть замечательный педагог и режиссер в Театре Вахтангова Владимир Иванов, чтобы он ее просто послушал. Я сказал: "Мне не нужна помощь. Мне надо, чтобы ее послушать". Потом я Юлечку Рутберг попросил: "Послушай ее". Они оба сказали: "Девка хорошая". Кроме того, что у нее прекрасные внешние данные, у нее слезки близко, она эмоциональна. Пускай пробует, пускай, пускай! Потом я про себя думал: ну, не получится актрисой, ее никуда не тянет, она не хочет быть ни художницей, ни биологом, ни математиком. Но, во всяком случае, она получит высшее гуманитарное образование, она будет знать русскую литературу, европейскую литературу, она будет хорошо двигаться, техника сценическая… В крайнем случае она будет просто культурной, интеллигентной женщиной с высшим гуманитарным образованием, что тоже неплохо.

КАРЛОВ: Кому ж такая достанется-то?

ДОЛИНСКИЙ: Ну, вот видите, ей очень повезло, у нее были чудные педагоги. И ей после окончания Щепкинского училища предложили пойти в труппу театра. И вот сейчас она три сезона играет Софью в "Горе от ума", она играет Лидию в "Бешеных деньгах", она играет в спектакле "Дети Ванюшина", одну из главных ролей. Она играет, сейчас выпустили "Священное чудовище" с Муравьевой. Она очень хорошо себя проявила в театре, ее любят. И я так понимаю, что она очень хорошо котируется.

КАРЛОВ: Вот нынешние родители для того, чтобы понять, в чем талант ребенка, они его с детства начинают пробовать во всех ипостасях. И в художественные школы, и в гимнастику, и в спорт, и в театральные кружки, и в драмкружок, кружок по фоту, а еще мне петь охота. То есть вы как с Полиной поступали?

ДОЛИНСКИЙ: Вы знаете, как? Я сказал себе, что она должна язык знать, раз. Она знает английский. Но ей нужно подтянуть, если бы она поехала, за пару месяцев она бы свободно говорила по-английски. Но она, в принципе, общаться может достаточно свободно по-английски. И чтобы она просто читала. И я ей подсунул "Мастер и Маргариту" после сказок. И она с большим удовольствием прочла.

КАРЛОВ: Это в каком возрасте-то?

ДОЛИНСКИЙ: Ей было лет 13-ть, наверное.

КАРЛОВ: Ну, вовремя, да.

ДОЛИНСКИЙ: Да. И она начала читать. И я также подсовывал ей теннисную ракетку. Не получилось. Она очень уставать быстро что-то стала. Не нравилось. Я пробовал, я брал ей педагога игры на гитаре. Ну, знала три-четыре аккорда. Не потянуло ее на это. Мы покупали краски, чтобы она попробовала рисовать. Это лучше у нее. Но выбрала она театр.

КАРЛОВ: Это очень здорово, на самом деле.

КОКОРЕКИНА: А вот еще. Девушка с высшим гуманитарным образованием. Ну, пока еще не было высшего, а уже она из девочки оформилась в девушку. Ужас каждого отца (по крайней мере, так я наблюдаю) это когда в жизни этой любимицы, красавицы, умницы и прочее появляются молодые люди.

ДОЛИНСКИЙ: Мне мой товарищ моего возраста рассказывал, что когда он пришел как-то домой, в девятом классе она училась, и увидел 45-й размер ботинка, ему стало дурно, просто с сердцем плохо. У меня этого ничего не было. Я прекрасно понимал, что… Во-первых, она встречаться с мальчиками стала достаточно поздно, в институте у нее, как и положено, была первая любовь, первый роман. А потом она встретила человека, с которым они в январе месяце поженились, Дима Марин, актер их театра. Она пришла в театр, он как-то стазу начал за ней ухаживать. Они встречались где-то полгода, потом они стали жить вместе. Я не был абсолютно против. Я не подталкивал ее к замужеству. Когда Дима пришел ко мне бледный и сказал, что "Владимир Абрамович, я хочу сегодня вечером вас пригласить куда-нибудь в кафе, посидеть, поговорить", я понял, и так и получилось. Это достаточно трепетно, это было очень красиво, он попросил руки Полины. У них была очень красивая свадьба, они сами себе ее всю придумали, сами ее срежиссировали. И они очень хорошо живут. Я получаю большое удовольствие наблюдать за ними. Я так не жил в их возрасте. Им больше дано. У него очень спокойный, хороший мужской характер. И она, в общем, была довольно такая капризульно-вздорная. Я наблюдал ее, когда она с мальчиками. А сейчас она…

КАРЛОВ: Приручил все-таки?

ДОЛИНСКИЙ: Приручил, да.

КОКОРЕКИНА: Владимир Абрамович, вы сказали, что вы никоим образом не подталкивали Полину к замужеству, к тому, что, ну что ж ты, дочка, вот так в гражданском браке? Хорошо бы это все официально оформить. И также не заговариваете с ней о продолжении рода, о внуках. А это в силу каких причин?

ДОЛИНСКИЙ: Вот если бы я ей: "Доченька, подумай двадцать раз, надо ли тебе это? Потом ты встретишь другую любовь". Ну, это же абсурд! Это глупо. Они расстались бы, она была бы ко мне в претензии, или я, наоборот, сказал бы "женитесь". Они бы поженились, а потом они расстались. "Это ты меня толкнул туда". Зачем?

КОКОРЕКИНА: Это с одной стороны. Вам нравится зять. А ведь бывают случаи, когда наверняка кто-то из молодых людей…

ДОЛИНСКИЙ: Я тоже не могу сказать, что я, понимаете ли, нечеловечески влюблен в своего зятя. Я вижу какие-то недочеты. Я прекрасно все вижу. Вот он, например, вяло жал руку. Я ему сказал: "Димка, мужик так руку не должен жать, как барышня. Жми руку". Вот все, уже научил. Да нет, он чудный. Он трогательный, хороший человек. Но, понимаете, в чем дело? Мне не жить с ним. Мало ли, кого я хочу ей в мужья, какого рыцаря на белом коне. Это ее право выбирать. Я не хочу в этом участвовать никак. Если она придет ко мне, задаст вопрос, я и в этом случае буду очень корректен. Я, может быть, и не ответил бы. "Пап, выходить мне замуж или нет?" - Я бы сказал только одно: "Доча, решай".

КОКОРЕКИНА: А вот скажите, в какой момент вы сами для себя провели эту черту внутреннюю? До какого-то возраста? Все, ребенок под опекой, но он просто еще слишком мал, если ты его не направляешь…

ДОЛИНСКИЙ: Ну, я взрослый был! Ну, вы что! Оленька, я же взрослый, я столько уже сожрал соли!

КОКОРЕКИНА: Так, наоборот, отцы, которые не рано обзавелись детьми, они над ними трепещут и вообще из гнезда выпускать не хотят.

ДОЛИНСКИЙ: Я просто знаю, сколько несчастных детей от заботливых отцов, от пересиженных, понимаете ли. "Подожди, тебе рано, не надо. Ты не такого достойна, ты достойна лучшего". Или наоборот: "Давай скорее выходи замуж. Потом кто тебя возьмет?" И делали людей несчастными. Пусть она будет хозяйкой свое судьбы. Пусть она сама решает. И то же самое с ребенком. Как я могу? Она актриса, в театре. У нее сложилась судьба. Как я могу сказать: "Поль, брось сейчас все, давайте делайте ребенка, потому что я хочу внука". Когда они соблаговолят, когда они захотят, тогда они родят, тогда они мне скажут.

КОКОРЕКИНА: Вот тогда я и обрадуюсь.

ДОЛИНСКИЙ: Она мне скажет первому, потому что первому она мне говорила в жизни все. И когда первый раз поцеловалась. Она мне все говорила первому. Еще до мамы. Не смущаясь, не стесняясь.

КАРЛОВ: Каким вы будете дедом?

ДОЛИНСКИЙ: Не знаю. Вы знаете, у меня сейчас двое внуков, я как бы вице-дедушка, потому что это у моей жены старшая дочка Машенька, и у нее двое детей: Шура и Степа. Мне с ними забавно, мне с ними очень приятно, особенно Степка. Он такой очаровательный, милый. Посюсюкать. Но я как-то быстро устаю от этого.

КОКОРЕКИНА: А конфеты прячете, как с Полиной?

ДОЛИНСКИЙ: Нет, они отдельно живут. Поэтому, когда я приезжаю, я могу и конфеты спрятать, и посюсюкать, и поиграть. Но потом, учтите, я так загружен, вы знаете! Я не плачусь, я с восторгом говорю об этом. Я очень загружен. Мне если бы на сегодняшний день принесли бы этот кулечек домой, я бы с ним … и побежал бы на репетицию. Прибежал бы оттуда и уехал бы на Дальний Восток на гастроли. А потом оттуда приехал и в Калугу на три дня на съемки.

КОКОРЕКИНА: А когда первый раз попали на спектакль с участием собственной дочери?

ДОЛИНСКИЙ: Вот это для меня такой подарок! Я попал первый раз не на спектакль, я попал на ее отрывки, учебные отрывки в театральном институте. И мне очень нравится то, что она делает. Хотя у меня есть замечания. Я всегда эти замечания честно ей говорю. Она умеет выслушивать, она, что надо фильтрует, что надо, принимает, что не надо, она мне доказывает, что надо по-другому. Мы можем не соглашаться с ней. Опять же, это ее право. Она актриса с высшим образованием и уже с театральным и киношным опытом. Но это для меня всегда волнительно. Но самое волнительное, когда меня узнают, когда подходят билетерши и говорят: "Какая у вас девочка! Какая у вас девочка!" Я говорю: "Да, вроде хорошо играет!" - "Да нет! Как она общается, как она с нами, как она нас любит!" Но это я ей всегда говорил, как меня учил Анатолий Дмитриевич Папанов: "Вовка, главного режиссера можешь послать, если надо. Но осветителя, костюмера - никогда не смей. Они слабее". И я это запомнил, понимаете? Никогда нельзя тех, кто слабее. Никогда нельзя наорать на банщика в бане и сказать: "Сейчас пойду, тебя выгонят". Я вот так расстался со своим другом. Я из-за этого расстался с одной партнершей, актрисой. Я не мог видеть, как она общается с людьми. При том, с теми, кто слабее, кто от нее зависит. Это у меня вызывает страшный гнев даже.

КАРЛОВ: К детям это тоже относится. Он иже слабее априори нас. На них тоже нельзя орать, нельзя доминировать над ними.

ДОЛИНСКИЙ: Конечно. Ну, как это? Ну, это такой идиотизм, когда я вижу: "Иди сюда! Я тебя сейчас!" Боже мой! Ну, кого же…?

КАРЛОВ: Волчонка.

ДОЛИНСКИЙ: Хотя железные нотки должны быть. Поля прекрасно знала, что, если я из комнаты кричу: "Поля, пойди сюда, пожалуйста!" Она понимала, что ничего хорошего не будет. Что папа посмотрел дневник, увидел там пару, сейчас отчитает.

КОКОРЕКИНА: А самым страшным наказанием для Поли было…?

ДОЛИНСКИЙ: У меня не было. Вот мое отношение, мамино отношение: "Вот ты позоришь, Поля. Мне просто стыдно. Ну, как ты можешь, господи? Если, я понимаю, в математике не удается, но здесь же ты могла, это же просто лень. Ладно, иди, Поля, я не хочу".

КАРЛОВ: С Владимиром Абрамовичем Долинским можно говорить часами, днями, и это была бы большая честь для нас, если бы мы могли поговорить чуть дольше. Но время подходит к концу. Большое спасибо.

КОКОРЕКИНА: Спасибо, удачи.

ДОЛИНСКИЙ: И вам спасибо.