Доживем до понедельника Антон и Виктория Макарские

30 ноября 2013, 14:00

Персоны

КАРЛОВ: У нас в гостях в рамках рубрики «Отцы и дети» супруги, родители Антон и Виктория Макарские. Здравствуйте.

КОКОРЕКИНА: Музыканты и актеры. Здравствуйте.

КАРЛОВ: Ведь наша программа, передача для чего нужна? Для того, чтобы люди вот так вот взяли, завтра им рожать, и они думают, кого же мы вырастим. Понятно, что, конечно, гения. Понятно, что, конечно, маленького для начала, поэтому им интересны эти вот житейские истории. Вы у нас звезды, что один, что другая.

МАКАРСКИЙ: Ну, звезды на небе, знаете. Дай бог, людьми стать.

КОКОРЕКИНА: А вы земные звезды, конечно.

КАРЛОВ: Вас кто-то воспитывал. Значит, путь ваших родителей по воспитанию и должен показать нашим людям, как этими методами достигаются такие два результата. А потом поговорим о том, как вы свою Машу растите.

МАКАРСКИЙ: Вот и пойми, комплимент это был или обратное, вот такие вот результаты.

МАКАРСКАЯ: Вы знаете, на нашем примере я могу сказать, меня воспитывали совершенно в жесточайшей военной строгости два деда полковника, мама -старшина, папа - замполит, а Антону можно было все.

МАКАРСКИЙ: Мне можно было все, да, я абсолютно в свободе вырос.

МАКАРСКАЯ: Поэтому, а результат один. Понимаете, вот как это понять?

КОКОРЕКИНА: Вика, а как при этом ты не стала военным переводчиком, скажи, пожалуйста, с двумя дедами полковниками? Языков ни разу не брала?

МАКАРСКАЯ: Совершенно случайно, я об этом всегда на концертах рассказываю. Совершенно случайно. Нас все время переводили из ракетных гарнизонов, музыкантов у меня в семье не было, ну, прадед играл на скрипке.

КАРЛОВ: Все военные базы сдала наши бывшие.

МАКАРСКИЙ: На концерте она говорит, вообще весь ракетный щит сдает.

МАКАРСКАЯ: И мы приезжаем в Прекуле, я подхожу к маме…

МАКАРСКИЙ: Я даже запомнил, Прекуле, Лиепая, еще что-то.

КОКОРЕКИНА: Прекуле, Тоша, это ж теперь натовский щит, понимаешь, Вика очень ценный человек.

МАКАРСКАЯ: Я вам расскажу. Я подхожу к маме, мама сидит, плачет, завтра переезжать в другой военный городок, я к ней подхожу, а мне пять лет, я говорю: Прекуле, Прекуле, поплакали, уекали. И мама решила, что у меня талант.

КОКОРЕКИНА: Что дочь поэтесса.

МАКАРСКАЯ: Логику я не понимаю, но она меня повела в музыкальную школу. И вот я совершенно случайно оказалась.

КОКОРЕКИНА: Так, Тоша, вопрос… Прошу прощения, Тоша, так прямо фамильярно.

МАКАРСКИЙ: Правильно, правильно, все нормально абсолютно.

КОКОРЕКИНА: Антон, с какими стихами вы подошли к родителям, после чего они отвели вас в драмтеатр?

МАКАРСКИЙ: Никто меня никуда не вел. Мой дедушка, народный артист Пензенского драматического театра, я там родился, вырос, и завтра, кстати, буду.

КАРЛОВ: В театре?

МАКАРСКИЙ: Да, за кулисами Пензенского театра.

КОКОРЕКИНА: Деду просто сдали внука на руки и сказали: ну, раз ты дед, нянчи.

МАКАРСКИЙ: Нет, там бабушка была.

КАРЛОВ: Ты про Михаила Яковлевича рассказываешь.

МАКАРСКИЙ: Да, Михаил Яковлевич. Его супруга Лидия Ивановна тоже была актрисой этого театра, и как Маша родилась, я у всех отнял Машу, и первые полтора месяца она была только у меня на руках, даже не давал покормить.

МАКАРСКАЯ: Он говорит: от тебя мне нужно только молоко.

КОКОРЕКИНА: А молоко где брал?

КАРЛОВ: Эта история будет во втором акте нашей беседы, не отвлекайтесь.

КОКОРЕКИНА: Хочется спросить, высоки ли были надои?

МАКАРСКАЯ: Ну, надои были не очень.

МАКАРСКИЙ: К сожалению, это моя ошибка была, одна из немногих в эти полтора месяца, то, что я отобрал, потому что все-таки природу не обманываешь. Если не прикладываешь ребенка, так и молока не будет. Ну, ладно, не об этом. Так вот, мама смотрела на меня и говорила: вот ведь, а, гены пальцем не задавишь. Как бабушка меня отобрала, внука своего, также вот я Машу отобрал. Для бабушки я был всё, единственный свет в окне. Она не давала никому меня. И поэтому естественно и бабушка, и дедушка большую часть жизни в театре проводили, я, поэтому рос за кулисами Пензенского театра.

КОКОРЕКИНА: А можно пример такого вопиющего баловства со стороны бабушки, ну, что даже сейчас в голове не укладывается?

МАКАРСКИЙ: Ну, первое, что приходит на ум, мы пошли за молоком, и тогда помните, эти банки, кефирные бутылки были, 70-80-е годы.

КАРЛОВ: Так, а расскажи, цвет крышечек помнишь?

МАКАРСКИЙ: Зеленые, это кефирные.

КАРЛОВ: А фиолетовая?

КОКОРЕКИНА: Ну, это фуксия какая-то.

МАКАРСКИЙ: Фиолетовая, это то ли ряженка, не помню.

КАРЛОВ: А синяя?

МАКАРСКИЙ: Синяя - молоко было, по-моему, у нас, не помню. У меня с цветами, я не глазами живу, я ушами, понимаете. И я помню, что мы пришли в магазин, и я смотрю, булавка лежит. Бабушка так передо мной, а я тогда, ну, маленький был, и на уровне моих глаз вот та часть тела, которой бабушка повернулась ко мне, разговаривая с продавщицей. Я думаю, вот интересно, что же будет, если… И я эту булавку прям по самое. Бабушка сделала так. Даже вот смотрите, первая реакция, кто-то что-то делает, мне даже Маша что-нибудь укусит, за нос ущипнет, Маша, нельзя так делать, фу. Бабушка, даже слова не было вот такого. О, Антоша, ой-ой, ну, вот так вот играется. Мне было можно все. Меня баловали. Когда приехали наши родственники и смотрели с ужасом, как в 10 лет я сидел уже огромный такой, я всегда был достаточно такой спортивный.

КОКОРЕКИНА: Огромный.

МАКАРСКИЙ: Нет, я потом вырос и перестал расти, а в детстве я был такой упитанный мальчик, выросший на толокне с пивом. Бабушка меня еще пивком подпаивала.

КОКОРЕКИНА: Так, нас слушают дети.

МАКАРСКИЙ: Чтобы я рос, да. И когда я сидел за столом, говорил: не хочу это есть. И бабушка в меня засовывала ложки с черной икрой, которую она при всей нашей нищенской на тот момент актерской, потому что получали очень мало актеры провинциального театра, откуда она заказывала, откуда-то ей присылали эту черную икру, потому что Антошеньке нужен гемоглобинчик. И приезжали эти родственники, которые говорили: кто же из него вырастет, какое чудовище.

КОКОРЕКИНА: Об этом Вика расскажет, мне кажется.

МАКАРСКАЯ: Так выросло уже.

КАРЛОВ: Еще раз эту философскую фразу скажу: можно уберечь детей от родителей, желающих им зла, но нельзя уберечь детей от родителей, желающих им добра.

МАКАРСКИЙ: О, да. Но, понимаете, все, видимо, меня очень баловали, простите, что сейчас такой монолог идет, очень баловали до 13 лет. В 13 лет у меня появилась одна сестра, в 14 лет у меня появилась вторая сестра.

КОКОРЕКИНА: Горе пришло в дом.

МАКАРСКИЙ: Наоборот, счастье! Я вздохнул свободно, раз, это был тот возраст переломный, когда мне очень хотелось что-то делать хорошее и я нашел для этого повод, потому что старшую из моих младших сестер практически вынянчил я. Когда я Машку взял на руки, понял, что все умею и все помню, руки-то они помнят. Поэтому, конечно, мои сестры меня спасли, чтобы не выросло чудовище, а чтобы вырос какой-то, ну, более-менее адекватный человек. Хотя тоже адекватностью похвастаться трудно.

КАРЛОВ: Значит, Антон, вас не наказывали?

МАКАРСКИЙ: Абсолютно. Меня не наказывали. Я хотел - учился, не хотел - не учился.

КОКОРЕКИНА: Хотел - ел черную икру, не хотел - не ел черную икру.

МАКАРСКИЙ: Дедушка мне иногда говорил: Антош, ну, ты понимаешь, что нужно. Я говорю: а зачем? На этом разговор заканчивался, потому что дедушка сам двоечник был.

КОКОРЕКИНА: Не находил аргументов. А бабушка и подавно.

МАКАРСКИЙ: Мне очень нравилось ходить на рыбалку с дедом, я очень много занимался спортом. Я всегда, мне казалось, знал, что мне понадобится в этой жизни. Я ходил в театральную студию, я был рубаха-парнем, с одной стороны, а, с другой стороны, достаточно стеснительный где-то там внутри, не показывающий никому, какой юноша.

КОКОРЕКИНА: Стеснительная рубаха.

МАКАРСКИЙ: Да, да, такой юноша. Поэтому очень много таких не сочетаемых качеств.

КОКОРЕКИНА: Вика, мы поняли, кто спасал Антона от всяческих воспитательных моментов, а кто Вику спасал от дедовского деспотизма? Два полковника в наличии.

КАРЛОВ: Офицерский ремень.

МАКАРСКАЯ: Вы знаете, нет, ремнем меня никогда не били. Но у нас такая была негласная дома дисциплина, я даже не могу себе представить того, чтобы я сделала что-то не так, как мне сказали.

КАРЛОВ: Ну, а в чем выражалась дисциплина? Обед по расписанию?

МАКАРСКАЯ: Абсолютно во всем, вот абсолютно.

КАРЛОВ: Дай распорядок дня домашний.

МАКАРСКАЯ: Во-первых, у нас всегда я должна была вовремя ложиться спать, вовремя просыпалась, я бегала, я училась только на пятерки, то есть я не могла даже четверку в дом принести, потому что как? Ты что, глупая или не можешь? И, конечно, с пяти лет, как только поняли, что у меня есть какой-то талант, за мной возили старое немецкое пианино.

КОКОРЕКИНА: Трофейное.

МАКАРСКАЯ: И я обязана была, хочу-не хочу, мне везде находили педагогов по музыке, в каких-то городках были музыкальные школы, и я всегда-всегда должна была учиться, потому что учеба это было главное. Мне дед всегда говорил: вот ты что хочешь делай, но у тебя должны быть отличные оценки, ты должна быть спортивная, у тебя должны быть самые высокие результаты, и я никогда даже не подумала с этим поспорить. Масса комплексов из-за этого, честно скажу.

КОКОРЕКИНА: Какие?

МАКАРСКАЯ: Я только совсем недавно, став мамой, смогла расслабиться. То есть, просто расслабиться и просто жить.

КОКОРЕКИНА: Подожди, тебя готовили в леди-совершенство, и вдруг какие-то комплексы. Ты все могла.

МАКАРСКАЯ: Комплексы страшные вообще по жизни, мне кажется, что более закомплексованного человека просто не было.

МАКАРСКИЙ: Когда планку задирают, а ты прыгай-не прыгай, не дотянешься до нее, то, конечно, комплекс родится.

МАКАРСКАЯ: Потому что меня воспитали так, что, если я куда-то попадаю, если я этим занимаюсь, я должна это делать лучше всех. И если, не дай бог, это не лучше всех, все, это трагедия.

КАРЛОВ: Скажи, Вика, а ведь детский мозг вырабатывает, ну, я не знаю, 158 страшных казней инструмента, например. Я, так как учился на скрипке. Ее можно распилить, ее можно сжечь, ее можно поломать. А вот с пианино-то как, вот придумывала? А вот хорошо бы, если бы грузовик, который перевозит в очередной раз, утонул в Даугаве, например?

МАКАРСКАЯ: Нет, никогда так не думала, потому что я очень-очень любила музыку. У меня до сих пор самый большой антидепрессант в жизни взять ноты Баха, которые я храню с детства, со своего первого поступления, и сыграть все прелюдии и фуги, это для меня самый мощный антидепрессант. Я очень люблю музыку.

КОКОРЕКИНА: Слушайте, а ненавистное музыкальное произведение есть? Вот, мне кажется, всех детей долбят этой «К Элизе».

МАКАРСКАЯ: Есть. Вы знаете, что я очень не люблю Шнитке. Он меня вводит в такой депресняк, я вообще не понимаю, зачем он эту музыку написал.

КАРЛОВ: Многие разделяют из наших слушателей твою точку зрения, я уверен. Напишите нам, как вы относитесь к Шнитке?

МАКАРСКИЙ: Дайте поумничать немножко.

КАРЛОВ: Нате.

МАКАРСКИЙ: Потому что настолько важно, чтобы в детстве был человек, который направит в нужную сторону меня. Есть дар, который я загубил. Это музыкальный дар. Я абсолютник, у меня абсолютный музыкальный слух. Я пришел, когда в музыкальную школу, да, естественно, меня отдали, потому что я интересовался, всем было понятно, что там нажимает какой-то аккорд, я подхожу и этот аккорд повторяю, будучи 3-летним. Я пришел, думал, надо мной издеваются. Ну, как можно, когда мы разговариваем, мы же не задумываемся, какие буквы произносим. Ну, как можно не понимать, что это до, ля, ля, соль, фа. Ну, это как это задумываться? Нет, люди сидят, причем взрослые, на мой взгляд, и сидят, высчитывают по ноткам. Я так разочаровался и ушел из музыки. Ушел в спорт.

КАРЛОВ: Это говорит капитан Феб де Шатопер.

МАКАРСКИЙ: Нет, ну, понимаете, я все равно актер, да, поющий, но я актер. Я мог бы быть хорошим музыкантом. Ну, видимо, так надо, видимо, так суждено.

КАРЛОВ: Ну, погоди, погоди, не гневи небеса. А что тебе нужно?

КОКОРЕКИНА: Я чувствую, что эта мечта будет реализована на Маше жесточайшим образом.

МАКАРСКИЙ: Вот, я к чему подвожу.

КАРЛОВ: Размышляем, подожди, не трогай ребенка пока. Что бы ты мог делать, ну, скажи, как музыкант? Ты был бы музыкант.

МАКАРСКИЙ: Я был бы музыкант. Мне не важно.

КАРЛОВ: Ты был бы Спиваковым?

МАКАРСКАЯ: Я категорически не согласна с тем, что говорит Антон. Он шикарный музыкант. Я не понимаю, зачем он сейчас все это говорит. Любой инструмент, который он берет в руки, он на нем играет сразу.

МАКАРСКИЙ: Я не музыкант, я талантливый любитель во всем. Любитель.

МАКАРСКАЯ: Он потрясающий музыкант.

КАРЛОВ: Это самое главное, ты не можешь понять?

МАКАРСКИЙ: Да что ж хорошего-то?

КОКОРЕКИНА: По-моему, Антон просто решил услышать опровержение этой точки зрения.

МАКАРСКИЙ: Нет, неправда. Чтобы не делать этого, дальше уйду. Есть очень хороший момент того, что меня воспитывали в этой свободе. Мне никогда не приходилось врать. Я получил двойку, приходил и гордо заявлял: а у меня двойка. - Антошенька, ну, что же. - А ничего не знаю. - Ну, хорошо. То есть, вот так вот. И поэтому до сих пор, если есть выбор, я даже однажды жене сказал, что, если будет выбор между тобой и правдой, я выберу правду.

МАКАРСКАЯ: Представляете?

МАКАРСКИЙ: Ну, как-то так.

КОКОРЕКИНА: А что значит выбор между тобой и правдой?

КАРЛОВ: Чем ответила дочь офицера? Что было у нее в руках?

МАКАРСКИЙ: Она расплакалась.

МАКАРСКАЯ: А я ему сказала: и я с тобой.

МАКАРСКИЙ: Нет. Это было разговор о том, что я снимался в историческом проекте и Вика начала для себя такую тему, а вот, если бы ты был наследником престола, а я была простой девушкой, и ты бы меня полюбил, ты бы из-за меня… Я тогда ей ответил, что никогда в жизни я бы не стал этого делать.

КОКОРЕКИНА: Отрекаться от престола.

МАКАРСКИЙ: Не отрекаться, меня воспитывали для страны.

МАКАРСКАЯ: Государство предавать.

МАКАРСКИЙ: Для государства. Если бы я был наследником.

МАКАРСКАЯ: То есть, если воспитали наследника престола, то он служит, в первую очередь, государству, а потом уже личная жизнь. Я тогда расплакалась.

КАРЛОВ: Ну, подожди, институт фрейлин еще никто не отменял.

КОКОРЕКИНА: И фавориток.

МАКАРСКАЯ: Нет, меня не так воспитывали.

МАКАРСКИЙ: И еще, ребята, я очень жалею, что когда был маленький, и когда у меня начали возникать вопросы о бытии жизни, вообще о смысле жизни, я начал задавать своим родителям, они мне сказали: ну, ты что, Антош, ты такой маленький, почему ты думаешь об этом, не думай. Я говорю: мам, дедушка, пап, я же умру. - Да что ты, посмотри, какие мы взрослые, мы и то не думаем. Не думай. Нет, надо думать, и чем раньше детям будем говорить: да, смерть будет, но душа вечна, и ты должен прожить эту жизнь так, чтобы потом за этим переходом тебе аукнулось, вот тем лучше наши дети будут.

КОКОРЕКИНА: Совершенно потрясающие герои у нас. Антоша, взрощенный в абсолютной вообще свободе, в отсутствие каких бы то ни было догматов, что ты вот это должен, а это не должен, ты можешь все, сказали ему в детстве. Сейчас он свою дочь пытается воспитывать противоположным образом. И Вика, у которой была военная дисциплина, рояль в кустах, который в каком бы военном городке она ни находилась, эти кусты были всегда рядом с домом, Вика говорит: нет, доча, все, что хочешь, все, что хочешь.

МАКАРСКИЙ: Правильно. Именно поэтому мы и вместе, кардинально противоположно.

МАКАРСКАЯ: Вы знаете, я вам скажу одну очень важную вещь. У меня была дома, я даже не знаю, поднимать эту тему или нет.

КОКОРЕКИНА: Давай, поднимай.

КАРЛОВ: Поднимай. Повесим, давай только интрижку, все не рассказывай.

МАКАРСКАЯ: Было такое табу, то есть каждая девушка нашей семьи должна была выходить замуж девственницей. И, вы понимаете, какой это был… Вот я вам только одно скажу, когда у меня родилась Маша, я ее взяла на руки в роддоме, и говорю: Машка, вот даже, если ты у меня в 15 лет забеременеешь, придешь, скажешь: я беременная, я никогда тебе слова не скажу. Нарожай мне внуков, чем раньше, тем лучше.

КОКОРЕКИНА: Конечно. А папе мы к этому моменту вырвем язык.

МАКАРСКИЙ: Нет, нет, а я уже присматриваю себе обрез.

МАКАРСКАЯ: Потому что у меня такое ощущение, я вам честно скажу, что меня застращали так этим, что я до 38,5 лет не могла забеременеть от ужаса, не дай бог, там что-то где-то не дай бог. То есть, это такая была закрытая тема сексуальное воспитание. Я считаю, что как-то с детьми надо по-другому.

КАРЛОВ: Как-то по-другому?

МАКАРСКИЙ: Я даже знаю, как.

КАРЛОВ: Я сейчас хочу тоже немножко пофилософствовать. Дело в том, что с Антоном Макарским мы встречаемся в эфире «Маяка» не первый раз, да и в эфире не «Маяка». И я наблюдаю за Антоном, у меня даже одно время была фраза, Катя Новикова сказала: вот за это тебя не любит Антон Макарский. Так вот, я смотрю за ним, и понимаю, что та десятка, а у вас уже десятка на двоих есть уже, да? Вместе же прожили.

МАКАРСКИЙ: Десятка? Пятнашка у нас уже!

МАКАРСКАЯ: Нет, вообще на двоих тридцать, у нас год за два.

КАРЛОВ: Так вот, роль воспитателя Антона, мне кажется, и Вика тоже сыграла и очень даже положительную.

КОКОРЕКИНА: Супруги перешли на язык жестов пока тут были новости.

МАКАРСКИЙ: Что это такое вообще. Мне обещали каскадеров. Что значит, обещали каскадеров?

КАРЛОВ: Вике обещали каскадеров?

МАКАРСКИЙ: Если я могу трюк сделать сам, я его буду делать сам.

КОКОРЕКИНА: А я, кстати, помню один шикарный трюк, которым Антон на одном телепроекте потряс всех. Кроме него это могли делать только спортивные гимнасты, потому что у них плечевой пояс невероятно раскачанный. Это с такой палкой-копалкой перепрыгивать ее в пазы, а причем горка, по которой нужно было двигаться, она такая уклонистая, ну, не 90 градусов, но градусов 75-ть она была. И Антон взял эту палку, и как полетел туда прямо со скоростью ракеты.

МАКАРСКИЙ: А мне было вообще, представляете, как, спортсмены, олимпийские чемпионы, это для меня вообще полубоги. Люди меняют меня на, берут в свою команду, и мы в этом конкурсе берем золото. То есть это потрясающе.

КОКОРЕКИНА: Это было потрясающе. А для меня потрясающе было, кстати, знакомство в этот момент с парой Макарских. Туда многие парами приезжали, тусовка, расслабленность, все общаются друг с другом. А Макарские реально попугаи неразлучники. У них все было вместе. А мы пошли, значит, и сделали то-то. А мы заказали в номер то-то, а мы вот это. Слово «я» вообще в их паре, оно не звучало.

МАКАРСКИЙ: Есть одно исключение.

КАРЛОВ: Оленька, мы сегодня услышим, с кем ты удалилась тогда в номер? Нет? Тогда давайте продолжим. Я хочу сейчас гневно сказать Антону…

МАКАРСКИЙ: Есть исключение одно - она со мной в спортзал не ходит.

КАРЛОВ: А ей не надо потому что.

МАКАРСКАЯ: И не пойду, и не подумаю.

КОКОРЕКИНА: А она сейчас скажет: а он со мной на маникюр.

МАКАРСКИЙ: Я готов выслушать гневное.

КАРЛОВ: Антон Александрович, это раньше вы были такой из себя актер и такой из себя весь смелый, накачанный мужчина, работающий на собственный имидж. Теперь у тебя есть Маша. Какие на фиг трюки?

МАКАРСКИЙ: Я не работаю на имидж, раз, и никогда не работал, два. Зачем мне вместе себя подставлять какого-то другого человека.

КАРЛОВ: У него работа такая.

МАКАРСКИЙ: Да и у меня работа такая, я тоже каскадер, я всегда мечтал им быть, и я все умею, что… ну, почти все.

КАРЛОВ: У тебя есть диплом каскадера?

МАКАРСКИЙ: Нет, диплома у меня каскадера нет.

КАРЛОВ: Вика подписывалась на то, что выходит замуж за каскадера.

МАКАРСКИЙ: У меня нет и диплома музыканта, поэтому Вика подписывалась, что она выходит замуж за меня, а это гораздо хуже, чем за каскадера.

КАРЛОВ: Послушай, я хоть не намного, но старше тебя, я в первый класс пошел, когда ты родился. Слушай старика.

МАКАРСКИЙ: Нет, ребят, там команда профессионалов. Если профессионалы мне доверяют, там все, страховка, там все это самое. Но лучше сделать мне, чем резать и показывать только ноги. Лучше ж показать, что это реальный персонаж. Он встал на крышу, он это смотрит туда в бездну.

КАРЛОВ: Восемь секунд нарезанных кадров.

МАКАРСКИЙ: Это работает, ребята. Мы сейчас снимаем очень интересный проект, и это работает на этот проект.

КАРЛОВ: Можно задам тебе вопрос один, прости меня за прямоту. Скажи мне, а вот, когда закончится этот проект, гонорар, который ты за него получишь, позволит тебе год валяться в гипсе, например?

МАКАРСКИЙ: Да никакого, во-первых, гипса. Во-вторых, я понятия не имею, что у меня там за гонорар. За гонорары отвечает моя жена.

КАРЛОВ: Ты можешь позволить себе год не работать?

КОКОРЕКИНА: А вот она грустит.

МАКАРСКИЙ: Да причем здесь гипс? Если я там оттуда гикнусь, то сразу же будет…

МАКАРСКАЯ: Ребята, просто Антон исполняет такие трюки, что там уже не в гипсе валяться.

МАКАРСКИЙ: Я думал, про другое Вика говорит, что Антон в жизни исполняет такие трюки, что то, что он делает в кино, ни в какое сравнение не идет.

МАКАРСКАЯ: И это тоже, кстати. Потому что, какая разница, гонорары, не гонорары. Если мой муж совершенно безбашенный, абсолютно. Вот он, ну, нет у него чувства страха вообще.

КАРЛОВ: Ну, вот Вику перевернуло рождение дочки, а тебя?

МАКАРСКИЙ: Меня тоже, поэтому я эти трюки делаю с еще большей радостью. Но не в этом отношении. У меня действительно нет страха, скажем так, в неодушевленных вещах - скорость, высота, глубина, и у Маши тоже. Я смотрю, это качество в ней тоже есть. Она абсолютно ничего не боится.

КОКОРЕКИНА: Давайте немножко пленочку назад открутим. Вот к этому моменту, когда Вика увидела у себя в руках вот эти заветные две полоски. Я просто, как женщина, которая сама очень долго ждала этих полосок, помню, как меня прибило, как я на полчаса потеряла дар речи.

МАКАРСКАЯ: Я расскажу, у нас по-другому было.

МАКАРСКИЙ: Тихо, подожди, не перебивай.

КОКОРЕКИНА: У меня вопрос. Вот Вика увидела две полоски. Вот дальше, что последовало? Это был крик, это был ступор?

МАКАРСКАЯ: Можно я скажу, что было до двух полосок. Мы летим в самолете, и мой муж мне говорит: ты беременна. То есть, не я ему говорю.

МАКАРСКИЙ: Нас часто спрашивают: а как Вика вам сообщила? Я говорю: никак, я ей сообщил.

МАКАРСКАЯ: А как вы Антону сказали? Я говорю: понимаете, Антон мне сказал.

КАРЛОВ: Очень хочется пошутить, а ты сама не заметила?

МАКАРСКАЯ: Нет, ну, а как я заметила. Мы летели из Америки, летели, у нас же свидетели есть Харатьяны, которые с нами летели. О, кстати, Дмитрий Владимирович, привет вам. И мы летели после большой серьезной работы, у нас был большой благотворительный проект и концерт. И вот мы летим, и я стала много есть. Ну, я думала, что просто я разожралась.

МАКАРСКИЙ: Ну, это уже я должен рассказывать, потому что Вика просто…

КОКОРЕКИНА: Просто я не хотел оплачивать этот счет.

МАКАРСКАЯ: Я за всеми все доедала: хлеб, картошку.

МАКАРСКИЙ: Нет, я же вам еще раз говорю, все деньги у Вики. Поэтому то, что есть у меня, сразу у меня нет. Поэтому я ничего не оплачиваю.

МАКАРСКАЯ: И когда я попросила, а я человек вообще не пьющий, вообще не пью алкоголь, я вдруг в самолете, несут вино красное, говорю: дайте мне красного вина, пожалуйста, дайте мне красного вина. Антон: нет, все, я тебе давно еще хотел сказать, еще неделю назад, ты беременная. Я говорю: подожди, что значит…

МАКАРСКИЙ: Неделю назад я что хочу, то и говорю. Я просто начал приглядываться неделю назад.

МАКАРСКАЯ: Он говорит: ты чего не видишь? Ты жрешь красные перцы, ты их никогда в жизни не ела, посмотри, сколько ты ешь, ты всю жизнь следишь за фигурой, ты всю жизнь на диете, ты доедаешь за всеми, ты - беременная.

МАКАРСКИЙ: Нет, главное было другой показатель, видите, я все время з-з-з, мозг ем с большим аппетитом.

КОКОРЕКИНА: Десертной ложкой.

МАКАРСКАЯ: Ваннами, он пьет кровь ваннами из меня.

МАКАРСКИЙ: Я думаю, поварежечкой. И иногда копится-копится, и Вика, ой, и взрывается. Этот момент я всегда вижу, я его секу как бы.

КОКОРЕКИНА: И понимаю, что надо отступить.

КАРЛОВ: И быстро сваливаю.

МАКАРСКИЙ: Да. А тут я начинаю зудеть, а это все уходит, как в никуда, в вату.

КАРЛОВ: И злишься еще больше от этого?

МАКАРСКИЙ: Нет, я удивился.

КОКОРЕКИНА: Ну-ка, а я глубже зачерпну.

МАКАРСКИЙ: А я глубже зачерпну, бесполезно. Такая защита у нее.

МАКАРСКАЯ: Тест мы делали уже после того, как Антон сказал, что я беременная.

МАКАРСКИЙ: Она и так-то Морозова такая, вся светится, а тут она прям такое ощущение, что налилась реально. И с этими еще, эти американские там порции приносят, она говорит: а ты не будешь? Давай я доем за тебя. Все, точно, я думаю, это все.

КАРЛОВ: Это две сестры, воспитанные Антоном, это вот он все это знает, да.

МАКАРСКАЯ: И вот я держу эти две полоски, честно скажу, шок невероятный. Я вообще не могла в себя придти не то, что полчаса, я, по-моему, недели две в себя не могла придти. У меня такое было… а что теперь делать-то, куда бежать, чего делать. Ну, я практически сразу улетела в Израиль.

МАКАРСКИЙ: Ну, почти сразу.

МАКАРСКАЯ: Мы пошли к докторам….

МАКАРСКИЙ: Да, нас напугали, начали говорить, что мы старородящие.

МАКАРСКАЯ: Мне говорят: что, вы знаете, вы такая старородящая, у вас вообще на УЗИ ничего нет, по анализам вы вообще не беременная, тест еще ни о чем не говорит.

МАКАРСКИЙ: Наш друг поехал и купил билет Вике.

МАКАРСКАЯ: Я просто вечером первым самолетом улетела в Израиль.

МАКАРСКИЙ: Сразу к маме. И врачи, которые встречают, ей говорят: девочка, что ты беспокоишься, все хорошо.

МАКАРСКАЯ: Я говорю: вы знаете, я старородящая. Мне говорят: какая ты старородящая?!

МАКАРСКИЙ: У нас только за 50-ть женщины начинают задумываться.

МАКАРСКАЯ: Беременеют тут, во сколько хотят. Ты что? Ты молоденькая, родишь прекрасного здорового ребенка. То есть меня вообще никто не кошмарил, никто.

МАКАРСКИЙ: Насколько важно. Я перелопатил кучу литературу про воспитание в утробе матери, ребенок слышит все, ребенок понимает все. И то, что происходит вокруг мамы, с мамой, конечно, в большей степени, с мамой, то, какая музыка звучит, то, какие люди окружают, то, какие эмоции вообще не только мама испытывает, а вокруг мамы что происходит - это все очень сильно сказывается потом на дальнейшей жизни ребенка.

КОКОРЕКИНА: Антон, ты стал идеальным в этот период!

КАРЛОВ: Друзья мои, конечно, мы можем сейчас поговорить и о Маше, о дочке Антона и Вики, но лучше об этом, мне кажется, спеть. Что мы сейчас будем слушать, скажите нам.

МАКАРСКИЙ: С огромной радостью. Я услышал песню, которую написал Коля Гринько, и понял, что эти слова, ну, просто мы обязаны произнести от лица мамы и папы.

КАРЛОВ: Значит, песня называется…

МАКАРСКИЙ: "Наши на Луне".

КАРЛОВ: Антон и Виктория Макарские, давайте хвастайтесь Машей своей. Давайте, рассказывайте, что она уже умеет, что у нее прорезалось?

МАКАРСКИЙ: Маша уже подтягивается.

КОКОРЕКИНА: Кто ее вообще в это погрузил?

МАКАРСКИЙ: Ну, а как вы думаете, кто это мог сделать?

КОКОРЕКИНА: Добрый папашка, избалованный бабушкой.

КАРЛОВ: Давай не пугать народ. Рука под попкой, конечно же.

МАКАРСКИЙ: Конечно, я ее страхую.

КАРЛОВ: Но не сама тянет же!

МАКАРСКИЙ: Нет, она сама. Она не подтягивается, но опускается она сама. Подняться ей помогаю, но висит она сама. На ручках она сама.

МАКАРСКАЯ: А ручками так подтягивает, подбородочек прям.

КАРЛОВ: А можно висеть?

МАКАРСКИЙ: Можно. Потому что мы это делаем с рождения. Вообще я должен сказать, что каждый ребенок индивидуален. Вот мы с Машей занимаемся с рождения. Мы делаем каждый день гимнастику. Я уезжаю на съемки, конечно, и все мои труды… Ну, ладно! Там другие труды.

КОКОРЕКИНА: Вика тоже чем-то хорошим занимается.

МАКАРСКИЙ: Там интеллектуальные труды.

КАРЛОВ: Пусть из нее женщину тоже растит кто-то.

МАКАРСКИЙ: Там едопоглощающие труды. Сейчас мы вернемся, сейчас вообще бабушка осталась с Машей на неделю, у Маши каникулы. Я говорю, что сейчас вернемся, опять щеки со спины будут видны. У бабушек это просто получается.

КОКОРЕКИНА: Ничего, папа быстро за них подтянет девочку.

КАРЛОВ: Ну, ребенок до четырех лет должен быть карапузом. В пределах разумного, конечно.

МАКАРСКИЙ: Да нет, пожалуйста. Но Маша просто по складу…

КАРЛОВ: Ты бы видел мои щеки в четыре года! Вот такая ряха была.

МАКАРСКИЙ: Она очень энергичная. Очень энергичная. То есть она вообще не сидит, у нее все действие, действие! Купаться! Мы снимаем там квартиру с выходом на крышу. И я первые полтора месяца брал и уходил на крышу. Там хорошо, прохладненько. Это был сентябрь-октябрь. Маша родилась 9 сентября. И на крыше мы поставили такое некое подобие теннисного стола. Мы разобрали стол с женихом моей сестры и играли в теннис. Все время какие-то гости, молодежная компания приходила. И Маша, чем громче, чем шумнее, тем крепче сон для Маши. И тем она спокойнее себя ведет.

МАКАРСКАЯ: На концертах за кулисами мы ее оставляем в гримерке.. У нас живые концерты, барабанщик у нас… Просто рок-концерты.

МАКАРСКИЙ: На 11-й день мы ее повезли с собой, там у нас были концерты, по Израилю.

МАКАРСКАЯ: Маша тихо это все, она спит. Только музыка закончилась, все: Маша не поняла!

КОКОРЕКИНА: Тревожно что-то.

МАКАРСКАЯ: Она просыпается: что случилось, почему нет музыки?

КАРЛОВ: Кто она будет? Музыкантом она будет?

МАКАРСКИЙ: Кем будет, тем будет.

МАКАРСКАЯ: Ой, не знаю!

МАКАРСКИЙ: Вот в данном случае, главное, что она…

МАКАРСКАЯ: Она поет. Она уже поет. "Машенька, спой песню! - "А-а-а!"

МАКАРСКИЙ: Пока она, да, не понимает, что такое нотки.

МАКАРСКАЯ: Но поет уже. "Машенька, спой песенку" - она уже поет.

МАКАРСКИЙ: Но подражает, да.

КОКОРЕКИНА: А между папой и мамой возникают конфликтные ситуации, когда папа считает, что нужно вот так вот воспитывать, а мама…

МАКАРСКИЙ: Нет, никаких конфликтных ситуаций нет. Если папа считает, что будет, как папа считает.

МАКАРСКАЯ: Нет, я объясню. У Антона таких ситуаций не возникает, у меня возникает. Потому что у папы проблем никаких нет.

КОКОРЕКИНА: Ох, бабушка с булавкой явно переборщила!

МАКАРСКАЯ: Он сказал, значит, так и будет. Проблемы у меня. Потому что, когда мне мой муж на полном серьезе после того, как я говорю, что Машу срочно нужно отдавать на танцы, посмотри, как она танцует, говорит: "Маша на танцы не пойдет".

МАКАРСКИЙ: Какие танцы?

МАКАРСКИЙ: Я говорю: "А куда она пойдет?" - Он говорит: "В бокс".

КОКОРЕКИНА: Зачем?

МАКАРСКАЯ: Я говорю: "Куда пойдет Маша? Ты что, с ума сошел?"

МАКАРСКИЙ: Потому что ей нравится. Мы попробовали, Маше нравится. Не обязательно разбивать лицо. Но работать с лапами и уметь…

КОКОРЕКИНА: С лапами? А в танцах это называется - руками, кистями.

МАКАРСКИЙ: Не знаю. Я не очень…

КАРЛОВ: Вам срочно нужно мальчика.

МАКАРСКИЙ: Мы мечтаем об этом.

МАКАРСКАЯ: Мальчика срочно нужно, иначе Машу реально отдадут в бокс.

КОКОРЕКИНА: Антон, но вы же видели дочь Мохаммеда Али.

МАКАРСКИЙ: Мохаммед Али - профессиональный боксер, закончивший жизнь достаточно печально.