Открытость бездне Достоевского. Григорий Померанц и Зинаида Миркина

Цикл из четырех фильмов, где Григорий Померанц, как эссеист, что всю жизнь занимался Достоевским, представляет свои размышления о Федоре Михайловиче, соотносит их со своими автобиографическими и философскими размышлениями. Он вместе с Зинаидой Миркиной размышляет о смысле одиночества и страдания, о том, возможна ли чистая совесть, и о судьбах современной цивилизации.

Режиссер цикла – известный документалист Ирина Васильева (известна работами о Вячеславе Пьецухе, Алексее Лосеве, Анатолии Приставкине, она автор программ цикла "Больше, чем любовь", цикла "Беседы с мудрецами) – говорит о том, что сегодня все это оказалось очень актуальным и характеризует содержание нового цикла как "Проекция Достоевского на нашу реальность".

Григорий Померанц о проекте ("Российская Газета", 1 марта 2013):

"Разговор Мышкина с Рогожиным около картины Гольдбейна "Снятие с креста", где Рогожин явно совершенно беспомощен перед этим зрелищем смерти, пожавшим самое великое, что знала человеческая история. А Мышкин на это говорит ему несколько невнятно, что все это, что говорят профессора, мы считаем полнотой реальности, все это – не про то. И как-то более отчетливо не выразился. Не про то говорят!

И я почувствовал необходимость пройти через это НЕ ПРО ТО и дойти до ТОГО, в котором говорит мой страх. И хотя я не знал слова "медитация" и методов медитации, но я дошел до этого сам. Один из методов, который был давно известен и открыт много веков раньше, но я изобрел этот велосипед сам. Я начал повторять про себя абсурдное сочетание слов: "Если бесконечность есть, то меня нет. А если я есть, то бесконечности нет". Но бесконечность здесь, конечно, была знаком мира и пространства, времени и материи. Исчерпывает ли это действительность? Тогда я – нуль. Или это есть что-то другое? Если я есмь, как я себя чувствую, значит, есть еще что-то. Я вертел в уме это сочетание двух фраз три месяца подряд, почти не замечая того, что происходило. Это было весной 1938 года. Это был зенит большого террора. При мне арестован был мой отец, а в душе все время вертелся вот этот вопрос. И, наконец, после трех месяцев кручения в голове этого вопроса, у меня внутри что-то вспыхнуло, и во вспышке этого озарения сгорел мой страх. И во время войны я убедился, что простое припоминание этого озарения снимало страх бомбежки, обстрела и всего остального. Открыл я это, и всю войну прошел с чувством радости от полета над страхом".

"... Так или иначе это вырабатывается. Большинство людей способны стать храбрыми – обстрелянными. Есть выражение "обстрелянный человек". Такой не боится и других испытаний. Он не боится выступить на выборах против начальства. То есть Достоевский – хорошая школа. Но многие люди не выдерживают это испытание, и его отодвигают в сторону".

"Бездна (Достоевского) кому она нужна?

Она нужна, чтобы преодолевать те страшные отвратительные вещи, с которыми ты сталкиваешься на каждом шагу..."

"...Любопытно, что я научился слушать симфонии Чайковского, когда был в лагере. В морозные ночи из рупоров прекрасно доходили Пятая симфония, Шестая симфония... Благодаря этому опыту я научился чувствовать настоящую музыку. Как много она мне сейчас дает... Вообще великая культура – она требует усилия. Если ты что-то схватил – не упускай. И тогда ты и Достоевского поймешь, и Фауста будешь читать, и это будет тебе интересно".

"...Меня, например, общий дух Достоевского держит от всех искушений. В этом порыве к чуду внутренний свет держит верх над банальностью века".