Вечер с Игорем Ружейниковым Интервью Людмилы Петрушевской

РУЖЕЙНИКОВ: Дорогие друзья, как уже всячески вас предупреждали, сегодня у нас в гостях Людмила Петрушевская. Здравствуйте, Людмила Стефановна.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Здравствуйте, милый друг. А как вас зовут?

РУЖЕЙНИКОВ: А, я же вам не представился… Игорь Ружейников, просто Игорь.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Просто Игорь.

РУЖЕЙНИКОВ: Игорь, конечно.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну да, вы молодой еще…

РУЖЕЙНИКОВ: Что значит "еще"? Я на "еще" обижусь…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Хорошо, вы уже молодой.

РУЖЕЙНИКОВ: Вот! Вот это ближе. Значит, сейчас я задам вопрос очень странный, казалось бы, не относящийся к делу. За последние два дня вам ни разу не звонили журналисты каких-нибудь изданий, средств массовой информации, не спрашивали о вашем отношении к Нобелевской премии?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет.

РУЖЕЙНИКОВ: Вы знаете, вам повезло вообще-то.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: А вас спрашивали?

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, я не писатель, меня, разумеется, не спрашивали. Если бы меня спросили, это было бы смешно, поскольку я вообще… Просто я то и дело в средствах массовой информации читаю интервью тех или иных русских писателей об их отношении к Нобелевской премии (ну, последние два дня) и к этой милой канадской женщине, которую я, к сожалению, не читал, понимаете?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ой, знаете, я так далека вообще, я живу совершенно далеко от этого дела, поэтому меня даже можете не спрашивать. У меня много работы…

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, я-то не буду. Потому что, знаете, это глупее нет - взять писателя, причем который не лауреат Нобелевской премии, и спросить: а как вы относитесь к Нобелевской премии, а как вы относитесь к присуждению тому-то или тому-то? То есть это говорит о полном журналистском бессилии.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну, хорошо, ладно, мы не будем никого, значит, надо никого не осуждать.

РУЖЕЙНИКОВ: Вот! Вот это правильно, да, вот очень хорошо, да, да.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Как говорит одна моя замечательная совершенно подруга Ирина Аркадьевна Бочарова, "все умрут". Поэтому надо всех как бы…

РУЖЕЙНИКОВ: Знаете, с другой стороны, я с вами не спорю, и уж тем более не спорю с вашей подругой, с которой я не имею чести быть знакомым.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Она ученый, да.

РУЖЕЙНИКОВ: Знаете, смерть - это единственная вещь, которой ни один рожденный не избегал. То есть некоторые люди, допустим, не женятся, не выходят замуж, у кого-то, к сожалению, нет детей, кто-то не выучил английский язык, кто-то русский, ну и так далее. А вот этого не избегал никто, вообще единственная вещь.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Мы сейчас на наших слушателей наведем такой шорох, что все выключат радио.

РУЖЕЙНИКОВ: Дорогие друзья, Людмила Петрушевская пришла на "Маяк", чтобы поговорить о смерти…  Страшно вообще!

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ни в коем случае, нет. Я на самом деле, как бы сказать... если говорить серьезно, я человек, воспитанный кабаре. В юности я играла в студенческом театре, который потом плавно перерос в КВН, им руководил тогда один из создателей КВН Алик Аксельрод, и Марик Розовский, и Леша Рудберг - три очень веселых человека. И меня учили как актрису этого театра танцевать, петь, вызывать хохот в зале. И это все равно, что я считаюсь черным автором, я, вообще-то говоря… А вы удивились, да?

РУЖЕЙНИКОВ: Вас считают черным автором?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну да, да-да, это называется "чернушница".

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, я вам открою секрет. Простите, пожалуйста, может быть, я буду от кого-то отличаться, я-то вас читаю и очень давно, понимаете...

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ой, спасибо.

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, что значит "спасибо"… И знаете, вот что вы - черный автор, слышу впервые. Черный - это почему?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну, "чернушный" - это такая советская терминология.

РУЖЕЙНИКОВ: А, чернушный… Ну, это понятно.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да-да-да, ну это примерно один корень. Потому что, знаете как, ведь что такое социалистический реализм? Это восхваление начальства в понятной для него форме. Понятно вам, да?

РУЖЕЙНИКОВ: Прежде всего, да, это я помню прекрасно.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вот. А я, значит, не относилась к числу этих самых социалистических реалистов, и поэтому вызывала… Вот Черненко в докладе своем, еще когда не был он секретарем, первым секретарем чего-то…

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, там заметить никто не успел, как он был, я думаю.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну, в общем, он какой-то делал доклад и назвал меня "очернительницей советской действительности".

РУЖЕЙНИКОВ: Да? И откуда вас выгнали после этого?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, это было по поводу выхода пьесы "Уроки музыки" в издательстве "Советская Россия" в помощь художественной самодеятельности, 86 тысяч тираж, такая вот книжечка у нас с Витей Славкиным вышла. И пока они собирали это самое совещание по этому поводу, поезд ушел.

РУЖЕЙНИКОВ: Книжка успела разойтись. Тиражи-то советские были, да.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: 86 тысяч пошло в клубы, и вся Сибирь, которая совершенно не зависела от Москвы, пошла пестреть нашими вот этими названиями. И Алексей Николаевич Арбузов - замечательный человек и драматург высшего класса просто, он мне сказал: "Люся, поезд ушел, всё!"

РУЖЕЙНИКОВ: Я, кстати, вы знаете... ну, понятное дело, что в 70-е года я вас знать не мог, вас знали только единицы, вас знали ваши друзья. И в 80-е, вот. Впервые я познакомился (не обо мне сейчас речь, конечно), впервые я познакомился, когда я познакомился со своей первой женой, это было в 1987 году, она мне прочитала "Сяпала бутявка…"

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Опа!

РУЖЕЙНИКОВ: В 87-м году. И с 87-го года я, значит, в вас влюбился. И вот наконец-то встретился. Извините за такую лесть. Хотя влюбился - что здесь, никакой лести нет. Но вот сейчас я примерно знаю официальные факты вашей биографии. Как вас не посадили?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, меня хотели посадить, но в этот момент, понимаете, какая история, путч бежал. А я была под судом, значит, за оскорбление президента.

РУЖЕЙНИКОВ: А, в 91-м году Горбачева оскорбили, о как!

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да. В городе Ярославле я выступала перед 7-тысячной аудиторией вместе, извините, пожалуйста, с Шевчуком, конечно, поэтому люди к нему пришли.

РУЖЕЙНИКОВ: Но все равно, все равно, 7 тысяч…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да. Вот привет тебе, город Ярославль! И там работал следователь Колодкин.

РУЖЕЙНИКОВ: Какая прелесть! Колодкин? Как хорошо…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, и у меня там должен был быть спектакль "Московский хор", посвященный людям, которые вернулись после 37-го года. И местная газета "Северная пчела" опубликовала письмо мое в Литву: "Дорогие литовские друзья, простите нас, братья и сестры! Фашисты из коммунистической партии во главе с президентом потому так рвутся на вашу землю, что скоро их погонят отовсюду…" Значит, Ярославский городской совет народных депутатов возбудил дело по факту оскорбления президента - от двух до пяти лет.

РУЖЕЙНИКОВ: От двух до пяти? Прелесть какая…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: От двух до пяти, там большой довольно-таки этот веер, я могла два года, могла и пять просидеть…

РУЖЕЙНИКОВ: Ну два - всего-то, мелочь, два года…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, да. И, короче говоря, значит, мы прятаться начали. Мы не включали свет, я не подходила к телефону, потому что это Ярославль. А я должна была уезжать в Париж, у меня там выходила книга, два спектакля сразу. Ну, мы были популярны в то время.

РУЖЕЙНИКОВ: А сейчас вы не популярны, можно подумать…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Я сейчас не популярна.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, хорошо, продолжайте…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну вот, короче говоря, очень интересно, потому что этот человек, с которым мы разговаривали, каждый день он мне звонил, чтобы я приехала туда, а то пришлют автоматчиков.

РУЖЕЙНИКОВ: Вот так вот, автоматчиков… Не просто приезжайте там, Людмила Стефановна…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да. Вот. Значит, у меня билет, в 4 часа мы должны ехать уже в аэропорт.

РУЖЕЙНИКОВ: В Москву, но сначала - в Москву.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: В Париж, в Париж. Это в Москве было.

РУЖЕЙНИКОВ: А, это вы сидите в Москве…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: В Москве, не в Ярославле. И вдруг он мне звонит и говорит: "Ой, Людмила Стефановна, здорово как, я сейчас к вам приеду…"

РУЖЕЙНИКОВ: Ой, радость-то какая…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: А я уже на Комсомольской площади. Я говорю: "Так, простите, но у вас нет ордера на обыск, а так я вас не пущу". Он говорит: "Подождите полчаса, я возьму в прокуратуре".

РУЖЕЙНИКОВ: Я возьму… милейшие люди! И за это время вы…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Он умный парень был, он меня предупредил.

РУЖЕЙНИКОВ: А, ну конечно, "через полчаса я приеду…" Молодец!

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да. Короче говоря, значит, я схватила сумки. А тут мой Федя, которому было тогда еще не очень много лет, вдруг забеспокоился и говорит: "Мама, а это кто звонил?" Я говорю: "Да один сумасшедший режиссер, он ждет меня там на улице…" А у меня там действительно дежурство было около подъезда, приезжали люди. Короче говоря, я, говорит, тебя не отпущу, этот сумасшедший режиссер, мало ли что… В общем, он собрался, меня поволок, мы вызвали няню к маленькой и велели не открывать дверь, не подходить к телефону категорически. Ну, не будут же они взламывать, хотя у него был ордер… В общем, короче говоря, выскочили мы на улицу, пошли сидеть в пельменную, потом приехал мой муж Боря, и мы поехали в аэропорт. Как меня там трясли! У меня чемоданы забрали…

РУЖЕЙНИКОВ: Что же вы там могли вывезти-то? А, еще очередную клевету просто…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, просто-напросто за неделю до того люди мне дали сумку, чтобы я отвезла ее в Париж, и сумка, видимо, с книгами.

РУЖЕЙНИКОВ: А, ну понятно, ну да.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Там была такая история, что у меня был знакомый, у которого была антикварная лавка в Париже, - старинные русские книги.

РУЖЕЙНИКОВ: То есть книги, изданные до 53-го или 58-го года.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Какой? До тысяча восемьсот…

РУЖЕЙНИКОВ: Вот я и говорю, что без разрешения вывозить нельзя.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Короче, я смотрела-смотрела на эту сумку, потом думаю: не возьму-ка я ее, на хрен, а зачем это я…

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, правильно. Это уголовная статья, да.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Семь лет. Якубовский сел, помните, ему дали сумку с собой.

РУЖЕЙНИКОВ: Да, да, именно за это.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вот. Так вот они думали, что… и они разнесли мой чемодан…

РУЖЕЙНИКОВ: Уже потирали руки радостно: сейчас вот они там…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: А ничего, да. А потом сняли у меня три колечка с криком: "Вы их не задекларировали". И вернули так высокомерно: "Это не серебро…" Я говорю: о чем речь?

РУЖЕЙНИКОВ: Вы знаете, у нас довольно молодая аудитория, а сейчас даже среди молодежи очень много людей, которым лет 20-25, они вздыхают по счастливой жизни в советское время.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: О-о-о….

РУЖЕЙНИКОВ: Дорогие друзья, это самый конец счастливого советского прошлого, 87-й год.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, это был 91-й уже.

РУЖЕЙНИКОВ: Это вот после Вильнюса или до?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Это после Вильнюса, конечно, это в январе я послала это письмо.

РУЖЕЙНИКОВ: А, именно поэтому вы написали, уже после.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Конечно. В Вильнюс ввели танки, и моя студентка вместе с другими мальчишками и девчонками стояли около этих танков, не пуская их. И не был дан приказ еще давить людей, как потом в Москве раздавили.

РУЖЕЙНИКОВ: История вернулась, да.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вот, ребята, всё было изумительно, всё было изумительно…

РУЖЕЙНИКОВ: Чудесно, чудесно…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Помню, что я достала сыр, 300 граммов, и проводила детей в школу, и оставила сыр на столе…

РУЖЕЙНИКОВ: Я прошу прощения, это же объяснять надо - "достала сыр", это же объяснять надо.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну да, мы доставали, мы ничего не покупали, мы доставали. Иногда не было хлеба, иногда… вот когда родился мой старший, не было манки и не было хлеба.

РУЖЕЙНИКОВ: Манки, гречки опять же, гречки.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ничего не было. О, гречка - это вообще мечта была. Так вот, я заказ получила как член Союза писателей: 300 граммов сыра, шпроты, болгарские огурцы маринованные и колбасы 300 граммов.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, шиковали… Чудесно!

ПЕТРУШЕВСКАЯ: И, в общем, короче, сыр лежал на столе. И тут позвонил человек и говорит: "У меня к вам посылочка, вам варенье передают из Анапы". Я говорю: "Ну, давайте…" Он приехал и съел весь сыр. Он говорит: я забыл даже, вкус какой у этого…

РУЖЕЙНИКОВ: Вот видите, как вы шиковали-то, члены Союза советских писателей, это сыр был…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Знаете, сколько мы стояли в очереди?

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, что знаете? Я знаю.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Два с половиной часа.

РУЖЕЙНИКОВ: А, чтобы получить эти заказы?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да. Это вот хвост из советских писателей… Понимаете, какая история? Ведь надо было лично приходить, нельзя было жене…

РУЖЕЙНИКОВ: Как это грустно, конечно…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ладно, я была женщина. А там один писатель, не буду называть его имя, шел со своей домработницей.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, бывает. Знаете, меня всегда интересовала история, а как вы… каким вы образом театр МГУ-то угробили своей пьесой? Вот расскажите. Потому что везде читаешь: и сразу после этого закрыли... Как это всё было? Вообще, театр МГУ гробили не раз на самом деле.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, но тут окончательно. Но это вообще, знаете, как это люди говорят, никому не интересна твоя жизнь, твоя жизнь никому на фиг не интересна. Говори о том, что интересно людям. И я хотела бы сказать то, что интересно людям. Вот. Но я не знаю чего.

РУЖЕЙНИКОВ: Да никто не знает. Знаете, давайте, если вам…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Давайте я прочту стишок…

РУЖЕЙНИКОВ: Не хотите про жизнь? Давайте стишок, хорошо. Вот хотите стишок, давайте стишок.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да. Это из разряда кабаре. Вот я недаром же пришла в шляпе, это мой сценический костюм, в жизни я не хожу в шляпе, конечно. Но это неприличное стихотворение…

РУЖЕЙНИКОВ: Но мата нет?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, прекрасно.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Пищать не надо. "Сперматозоид - поэт, он во чреве отца побуждает его выражаться стихами. На самом деле в глубине яйца сперматозоиду хочется к маме…"

РУЖЕЙНИКОВ: Елец просто сейчас прильнул к радиоприемникам…  Вообще-то там много рифм на это слово, конечно, на этот город…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну, вот еще один: "Дитя родилось, это счастье всей жизни. Крошка в расцвете своего могущества… И даже не вопрос, что это 18 лет строгого режима с постепенной конфискацией имущества…"

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, еще давайте. Теперь вот, знаете, давайте еще…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Еще. "Глянцевые журналы в пути и в очереди для женщин - успокоительное. В постели журнальчики - это снотворное. Но в основном они - слабительное…"

РУЖЕЙНИКОВ: Я призадумаюсь даже…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Их читают в определенном месте… Вот человек смеется…

РУЖЕЙНИКОВ: Я редко бываю женщиной, но, вы знаете… Ну, еще, давайте еще, а потом расскажете о своей песне, которую мы будем слушать.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Еще, хорошо. "Что нужно в жизни человечку? Кран, туалет, кастрюльку, печку. Или костер, котелок, кусты и речку. Теперь скажи мне ты, чем хорош "Макдоналдс"? Там бесплатные кусты, и мойся хоть по пояс, и всё горячее, прямо с печки. Вот и ходят туда человечки…"

РУЖЕЙНИКОВ: Вы даже не представляете, насколько мне грустно это было слышать. Знаете, когда я последний раз был в "Макдоналдсе"? Сегодня! То есть вот это практически про меня было. Сейчас прозвучит ваша песня. Насколько я понимаю, это новая песня. Расскажите, пожалуйста, о ней.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да нет, эта песня с первого диска.

РУЖЕЙНИКОВ: А, это с первого. Вот с нового вы не принесли?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да. Ну, человек, как бы сказать... сам себя не похвалишь - сидишь как оплеванный, это известно.

РУЖЕЙНИКОВ: Я похвалю. Ну, продолжайте.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет-нет, я имею в виду, что у меня вышло два диска, и общий тираж 170 тысяч. Это редкий случай.

РУЖЕЙНИКОВ: Не то слово!

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну, просто это хитрость, потому что это в журнале "Сноб". И какого тиража этот журнал, такого тиража у меня и пластинки.

РУЖЕЙНИКОВ: Хорошая аудитория.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да. И вот эта песенка, она прозвучит памяти Марины Голуб - великой актрисы, великой трагической и потрясающей комической актрисы. Она должна была играть премьеру моего спектакля во МХАТе "Он в Аргентине". Уже было два прогона, люди сходили с ума, честно говоря, это была такая игра, это была игра на вынос тела из души и на вынос души из тела. Вот. И она погибла накануне третьей премьеры. И по ее просьбе в этот спектакль была введена песня "Не привыкай к дождю".

РУЖЕЙНИКОВ: Очень странный, ну на мой взгляд, пришел вопрос для Людмилы Петрушевской - нашей сегодняшней дорогой гостьи: "А как вы относитесь к клоунам?"

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вы знаете, у меня оркестр "Керосин", и мой барабанщик, он клоун. И он зарабатывает, ходит к детям, морозит на каникулах Дедом Морозом.

РУЖЕЙНИКОВ: Да-да-да.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вот. Тяжелый хлеб очень. И я очень его уважаю, он большой мастер, он всё может делать. Но клоуны сейчас, в общем, кроме как в цирке, по большому счету очень тяжело живут, эти веселые люди… А, впрочем, все художники тяжело живут.

РУЖЕЙНИКОВ: Любой творческий человек, если он творческий, он тяжело живет.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, тяжело живут. Вообще-то, понимаете, они даже не имеют права ни на пенсию, ни на бюллетень, ни один музыкант, ни один художник - никто не имеет права на это. У них нет профсоюза, понимаете?

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, подождите, а если я работаю в Большом театре, если я духовик, я в 35 лет на пенсию ухожу, и всё, или там в 37.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, значит, послушайте меня, он работает в театре… Он работает там, где профсоюз, там, где всё…

РУЖЕЙНИКОВ: Ну да, то есть другой профсоюз. Нет, а так у этих людей, у свободных, вообще ничего, конечно.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да-да-да. Миллионы людей лишены какой бы то ни было помощи. Ну вот я сейчас, поскольку речь зашла об этом, я хочу сказать, что так получилось, что мы сейчас принимаем, мы - это несколько человек, а в общем по России их много, это так называемые волонтеры, которые работают в детских домах...

РУЖЕЙНИКОВ: Кстати, я вспоминал сейчас клоунов, которые в детских домах работают.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вот-вот-вот, он ездит иногда, да. И, короче говоря, недавно мои товарищи ездили в Кардымово, это под Смоленском, и они сказали, что такой нищеты они вообще в жизни не видели. А этот человек, он сам из детского дома, зовут его Владимир. Он говорит: даже когда я жил в общежитии, - ну, его из детского дома в общежитие, там он получал техническое образование в ПТУ, - так даже тогда, в нищие годы, ничего такого подобного не видел. Ребятам, видимо, не только плохо живется, но их и не кормят. Непонятно, что происходит с этим детским домом.

РУЖЕЙНИКОВ: Да что, что? Воруют, господи!

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Я не знаю. То ли они не получают вообще никакой…

РУЖЕЙНИКОВ: Я не про этот детский дом, а вообще про все детские дома. Воруют просто!

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вы знаете, волонтеры стараются. Сейчас мы вот собираем деньги. Один замечательный человек, ну богатый по нашим меркам, купил дом для выпускников инвалидного детского дома, для психохроников, и поселил их не в интернате - пожизненно, - не в интернате для стариков, а поселил в этом доме. Он купил правление какого-то колхоза, бог его знает, там огромные окна щелястые, и ребятам, которые и так-то бедуют, будет тяжело, все будут болеть. Мы сейчас собираем деньги на эти окна, собрали сейчас порядка, наверное, 35 тысяч, а надо 86.

РУЖЕЙНИКОВ: А скажите, куда обратиться?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: А я думаю, если вам они пошлют и вы мне позвоните, то мы соединимся. Понимаете, даже понемножку, даже по 500 рублей если пришлют люди, это уже будет форточка. И вот насчет Кардымово. Я призываю власти города Смоленска обратить внимание на голодающих, холодающих, плохо одетых и совершенно лишенных какой бы то ни было профессиональной подготовки ребят. Они в 16 лет выйдут из этого детского дома - куда?

РУЖЕЙНИКОВ: Да никуда! Никуда они не выйдут.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Куда? Они будут жить на улице. Ну, их в общежитие… А они же ничего не умеют, им не дали никакой профессии. Пожалуйста, люди из Смоленска, обратите внимание, поезжайте туда, у кого есть машина, принесите ребятам что-нибудь хотя бы. Кто-нибудь, у кого есть руки, у кого есть инструменты, научите их работать. Там кругом леса, кругом леса стоят, сухостои, можно сделать хоть палки, я не знаю, хоть какие-то табуретки научить их делать, чтобы у них была какая-то профессия. Вот мне посылают сейчас сообщение: а как называется этот фонд?

РУЖЕЙНИКОВ: Вот, давайте, прочитайте, пожалуйста.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Значит, это называется ПРОБО "Росток". Они пробуют поднять это дело. Вот туда надо обращаться, они в Интернете есть.

РУЖЕЙНИКОВ: Скажите, пожалуйста, вот об этом не все знают, вы же тоже росли… ну, не всю жизнь, в смысле не всё детство, вы же тоже были в детских домах. Там вас отлавливали…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, я жила в детском доме, но я была уличная девчонка, и я голодала, и, вы извините, была вся во вшах…

РУЖЕЙНИКОВ: Да, а чего извиняться?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вот. И без одежды, то есть у меня была майка и сарафан, больше ничего.

РУЖЕЙНИКОВ: А что тогда было в детских домах?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вы знаете, дело в том, что этот детский дом, куда я попала, был для ослабленных. 47-й год - это был год голода, и был неурожай, кончилась война, еды не было никакой. И детей, которые погибали от голода, из детских домов уже дистрофиков, вот как, знаете, в блокаду, их собирали в этот детский дом. Я приехала туда, меня привезли, я впервые за очень много лет была на белом белье, меня три раза кормили. Там был театр, я вышла на сцену, мне на шейку тощую навесили бусы с елки, - понимаете, там елка была. И, как бы это сказать, это был счастливый, прекрасный детский дом, педагоги там были ленинградские блокадницы, которых вывезли и которым нельзя было вернуться. Вы знаете, ребята, что те люди, которые эвакуировались из крупных городов в маленькие села, в Ташкент, на Урал, не имели права вернуться в свои города, в свои квартиры: эти квартиры были уже заняты. Чтобы вернуться к себе домой, нужен был вызов оттуда, который получали, понимаете, избранные люди.

РУЖЕЙНИКОВ: Ваша семья к избранным в той системе не относилась.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Не относилась, да. Мы были репрессированные, мы были члены семьи врагов народа. Но это неважно, вы понимаете, потому что… Давайте стишок. "Что такое дурак? Будем в этом направлении думать. Дурак - это тот, кто не поймет никогда и никак, что он дурак, это - привилегия умных".

РУЖЕЙНИКОВ: Вы знаете, я, пожалуй, это тоже на свой счет приму, хорошо? Вот чем чаще человек думает о себе: а не дурак ли я, вы знаете, тем лучше и полезней. Неважно, умный он или нет. Вот спасибо вам. А еще?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Еще? Сейчас еще. "Русский мужчина не напрасно ходит с большим животом, стрижется налысо и одевается в то, что называется китайские адидасы. Мужику ни к чему эта головная боль. Если не с животом и не стрижен под ноль, обязательно обзовут педерастом…"

РУЖЕЙНИКОВ: Извините, это мой интеллигентный смех такой был…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: "Свой свояка видит издалека, но подходить не стремится. Как рыбак, увидевший на берегу рыбака, или как наши за границей".

РУЖЕЙНИКОВ: Грустно, грустно мне! "Горько мне, горько!" - закричал он, как шафер на деревенской свадьбе. Скажите, а это вы смеетесь?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Я смеюсь.

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, вот когда вы это пишете, вы смеетесь, или это такой грустный-грустный смех?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Знаете, какая история... Человек себя не видит. Наверное, у меня вот так вот…

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, у вас очень веселое, открытое лицо. Но, понимаете, это настолько тонко, что как-то грустно становится.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: А вот сейчас веселое совсем. "Что думает кот - это не вопрос. Он буквально все свои обиды помнит: вы большие, а я до вас не дорос, потому что меня мало и не тем кормят".

РУЖЕЙНИКОВ: А вы, кстати, мультики рисуете до сих пор, продолжаете?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Конечно, у меня восемь фильмов.

РУЖЕЙНИКОВ: Нет, я знаю, а вот сейчас продолжаете, да?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, у меня сейчас кончилась эта программа. Она, оказывается, через два года сама собой линяет… Вот. И в общем и целом…

РУЖЕЙНИКОВ: То есть вам обрезали пути к творчеству.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну, ничего-ничего, я вот сейчас соберу своих учеников, они мне обратно поставят. Вы знаете, что это такое? Это месяц безотрывной каторжной работы, с десяти до часу ночи.

РУЖЕЙНИКОВ: Да конечно, каторжная работа, рука превращается в мышку сама, да?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Я сначала рисовала пальцем, и у меня вот до сих пор здесь какая-то рана… ну, не рана, а, в общем, вырост какой-то. А потом я поняла, что можно мышью. А планшет у меня не покатил. Ну давайте еще разок…

РУЖЕЙНИКОВ: Давайте.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: "Ближайший чужой человек может стать источником бед. И спасибо судьбе навек, если это просто сосед". Ну вот, в общем…

РУЖЕЙНИКОВ: Простите, я вас не прерываю, но остается очень мало времени.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да нет, прервите, прервите.

РУЖЕЙНИКОВ: Ну, здрасьте пожалуйста! У нас очень мало времени. Я тут хвастался Людмиле Стефановне, что премьера, радиопремьера песни "Старушка не спеша…" Кстати, между прочим, я вырос на этой песне, вот с этим текстом.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну да, это же ведь "Джанетта поправляла такелаж…"

РУЖЕЙНИКОВ: Это один из вариантов. Вот. Премьера этой песни состоялась здесь. Через два дня после выхода диска Кирилл Немоляев принес, ее ставил, мы здесь кайфовали. Сейчас мы еще раз ее послушаем. Вы знаете, вы, пожалуйста, если мы вас попросим и у вас будет время, вы будете в Москве, приходите к нам еще в гости, Людмила Стефановна.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Я с удовольствием!

РУЖЕЙНИКОВ: Правда?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Потому что это моя родина - "Маяк". Я же здесь, понимаете, с очень незапамятных времен. Это была моя первая работа, тогда еще это были "Последние известия" Всесоюзного радио.

РУЖЕЙНИКОВ: Спасибо вам огромное!

ПЕТРУШЕВСКАЯ: И вам спасибо!