Профитроли Максим Дунаевский

СТАХОВСКИЙ: Всем доброго вечера. Вера Кузьмина и Евгений Стаховский в студии. По вторникам, как обычно, выходит наша рубрика "Школьная анкета", куда к нам приходят люди, не нуждающиеся в особом представлении. Максим Дунаевский сегодня. Добрый вечер.

ДУНАЕВСКИЙ: Добрый вечер.

КУЗЬМИНА: Здравствуйте.

СТАХОВСКИЙ: Максим Исаакович Дунаевский, день рождения - 15 января 1945 года, место рождения - город-герой Москва. Российский композитор, народный артист России. Все верно?

ДУНАЕВСКИЙ: Да. Короткая справочка верная.

КУЗЬМИНА: Конечно, ничего особенного не сказали почти.

СТАХОВСКИЙ: Ну, почему? Какие-то известные вещи и какие-то цифры, например, из которых можно попытаться выудить информацию. То есть 1945 год, еще идет война, в январе-то месяце. Уже, конечно, попроще, уже ближе к Берлину.

ДУНАЕВСКИЙ: Особенно я был ближе к Берлину.

СТАХОВСКИЙ: 15 января - это Козерог?

ДУНАЕВСКИЙ: Козерог, да, чистой воды.

СТАХОВСКИЙ: Верите в гороскопы?

ДУНАЕВСКИЙ: Не то чтобы верю, но подтверждения нахожу все время.

СТАХОВСКИЙ: Я имею в виду не гороскопы, скажем так, предрешающие какие-то вещи, не те гороскопы, которые про будущее глаголют.

КУЗЬМИНА: А про общие черты идет речь.

ДУНАЕВСКИЙ: Да, несомненно, люди отличаются по этому признаку.

СТАХОВСКИЙ: А как вы думаете, почему гороскоп по месяцам стал более популярен, чем гороскоп по годам? Потому что 1945 год, я даже не знаю, чей это год.

ДУНАЕВСКИЙ: Я вам скажу, по поводу года объясню. Во-первых, потому что месяца как-то ближе нам просто по духу, а года - это восточный календарь, который вообще не сходится с тем, который принят у нас. И я думаю, именно поэтому. А по поводу восточного календаря, я очень странно… Значит, если по общепринятому календарю, я - Петух.

СТАХОВСКИЙ: А так, учитывая, что наверняка год на Востоке начинался в феврале…

ДУНАЕВСКИЙ: Да, 1 февраля, как минимум, он меняется, тогда я - Обезьяна. И всегда ею остаюсь.

СТАХОВСКИЙ: Есть выбор.

КУЗЬМИНА: А кто вы больше все-таки?

ДУНАЕВСКИЙ: Трудно сказать. Наверное, между. Потому что, видите, это поближе все-таки к Петуху по восточному календарю.

КУЗЬМИНА: То есть только в общие черты каких-то знаков верите или приходилось их замечать?

ДУНАЕВСКИЙ: Я вижу просто, какие люди мне противопоказаны. Просто по работе, по общению.

КУЗЬМИНА: А ну-ка! Может быть, нас останется гораздо меньше в студии сейчас?

ДУНАЕВСКИЙ: Нет-нет-нет, ну что вы! Пять, десять минут, полчаса можно выдержать, конечно, вполне. Но не больше.

СТАХОВСКИЙ: Ну ладно. Мы-то роскошно сегодня собрались. Мы-то - три земных знака: Козерог, Телец и Дева. У нас роскошная компания.

ДУНАЕВСКИЙ: Да, абсолютно.

КУЗЬМИНА: И я в год Обезьяны родилась, между прочим. Так что мы пошалим.

ДУНАЕВСКИЙ: И действительно, это сходится, по всем признакам оно сходится. Например, мне противопоказан апрельский знак Овен. И этому я нахожу подтверждение просто постоянно.

КУЗЬМИНА: Мама моя как раз говорит: "Кто у вас сегодня в гостях?" Я говорю: "Максим Дунаевский, Козерог". Она говорит: "Я - Овен, не буду слушать, от греха подальше".

ДУНАЕВСКИЙ: Правильно, правильно! Но с мужчинами еще можно как-то общаться, а вот с женщинами - нет. Категорически. Все Овны, которые у меня были в жизни, они все были отвергнуты.

СТАХОВСКИЙ: А может, это предрассудки наши работают таким образом?

ДУНАЕВСКИЙ: Вы знаете, вот мама у меня, например, была Скорпион. С мамой у меня отношения ну никак… Когда я уже вырос. Конечно, когда я был маленький, это все замечательно было. Но когда я вырос, у нас с мамой были постоянно какие-то трения, конфликты.

СТАХОВСКИЙ: Но это неудивительно. Мама же не только Скорпион, но и балерина.

ДУНАЕВСКИЙ: Нет, она уже была на пенсии.

СТАХОВСКИЙ: Балерин на пенсии не бывает, вы же знаете.

ДУНАЕВСКИЙ: Да, конечно. Так же, как генералов. Но вот мама была генерал настоящий, ну совершенно. И она умела действительно жалить, как скорпион. Она не прощала, она была контактной женщиной, но высокомерной, как отмечали некоторые. И это я тоже чувствовал на себе. И думал: ну, никогда в жизни со Скорпионом меня ничего связывать не будет. И выяснилось, что самое большое количество дней, лет и времени я провожу теперь со своей женой, которая Скорпион.

СТАХОВСКИЙ: Вот как повернуло!

ДУНАЕВСКИЙ: Уже четырнадцатый год, да, это мой рекорд, моих бракосочетаний.

СТАХОВСКИЙ: Хождений в народ.

ДУНАЕВСКИЙ: Хождений по мукам. Вот как ни странно. Хотя у нас итальянская семья совершенно.

СТАХОВСКИЙ: В каком смысле?

ДУНАЕВСКИЙ: Жало выпускается все время. Я, естественно, сопротивляюсь со страшной силой, бросаюсь носорожьим носом вперед, козерожьим. И вот это происходит постоянно. И тем не менее не расходимся.

СТАХОВСКИЙ: Но это, может быть, хорошо, потому что, если вы говорите, итальянская семья, выплеск эмоций постоянно происходит, но, видимо, любовь какая-то присутствует в жизни.

КУЗЬМИНА: Говорят, папа ваш отличался энергичностью очень большой. И многие отмечали, что его иногда бывает очень много, и уставали. А мама со своим таким жестким, высокомерным характером, она как-то пресекала, или папа, скажем, во внешнем мире был такой, а дома, может быть, был…

ДУНАЕВСКИЙ: Дома он был очень кипучего темперамента человек, совершенно очевидно. Но здесь все-таки разница есть большая. Овен, кстати говоря, тоже бывает очень темпераментный и энергичный, до электризации вокруг себя. Это тоже замечено. Особенно те, которые ближе к Тельцу, потому что Тельцы тоже очень наэлектризованные такие особы. Но у папы был положительный очень темперамент. И его кипучая энергия не была… не трясло людей вокруг все-таки. Она была чрезвычайно положительная, направлена на очень хорошие вещи. Например, собраться компанией и пошуметь, и выпить как следует. В Союзе композиторов, где он, естественно, был и секретарем союза, и вел там какие-то секции, все равно никогда не было ненавистнической какой-то у него политики. Это всегда была доброжелательность. Она была, может быть, громкой, но она всегда была доброжелательной. Это я даже запомнил, будучи маленьким.

КУЗЬМИНА: Есть какие-то семейные традиции, которые плавно перетекли в вашу семью? В одну из ваших семей?

ДУНАЕВСКИЙ: Это действительно так. Наверное, это не только у меня же происходит. Наверное, в любой семье, особенно если семья хорошая, уважаемая, и ты видишь к ней определенное отношение людей со стороны и друзей, которых, к сожалению, после смерти моих родителей уже не осталось, этих общих друзей, потому что они намного старше меня. Но тем не менее традиции есть, конечно. Традиции есть. И я их продолжаю. Но самое-то интересное, что продолжает моя маленькая дочка, которой 11 лет. То есть вот это умение собрать вокруг себя людей, сцементировать их. Куда бы я ни приехал, вокруг меня всегда создается компания. Причем я ее совершенно против своей воли создаю сам. Сначала я хочу побыть один, потом мне делается скучно, я начинаю собирать компании. И в результате на любом острове, при любом виде отдыха вокруг меня уже к концу собирается человек тридцать. Мы даже не можем заказать ресторан. Вот как в Болгарии, в которой я провожу последние 6 лет, там огромные компании, мы даже иногда не можем заказать заранее ресторан, потому что такую компанию просто никто не может принять.

КУЗЬМИНА: Нет таких мест.

ДУНАЕВСКИЙ: Вот моя дочка то же самое делает. Я уже на нее ору. У нас каждую субботу-воскресенье толпится пол ее класса дома. Но ничего с этим сделать не могу. И мне жена говорит: "Ну что ты от нее хочешь? Она же точно такая, как ты!"

КУЗЬМИНА: Желая одиночества и уединения ровно на 15 минут.

ДУНАЕВСКИЙ: Да, да, да! Так что эти традиции, они хороши, потому что много друзей. Много, правда, говорят, их не бывает. Ну хорошо, я соглашусь: много хороших знакомых. Это тоже очень неплохо.

КУЗЬМИНА: Согласна. Евгений?

СТАХОВСКИЙ: Я задумался.

КУЗЬМИНА: Вы хотите в гости к Дунаевским?

ДУНАЕВСКИЙ: Я могу пригласить.

СТАХОВСКИЙ: Мы обсудим это несколько позже, да… Сделали шаг в детство, в юность, родителей вспомнили, и маму, и папу. Но были же наверняка еще какие-то родственники, которые, может быть, как-то влияли на жизнь?

ДУНАЕВСКИЙ: Я плохой родственник на самом деле. Я вам скажу честно

СТАХОВСКИЙ: Почему?

ДУНАЕВСКИЙ: Ну, не знаю. Вот так бывает. Хотя со стороны папы, еврейские семьи, обычно они всегда обрастают…

СТАХОВСКИЙ: Все же знают, что у папы было множество братьев и сестер, и все были дирижерами, композиторами, все были так или иначе музыкантами, практически все.

ДУНАЕВСКИЙ: Да, да. И у меня был родной брат по отцовской линии. Вот не знаю, как-то не сошлось… И только, может быть, последние лет 10-15 у меня появились родственники, которые были давно, естественно, но которых я люблю и в которых я вижу часть своих родных.

СТАХОВСКИЙ: А вы хорошо учились в школе?

ДУНАЕВСКИЙ: Я был отличником, к сожалению.

СТАХОВСКИЙ: Да ладно! А почему "к сожалению"?

ДУНАЕВСКИЙ: Потому что я недолюбливал отличников сам и сейчас их не люблю. И всегда их вижу в жизни, которые были отличниками. Но я был отличником не до конца, нет. Я был отличником где-то, наверное, до класса 7-го. А потом я был хорошистом.

СТАХОВСКИЙ: А что такое? Разгильдяйство какое-то пришло в жизнь?

ДУНАЕВСКИЙ: Нет. Пришло понимание того, что всего не успеть и надо на чем-то сосредоточиться.

СТАХОВСКИЙ: Но были же любимые предметы, которые все равно остались любимыми?

ДУНАЕВСКИЙ: Были.

СТАХОВСКИЙ: Что это?

ДУНАЕВСКИЙ: Это гуманитарные, конечно, предметы. А, допустим, математика и физика… И педагоги (мне повезло) это понимали и не мучили меня. Поставили мне заранее четверку, понимая, что не надо на меня давить.

СТАХОВСКИЙ: Когда к нам приходят в гости дети известных людей, всегда хочется узнать вот эту совершенно банальную вещь, для полноты картины, что называется. То есть почему, скажем, сын композитора и артиста тоже стал композитором и артистом? Это было давление родителей, что вот давайте мальчик у нас тоже сейчас будет учиться музыке, а там уж мы посмотрим, что из него вырастет? Или было у маленького Максимки желание учиться музыке, вот как "хочу быть сталеваром", и всё, и трава не расти?

ДУНАЕВСКИЙ: Нет, никто не давил совершенно, никто из меня не готовил ни композитора, ни артиста, ни музыканта. Это проявилось совершенно самостоятельно, причем в довольно позднем возрасте, в десятилетнем, после смерти отца. Вдруг что-то такое проснулось, и мне ужасно захотелось стать профессиональным музыкантом. До этого так с ленцой, время от времени, конечно, я музыке учился, но это нельзя назвать обучением.

Я очень любил спорт. На каком-то этапе жизни (совсем когда был маленький, этак в пятилетнем возрасте), как все мальчишки, я любил машинки, и у меня была одна из первых в Москве, а может быть, даже в стране, педальных машин. Из Парижа мне ее привезли. Это было невероятно! У меня даже есть такая фотография, где я, как заправский шофер, с тряпкой стою у этой машины, и тогда, как вспоминают мои родственники, я заявил, что я буду только шофером и ничего другого я в жизни не хочу. Но прошло какое-то время, и я уже заявлял, что я буду композитором. Но это все дети что-то меняют в жизни… Поэтому - нет, никто меня не готовил, это как-то проснулось, а вот как, даже не могу вам сейчас сказать.

СТАХОВСКИЙ: То есть что-то такое снизошло. А это правдивая история о том, что фамилию Дунаевский вы получили тогда же, когда вам было 10 лет, или это желтая пресса? Что партийные какие-то инстанции решали этот вопрос очень серьезно?

ДУНАЕВСКИЙ: Нет. Тут несколько вещей перепуталось. Сейчас я просто скажу, что было в действительности.

СТАХОВСКИЙ: Да, это очень интересно.

ДУНАЕВСКИЙ: При моем рождении папа был женат. Женат на другой женщине, не на моей матери. И поэтому по законам советским он не имел права дать мне своей фамилии, всё очень просто объясняется. И я носил фамилию матери - Пашков. Тоже неплохая фамилия. Тем более что она действительно какой-то очень отдаленной веткой принадлежит к роду Пашковых. Она барышня-крестьянка типичная. Значит, папа был белогвардейцем, а потом возглавлял московскую милицию, как часто бывало. А мама была крестьянкой из деревни. Фамилия была хорошая все равно. И потом, когда уже папа умер, мне в какой-то момент, к 16 годам, когда у нас получают паспорт, мне захотелось носить отцовскую фамилию.

СТАХОВСКИЙ: То есть это было ваше решение, получая паспорт, вы сказали: "Хочу быть Дунаевским"?

ДУНАЕВСКИЙ: Наверное, если бы папа был жив, может быть, это не пришло мне в голову.

КУЗЬМИНА: Вы следите, может быть, появлялась какая-то информация о ваших одноклассниках? Или растерялись с тех пор?

ДУНАЕВСКИЙ: У меня осталась пара одноклассников. Одно время мы даже где-то общались, а потом потерялись. Вы знаете, это большое расстройство. Во-первых, не все достигли чего-то в жизни, не все построили свою жизнь. С женщинами вообще бывает встречаться очень печально, потому что…

СТАХОВСКИЙ: Мы помним их другими.

ДУНАЕВСКИЙ: Да! Поэтому я это прекратил. Это действительно грустно. Все начинают болеть, все начинают говорить о своих болячках. Все-таки возраст-то уже немаленький…

СТАХОВСКИЙ: А все мы - люди, конечно.

ДУНАЕВСКИЙ: Да. И я эти общения прекратил. Мало того, я должен сказать, что у меня прекрасное замещение произошло. Все мои школьные друзья (это не обязательно одноклассники, просто по возрасту мои школьные друзья), студенческие друзья мне дали в наследство (хотя они почти все живы, слава богу) своих детей. Вот с ними я дружу. Удивительная история! Даже уже прекратив такое, можно сказать, плотное общение со своими сверстниками школьными или студенческими, я продолжаю дружить с их детьми. Что это, почему это - я до сих пор не могу понять.

КУЗЬМИНА: А вам не кажется, что вы просто человек не того поколения по внутренней своей сути? Не поколения своих одноклассников, а вот уже следующего поколения?

ДУНАЕВСКИЙ: Может быть, да. Вы сказали вещь правильную. Иногда я себе говорю: "Стоп! Куда ты несешься? Чего ты делаешь? Хватит уже! Что такое? Что происходит с тобой?"

КУЗЬМИНА: У парня вон суставы уже, а ты все бежишь в кино!

ДУНАЕВСКИЙ: Да, совершенно верно. Я еще в турнирах участвую в теннисных, и мне тоже говорят: куда, чего? Хватит!

СТАХОВСКИЙ: Но это же хорошо. Может быть, это тот самый дополнительный талант?

ДУНАЕВСКИЙ: Это не талант. Это просто данность такая генетическая.

СТАХОВСКИЙ: Понятно. Хорошо. У вас есть нелюбимый звук какой-нибудь?

ДУНАЕВСКИЙ: Например, что это может быть?

КУЗЬМИНА: Например, ногтями по стеклу.

СТАХОВСКИЙ: Но это совсем что-то раздражающее. Хорошо. Давайте развернем этот вопрос в профессиональную область. Не секрет, что очень многие музыканты, и композиторы в первую очередь, работая с симфоническими оркестрами, кто-то больше тяготеет, например, к деревянным духовым, кто-то обожает ударные, кому-то дудки подавай и не свернуть ни в какую сторону. Есть какие-то инструменты, а может быть, не инструменты, а какие-то конкретные звуки, которые могут издавать музыкальные инструменты, которые вам не очень нравятся и вы стараетесь их избегать?

ДУНАЕВСКИЙ: Нет. Честно говоря, нет. Это все равно, что спросить: какой любимый цвет или, наоборот, какой нелюбимый.

СТАХОВСКИЙ: Если у художника, то, может быть, это бы имело какое-то значение.

ДУНАЕВСКИЙ: Нет, а цвет сам по себе не существует. В сочетании он только может существовать хорошо или плохо. То есть сам по себе голубой или желтый - ну как сказать: плохой цвет? Нет. Вот если человек оденется в голубой пиджак и желтую рубашку, может быть, это и хорошо для некоторых попсовых артистов, но в принципе это вызывает немедленно какое-то отторжение у нормального человека.

КУЗЬМИНА: Диссонанс внутренний.

СТАХОВСКИЙ: Вот такой украинский флаг.

ДУНАЕВСКИЙ: Флаг должен вызывать такую реакцию: отторжение или наоборот. Но флаг есть флаг.

СТАХОВСКИЙ: Я понял, да. То есть со звуками - был бы звук, а уж куда его пристроить - это дело мастера.

ДУНАЕВСКИЙ: Да, да, да. Сам по себе он не существует. Он в сочетаниях существует.

КУЗЬМИНА: Был какой-то в детстве сон, который снился постоянно?

ДУНАЕВСКИЙ: Да, да. Был сон какой-то очень странный, и должен сказать, что иногда даже сейчас бывает такое - детские сны. Так вот, детские сны иногда бывают. Они достаточно прямолинейные, поэтому называются детскими. Мне снилось, что в углу комнаты брезжит какой-то рассвет, какие-то сумерки…

СТАХОВСКИЙ: Максим Дунаевский сегодня в "Школьной анкете", Максим Исаакович.

КУЗЬМИНА: Мне кажется, не часто вас по имени-отчеству называют.

ДУНАЕВСКИЙ: Да, нечасто. Я прошу меня не называть.

СТАХОВСКИЙ: А почему?

ДУНАЕВСКИЙ: Не знаю. Я чувствую себя моложе. А с отчеством как-то сразу резко старше.

КУЗЬМИНА: И сразу столько ответственности! А когда просто Максим, вроде как от меня ничего и не ждут.

СТАХОВСКИЙ: Итак, нам необходимо выяснить, что же в детских или юношеских повторяющихся снах, когда брезжило что-то там из угла…

ДУНАЕВСКИЙ: Да. У вас есть какая-то музыка-ужастик?

СТАХОВСКИЙ: Сейчас мы нашего звукорежиссера попросим включить.

ДУНАЕВСКИЙ: …Как будто бы я просыпаюсь, а такой брезжущий рассвет, полусумерки, и в углу какие-то движения, какие-то такие неоформленные движения, какое-то странное совершенно существо, типа Чужого в фильме, чужое такое вырастает что-то, растет. И вот я понимаю, что я не могу произнести ни слова, бежать не могу, всё ватное. Я только произношу слово, которое я в самом маленьком детстве своем, когда совсем был маленький и не мог произнести правильно слово, я говорил: "Мама, мама, там патка". "Патка" - это была тряпка. Вот половая тряпка, знаете, старая, в советских квартирах такая на палке тряпка, такая грязная тряпка большая, вот она стояла где-то когда-то, видимо, в углу. И вот она меня в детстве чем-то тревожила очень сильно. И вот это мне снилось. Какая-то "патка"-ведьма, которая растет, которая превращается в какую-то невероятную совершенно историю. И вот это было довольно часто. Я от этого просто замирал, умирал от этого сна.

СТАХОВСКИЙ: Но давно не приходила "патка"?

ДУНАЕВСКИЙ: Уже давно не приходила. Но долго мне снились эти сны. Какие-то детские страхи.

СТАХОВСКИЙ: А почему? С чего вдруг? Что за невроз детства?

ДУНАЕВСКИЙ: Какие-то страхи, не знаю. Вот я говорю, что-то в голову вошло.

КУЗЬМИНА: Мне кажется, дети сами себе нафантазируют, а потом их это просто преследует. Пока сам себе не объяснишь, что под кроватью никого нет. Но становится скучно.

СТАХОВСКИЙ: Чтобы понять, что под кроватью никого нет, надо спать под кроватью.

ДУНАЕВСКИЙ: Нам же снятся действительно страхи, часто снятся, какие-то жути же нам снятся. Пусть это не "патка", но какие-то жути.

СТАХОВСКИЙ: А ученые давно объяснили: ноги мерзнут.

ДУНАЕВСКИЙ: Просто поэтому, да?

СТАХОВСКИЙ: Да. Тогда начинают человеку сниться кошмары.

КУЗЬМИНА: Никогда ничего не сбывалось? Или какого-то дежавю не случалось?

ДУНАЕВСКИЙ: В сновидениях?

КУЗЬМИНА: Да.

ДУНАЕВСКИЙ: Да, случалось, конечно. Случалось.

КУЗЬМИНА: Что видели, а потом приходило в реальной жизни?

ДУНАЕВСКИЙ: Да. Наверное. Сейчас не могу привести какого-то примера, но было, конечно.

СТАХОВСКИЙ: А вас легко удивить? Вы часто удивляетесь вообще чему-

либо?

ДУНАЕВСКИЙ: А я думаю, что без этого просто нет творчества. Пушкин же сказал, что если вы в одно прекрасное утро, когда выходите на крыльцо, не удивляетесь листочку, взошедшему солнышку, поющим птичкам, то, значит, у вас всё кончилось как у художника.

КУЗЬМИНА: Есть ли у вас какое-нибудь ноу-хау? Что-то, что вы придумали? Это не музыка и слова песни, композиции, а вот что-то, может быть, бытовое. Что-то, что вы так делаете, как никто не умеет. Что-нибудь открывать, что-нибудь приделывать, приклеивать? Вырезать лобзиком?

ДУНАЕВСКИЙ: Вот это нет. Не дай бог! Нельзя мне ничего этого поручать. Все останутся без рук, без пальцев. Не только я, но и все окружающие. Так что нет, ничего по дому такого нет.

СТАХОВСКИЙ: Лучше каждому свое.

ДУНАЕВСКИЙ: Абсолютно правильно.

КУЗЬМИНА: А есть что-то по дому, что вы хорошо делаете? Что можно поручить?

ДУНАЕВСКИЙ: Можно поручить, и я это люблю, как ни странно, я люблю ходить на рынок, выбирать продукты. И просто даже в магазин ночью заехать, когда никого нет.

КУЗЬМИНА: Но там вы, судя по всему, совмещаете приятное с полезным: почитать, посмотреть, понюхать, потрогать. Как творческий человек.

ДУНАЕВСКИЙ: Конечно, конечно. Почему-то это нравится, не знаю, почему-то это нравится.

КУЗЬМИНА: А что всегда есть в вашем холодильнике или должно быть совершенно точно?

ДУНАЕВСКИЙ: Но не ждите, не скажу: водка.

КУЗЬМИНА: Совершенно не ждали. Ждали обезжиренного творога, конечно же.

ДУНАЕВСКИЙ: Что должно быть обязательно? Обязательно колбаса нескольких сортов. Вот не могу себе отказать, хотя знаю, что вредно.

СТАХОВСКИЙ: Да ладно! На вас глядя, становится понятно, что это миф. Ничего не вредно.

ДУНАЕВСКИЙ: Не могу не съесть утром бутерброд с колбасой и чашкой кофе. Должен быть хороший кофе дома. Должна быть колбаса, ветчина, что-нибудь такое из самого вредного, пожирнее и повреднее. Вот. Это должно быть.

КУЗЬМИНА: Принято.

СТАХОВСКИЙ: Что надо сделать, чтобы вы разозлились?

ДУНАЕВСКИЙ: Вообще я злюсь часто. Поэтому я даже не знаю, что меня может вывести из себя… Могу сказать, могу сказать! Вы знаете что? Скорее всего, непрофессионализм. Жуткий непрофессионализм, который встречается, увы, у нас на каждом шагу. Я же прожил 10 лет в Америке, когда я там работал по своей профессии, допустим, писал музыку к фильму, то вокруг меня всегда были профессионалы. Они не обязательно были гениальными или талантливыми людьми, но они до боли, до судорог знали свою профессию. Вот у нас сегодня этого ничего нет. Когда ты встречаешь профессионала, ты жутко этому радуешься, просто блеешь, как последний козлик, от счастья.

КУЗЬМИНА: И спрашиваешь, а есть ли у вас дети, кому вы можете потом передать свою профессию? И когда говорят, что пока нет…

ДУНАЕВСКИЙ: Вот меня это ужасно злит, злит и раздражает, что я должен с такими людьми работать, что-то им объяснять. И приходит время, когда я говорю: тьфу, не хочу ничего объяснять, я лучше уйду.

СТАХОВСКИЙ: Так проще будет и вам, и мне.

КУЗЬМИНА: Наверняка вам рассказывали какие-то истории, с другими людьми произошедшие, но благодаря тому, что они соприкоснулись с вашим творчеством. Не знаю, услышали песню, что-то случилось… Наверняка рассказывали, что, "ты представляешь, вот под эту песню мы…" Или: "Эта музыка стала музыкой нашей жизни".

ДУНАЕВСКИЙ: Самая страшная фраза, которую произносят: "Мы под вашу музыку выросли". Это самое страшное, что может быть, на самом деле.

КУЗЬМИНА: Все истории страшные, если… Понятно.

ДУНАЕВСКИЙ: Есть замечательный совершенно полуанекдот, полуправда, не знаю, насколько она правда, но выглядит как правдивая история. Когда Утесову исполнилось 80 лет, был огромный концерт его в Одессе, на его родине, в оперном театре одесском знаменитом. И после концерта его задними ходами выводили, потому что толпа просто могла его разорвать. И когда его вывозили переулками какими-то, вдруг бросилась наперерез машине какая-то старая дама, подбежала к машине, рванула дверцу и закричала своему маленькому сынишке, которому было лет 6-7, который бежал за ней: "Моня, Моня, иди сюда, это Утесов! Посмотри скорее, потому что, когда ты вырастешь, он уже умрет".

КУЗЬМИНА: А ведь это правда, как ни странно!

СТАХОВСКИЙ: Но правда бывает совершенно разная.

ДУНАЕВСКИЙ: Смешная страшилка такая, да.

СТАХОВСКИЙ: А вы любите узнавать секреты других людей?

ДУНАЕВСКИЙ: Нет. Я ничего не знаю. Я последний всегда узнаю обо всем.

СТАХОВСКИЙ: А что это? Это нелюбопытство или это, как у Шерлока Холмса, нежелание заполнять свой чердак ненужными вещами?

ДУНАЕВСКИЙ: Скорее всего, нелюбопытство. Действительно, не надо заполнять мусором, потому что полочки-то все-таки рассчитаны на какое-то количество, пусть и астрономическое, но все равно рассчитаны. И, конечно, чем больше ты их загрязняешь, тем труднее приходится.

СТАХОВСКИЙ: К вопросу о секретах. У нас есть рубрика, "Секрет" называется. Суть ее крайне проста. Человек, который был у нас в гостях в прошлой программе, задает вопрос нашему следующему гостю, естественно, не имея представления, кто это будет. То есть такой вопрос в космос.

БИЛЬЖО: Здравствуйте. Меня зовут Андрей Бильжо. И у меня к вам такой вопрос: как много времени вы проводите в Интернете и Фейсбуке? Можете ли вы не сфотографировать то, что вы едите и где вы присутствуете, и не выложить это в Фейсбук? Вот такой вопрос. И не становится ли ваша жизнь подвластна Интернету и зависима от Фейсбука?

КУЗЬМИНА: Сразу понятно, чем озадачен Андрей Бильжо.

СТАХОВСКИЙ: Как психиатр, должен докопаться до истины.

ДУНАЕВСКИЙ: Видимо, да. Но я скажу, вопрос очень актуальный на самом деле. Может быть, не лично для меня, но для очень многих людей. И я вижу их мучения колоссальные и думаю, откуда у них берется столько времени, чтобы это всё делать, выкладывать в Фейсбук свою личную жизнь, такое количество фотографий. Когда моя 11-летняя дочка делает, я понимаю. Во-первых, у нее есть достаточно много свободного времени, хотя уже все меньше и меньше. Вот. А почему это взрослый человек делает? Я думаю, делает от колоссальной совершенно неуверенности в себе, просто каких-то комплексов. Вот у меня этого нет. Я вообще даже в социальных сетях не нахожусь. Очень часто мне присылают мои друзья: "войди". Я этого не делаю почему? Во-первых, боюсь этим заразиться, потому что это вирус. А во-вторых, на это действительно нет времени. Я, конечно, сижу в Интернете некоторое количество времени, ночью пару часов, чтобы ответить на письма, написать свои, что-то такое проверить, что-то посмотреть иногда. Но не более того.

КУЗЬМИНА: Скажите, пожалуйста, вы же прямое отношение имеете к фонду благотворительному имени вашего отца?

ДУНАЕВСКИЙ: Да. Я президент этого фонда.

КУЗЬМИНА: Тяжело выбирать ту область или тех конкретных людей, кому помогать?

ДУНАЕВСКИЙ: Тяжело. Мы много лет искали это применение. И нашли его, я думаю, что десяток лет уже назад, нашли его в помощи талантливым, именно талантливым, детям. Сначала это касалось только Москвы, потом вышло за ее пределы. Маленьким, от маленьких до среднего возраста, до отрочества. Потом… Мы никак уже в последние годы не можем найти никакое количество денег на это, потому что все-таки они нужны, никуда не деться, поэтому эта программа прекратилась. Но она была очень хорошей. И я очень рад, что это было, потому что сегодня множество из этих ребят стали просто выдающимися музыкантами. Иногда мы их собираем вместе с художественным руководителем, с которой я работал, это Алла Исааковна Ландер, и делаем концерт, гордимся, что мы когда-то им помогли.

КУЗЬМИНА: Ну, и наблюдаете за тем, как они растут.

ДУНАЕВСКИЙ: Да, конечно.

КУЗЬМИНА: Есть что-то, что вы уже не успеете сделать?

ДУНАЕВСКИЙ: Наверное, много чего не успею. Не успею стать миллионером, например. Никак уже не успею.

СТАХОВСКИЙ: А хочется?

ДУНАЕВСКИЙ: Уже и не хочется. Уже и не надо.

КУЗЬМИНА: А есть какой-то минимальный список, что нужно сделать? Какие-то глобальные истории? Куда-то пропутешествовать, что-то потрогать?

ДУНАЕВСКИЙ: Нет, я не турист. Я бываю где, мне этого достаточно. Потом я вижу какие-то повторения. Я не был, например, в Индии, и во что бы то ни стало поехать посмотреть Индию - у меня такого нет. Если представится такая возможность, я, конечно, с удовольствием поеду. Но специально себя трогать с места: вот надо, надо… Я знаю таких людей и очень им завидую, которые все время куда-то едут, куда-то стремятся. Нет, этого нет. И что я могу не успеть сегодня? Даже не знаю, я как-то спокойно живу, в согласии с собой и достаточной гармонии. Хотя очень даже нервный человек и волнуюсь, когда что-то делаю, когда что-то создаю. Всё есть в жизни. А что не успею написать какую-нибудь великую оперу - не знаю, меня это не мучает.

СТАХОВСКИЙ: Что самое сложное в вашей работе?

ДУНАЕВСКИЙ: Самое сложное - начать. Белый лист бумаги - это пугающая вещь для любого писателя. Ну, сейчас у композитора нет белого листа нотной бумаги.

СТАХОВСКИЙ: В компьютере всё?

ДУНАЕВСКИЙ: Да, есть компьютер, потому что гораздо легче и быстрее заносить туда свои мысли. Но начать все равно трудно.

СТАХОВСКИЙ: Понимаю. Если бы вам разрешили изменить только одну вещь в мире, что бы это было?

ДУНАЕВСКИЙ: Ой! Я бы изменил Москву, которую я обожаю, в которой я живу. Она стала настолько непригодна для жизни и работы, и все эти старания, о которых мы слышим, видим…

СТАХОВСКИЙ: Вы не представляете, какой вы по счету человек, который говорит нам это.

ДУНАЕВСКИЙ: Это ужасно больно, потому что я ее люблю, я здесь родился, я здесь живу, и поэтому это ужасно больно, что она становится постепенно уже совсем непригодной. То есть я делаю последние буквально усилия. Еще чуть-чуть… Каждый раз, когда я слышу по радио про какие-то нововведения, новшества наших московских властей, я уже не кричу, не спорю, как раньше, не говорю: "Посмотри, какой бред они несут!" - я уже даже этого не делаю. У меня просто одна и та же мысль: надо уезжать. Вот это ужасно! Хуже этой мысли ничего просто нет.

КУЗЬМИНА: Спасибо большое. Нам пора закругляться.

СТАХОВСКИЙ У меня есть масса вопросов еще к Максиму Дунаевскому, видимо, это позволит мне еще раз пригласить его в нашу программу.

ДУНАЕВСКИЙ: Конечно, с удовольствием. Мне понравилось.

СТАХОВСКИЙ: Спасибо большое.