20 марта 2020, 10:00 20 марта 2020, 11:00 20 марта 2020, 12:00 20 марта 2020, 13:00 20 марта 2020, 14:00 20 марта 2020, 15:00 20 марта 2020, 16:00 20 марта 2020, 17:00 20 марта 2020, 18:00 20 марта 2020, 19:00 20 марта 2020, 20:00

Стихотворство обязательно связано с читателем

Накануне Всемирного Дня поэзии (отмечается 21 марта) поэт Евгений Рейн рассказал о своём пути в литературе, о ситуации в современной русской поэзии и перспективах е развития.

Признанный поэт, сценарист, прозаик, один из круга «ахматовских сирот», друг и собеседник крупнейших поэтов и писателей своего времени, руководитель собственной поэтической мастерской в Литературном институте, всё это – Евгений Рейн. Беседуя с ним, с головой окунаешься в богатую историю русской поэзии ХХ века. Многих великих поэтов он знал лично: Ахматову, Пастернака, Слуцкого, Бродского... В советские годы долгое время его практически не печатали, за участие в неподцензурном альманахе подвергали политическому преследованию. Первый сборник его стихов вышел, когда Евгению Рейну было 49 лет.

Накануне Всемирного Дня поэзии (отмечается 21 марта) Евгений Рейн побеседовал с нашим корреспондентом Катериной Кочетковой и рассказал о своём пути в литературе, о ситуации в современной русской поэзии и перспективах её развития.

Евгений Рейн. Фото из семейного архива

К.К.: Вы начали писать с юных лет?

Е.Р.: Мне было лет 13-14, многие начинали писать и раньше. Бродский вот начал очень поздно писать, в 18 или 19.

К.К.: Насколько я знаю, именно Вы в каком-то роде выступили его учителем?

Е.Р.: Он так говорил, да. Я его с Ахматовой познакомил. У меня была двоюродная тётка, лауреат Сталинской премии. В эвакуации она была в Ташкенте и там подружилась с Ахматовой. И вот она как-то пригласила на чай и Ахматову, и мою маму, а мама захватила меня – мне было 11 лет. Тогда состоялось наше с Ахматовой знакомство. Потом, через многие годы, Пастернак рассказал мне, что Ахматова жива и живет в Ленинграде. И я решил её найти, что в те времена было невероятно просто: были такие будочки, за 20 копеек надо было назвать фамилию и год рождения, и тебе немедленно давали адрес. Прямо от этой будки я пошел к Ахматовой, и она меня приняла, довольно плотно со мной беседовала. И я стал у нее бывать. Позднее рассказал об этом Бродскому. Он не поверил мне, сказал: «Ты меня разыгрываешь, она давным-давно умерла!». Вот я его и отвёз.
Ахматова две трети года жила на даче, в Комарове. Рядом там была дача академика Берга, где внучки академика дали Бродскому комнатку. Он жил целую зиму рядом с Ахматовой, помогал ей воду носить, в магазин ходил и снабжал её пластинками: она очень любила всякую музыку. Мы достали проигрыватель и ездили туда иногда послушать музыку, поболтать. Найман, ставший её секретарём в будущем, Дима Бобышев, Бродский и я.

К.К.: Общение и близкое знакомство с Ахматовой как-то отразилось на вашем творчестве?

Е.Р.: Вы знаете, очень непросто сказать, чтобы она повлияла как-то на сочинительство... На Бродского – нисколько, он ученик Цветаевой. Я думаю, она как-то повлияла на Бобышева, поскольку она была человек православный, хотя этого абсолютно не афишировала.

К.К.: А у Вас были какие-то поэты, которых вы могли бы назвать своими учителями в плане слова, слога, творческого вдохновения?

Е.Р.: В ранние годы больше всего я любил Лермонтова и Некрасова, писал о них даже какие-то эссе. А потом как-то быстро перескочил на модернистскую поэзию – на Маяковского, Багрицкого... Конечно, и Ахматова очень повлияла, но не стилистически, а какой-то связью с началом века. Она рассказывала о Блоке, Кузьмине, Иванове, о Белом – о ком угодно. Она навсегда осталась акмеисткой и очень не любила людей, которые воевали с Гумилевым, Мандельштамом, с ней в молодости. Абсолютно не признавала ни Брюсова, ни Иванова, скептически относилась к Кузьмину. Мне нравился Северянин, а она смеялась. Она говорила, что это вздор, графомания и так далее. Когда ей читали Олейникова и раннего Заболоцкого, она думала, что это написано в шутку. Но потом стало ясно, что какие-то нравственные взгляды и принципы в нас были заложены именно ею. Что касается подражания стихам... Уж слишком она специфический поэт, такая женщина-воительница.
«Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь,
И ночей наших пламенным чадом –
Я к тебе никогда не вернусь».
Это надо быть Ахматовой, чтобы так написать, и только. Она гениальный поэт, но я не думаю, чтобы сейчас существовала какая-то линия её поэзии.

Евгений Рейн. Фото из семейного архива

К.К.: Когда Вы поняли, что хотите связать свою жизнь с поэзией?

Е.Р.: Это как-то вышло совершенно само собой. Я окончил технологический институт, был инженером, не очень удачным, хотя работал на разных заводах 3 года. Писал какие-то очерки, киносценарии, но надо было зарабатывать, нужны были деньги, была семья. Параллельно я писал стихи, и меня очень долго не печатали. Наконец, после долгих мытарств, в 84-м году у меня вышла первая книга. И пошло...

К.К.: А сейчас пишете много?

Е.Р.: Сейчас очень мало пишу, в основном преподаю.

К.К.: В творческой среде всегда есть какие-то авторитетные фигуры: ими восхищаются, их обсуждают, им подражают. Студенты Вашей поэтической мастерской подражают кому-нибудь?

Е.Р.: Да, конечно! У меня есть весьма одарённые ребята, все они просвещённые, милые, культурные люди, только несколько недисциплинированные и рассеянные. Подражают они какой-то не совсем понятной мне поэзии, смеси из Цветаевой, Пастернака, Мандельштама и каких-то стихов, которые они вычитывают в интернете и в современных журналах. Ещё очень талантливые поэты – это поэты следующего за моим поколения: Гандлевский, Кенжеев, Кублановский, Сопровский... Вот между ними нынешние молодые как-то свои привязанности распределяют. Способные ребята. Они языки знают, это очень важно, чего в моем поколении почти не было. Что из них получится... Понимаете, поэзия абсолютно не может быть никакой профессией, в отличие от советских или брежневских годов. Денег она не приносит, журналы вообще ничего не платят. Платит ли что-нибудь интернет – я не знаю. Значит, они все должны иметь какую-то параллельную профессию: переводчик, телевизионщик, ещё кто-нибудь.

К.К.: Каким путем современные молодые поэты вообще могут о себе заявить? Какие-то публикации в тех же журналах?

Е.Р.: Конечно. Выходит «Новый мир», «Знамя». Сейчас есть молодёжные журналы – «Дети Ра», например. В Ленинграде выходят 3 журнала – «Аврора», «Звезда» и «Нева». Сейчас издать книгу – это не проблема, это в советские годы надо было собирать десятки рецензий, годами стоять в планах издательства, преодолевать всякие сложности с редактором, с цензором... Пойдите в любой книжный магазин – стоят колоды изданных книг. Конечно, среди них есть какие-то люди, которые талантом и необычностью заявляли о себе. Вот такой поэт – Борис Рыжий, слышали? Он, на мой взгляд, последнее такое замечательное явление в нашей поэзии. Замечательный поэт Лосев... Многие поэты эмигрировали, так что сейчас русская поэзия разошлась. Но факт, что люди чего-то хотят. Есть какое-то стремление высказаться стихами, пребывать в этом мире. Без этого в самом техногенном, самом богатом, самом насыщенном обществе все-таки чего-то не хватает.

К.К.: А о чём вообще пишет молодое поколение?

Е.Р.: Обо всём. Лирика, любовная лирика, описывают свои путешествия – кто в Венецию, кто в Петербург. Каждое стихотворение есть некая тематическая задача, которую они решают. В основном это какие-то впечатления, такой импрессионизм, иногда очень изысканный. Вот у меня есть студент Кошелев – пишет непонятно о чём, но пишет очень изысканно. Это целая огромная наука, пирамида из всяких сложностей.

К.К.: Есть такое мнение, что настоящее искусство появляется только через страдание и жизненный опыт. А когда человек молод, у него недостаточно впечатлений и тяжёлых событий в биографии, и он неспособен глубинно прочувствовать...

Е.Р.: Это законное мнение. Был такой, ныне признанный классиком, поэт Георгий Иванов, он ещё с кадетского корпуса стал печатать замечательно ловкие, красивые стихи, которые никто особенно не ценил. И когда они попали на рецензию Блоку, тот сказал, что прежде, чем автор узнает настоящие проблемы и терзания, ничего не получится. И буквально предсказал: Иванов эмигрировал, там помыкался и действительно стал выдающимся поэтом, совершенно не похожим на того, каким был в молодости. Но вместе с тем мы знаем другие примеры: Лермонтов уже в 19 лет был замечательным поэтом. Артюр Рембо в 19 лет бросил поэзию и навсегда остался одним из величайших поэтов в истории литературы. Блок очень рано начал писать замечательные стихи... У Маяковского есть такая строфа:
«Нами лирика в штыки неоднократно атакована,
Ищем речи точной и нагой.
Но поэзия – пресволочнейшая штуковина:
Существует – и ни в зуб ногой».
Каждый случай совершенно конкретен, ничего нельзя обобщать.

К.К.: А у Вас есть любимые поэты?

Е.Р.: Конечно. Державин, Жуковский, Пушкин, Баратынский, Некрасов, Блок, Кузьмин, Ахматова, Цветаева, Бродский.

К.К.: А из тех, кого называют современными?

Е.Р.: Кушнер, Чухонцев. Оба замечательные поэты. Белла Ахмадулина была чрезвычайно фантастической.

Евгений Рейн. Фото из семейного архива

К.К.: Как Вы думаете, что-нибудь изменилось в русской поэзии с появлением интернет-технологий?

Е.Р.: Да. Отпал аппарат издательства, редактуры, и создалась какая-то другая коллизия, другая общность. Но и там вырастают какие-то лидеры.

К.К.: Раз появился интернет, есть ли тогда будущее у литературных журналов?

Е.Р.: Еще недавно я был уверен, что есть. Но журналы закрываются. Нет денег. Таких толстых журналов, как «Знамя», «Новый мир», «Звезда», нигде в мире нет, это сугубо российское явление. Еще с XIX века всё это началось, с Пушкина, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, «Современник», «Отечественные записки», журналы ХХ века – «Аполлон», «Скорпион», «Беседы», которые Горький издавал в эмиграции, «Красная новь»... Все поддерживалось как-то или меценатами, или уже в советские годы – правительством. Сейчас такого нет. Появился интернет. Но насколько он заменил бумажный формат? Когда-то позиции журналов определяли настроения общественные. Теперь наступила другая эпоха, ей надо самоорганизоваться, прийти в себя. У нас, мне кажется, в экономическом, в структурном смысле книгоиздание сейчас на низкой точке. Но всё придет в норму.

К.К.: 21 марта весь мир отмечает День поэзии. Но, хоть он и носит статус общемирового, у нас он всё-таки не так распространён...

Е.Р.: Когда-то в этот день, который тогда ещё отмечали осенью, мы все выступали – кто в книжных магазинах, кто на площадях, создавались даже такие обширные социальные структуры: например, на площади Маяковского около памятника молодые поэты читали стихи. Сейчас у нас другая пора.

К.К.: А что можно сделать, чтобы снова как-то популяризировать этот праздник?

Е.Р.: Выступить! Выступить, встретиться с аудиторией. Я считаю, что любое стихотворство обязательно связано с читателем, с восприятием. Я не могу представить, что не нужно совершенно кому-то что-то объяснять и прочитать. Если ты находишься один на необитаемом острове – вопрос, будешь ли ты сочинять стихи. Поэтому обязательно нужны встречи с читателями (пусть не сегодня, так в следующий раз), можно продавать какие-то книжки стихов, вспоминать какую-то поэзию. Сейчас поэзия слилась со всякого рода музыкальными делами – например, рок-поэзия. И там есть даровитые люди. Я прекрасно помню, как освистывали Окуджаву, как довольно скептически относились к Высоцкому. Но прошло время, и всё встало на место. Уже их памятники на улицах стоят...