Валенки Людмила Петрушевская

ТИХОМИРОВ: Уважаемые друзья, в студии наконец-то появилась она! Она вплыла в этой прекрасной, очаровательной шляпе, в этом боа, в этом черном платье, и только искристые глаза, которые видно…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Видно все-таки, да?

ТИХОМИРОВ: Да, видно. Говорят о том, что это не простая женщина, это не просто модель, а это писатель, драматург, прозаик Людмила Стефановна Петрушевская. К вам как лучше обращаться, по имени, отчеству?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Людмила Стефановна.

ТИХОМИРОВ: Стефановна все-таки, да?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да. Вообще-то у поляков нет отчества, это так по традиции меня называют в театрах.

ТИХОМИРОВ: В театрах. А давно начали называть?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Давно. Олег Николаевич первый начал называть.

ТИХОМИРОВ: О, то есть, вы давно живете на этом свете.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну, в общем, не так давно, не 100 лет. Нет, нет, я горжусь всем.

ТИХОМИРОВ: Вы прекрасно выглядите и, знаете, могу вам сказать честно, что сегодня утром я залез в интернет, начал читать ваши сказки, и у меня впервые за долгие годы вдруг что-то сжалось внутри, и я понял, что нахожусь на грани, чтобы чуть-чуть заплакать. Я сказал: нет, нет, это, наверное, хмурое утро, что-то, наверное, было не так, наверное, что-то я вчера съел не свежее. Но это ощущение, знаете, давно я не встречал его, к сожалению.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Спасибо, солнышко мое.

ТИХОМИРОВ: Это было абсолютно честно и искренне.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Я вас беру в свои…

ТИХОМИРОВ: Пажи.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да.

БАТИНОВА: А можно меня тоже?

ТИХОМИРОВ: Итак, напомним, что в студии находится российский прозаик, драматург, певица Людмила Петрушевская. Людмила Стефановна, конечно, мы сегодня будем говорить о вашем творчестве, о ваших произведениях, о ваших пьесах, между прочим, на которых воспитывалось все прогрессивное человечество, по крайней мере, мы. Но я хочу начать, на самом деле, не знаю, как Лена меня поддержит или нет, я хочу начать с одного очень тяжелого и серьезного разговора. Вы знаете, мне кажется, что в нашей стране люди боятся старости. Они не доживают до старости, но они ее боятся, потому что они боятся быть немощными, боятся быть невостребованными, они боятся уже самовыразиться. А мне кажется, что вообще зрелый возраст это такое прекрасное состояние, когда ты уже что-то можешь, уже что-то знаешь, и в то же время тебе кажется, что еще все впереди. Вот как людей заразить этим ощущением, что жизнь не заканчивается ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вы знаете, наверное, это ощущение возникает… вы знаете, был такой замечательный период, когда возвращались люди из лагерей. И вернулся Волков, ему было уже за 70, по-моему. Он женился, родил ребенка.

ТИХОМИРОВ: Это актер?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, автор.

ТИХОМИРОВ: А, автор, сказочник.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Писатель. И вернулся, ну, с памятью у меня, конечно, изумительно давно. Короче говоря, вернулись люди оттуда, Окуневская.

ТИХОМИРОВ: Актриса.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Актриса замечательная. И вот этот период, когда они были там, вытолкнул их жить, потому что там они не жили. Существование любой женщины, у которой… ну, у меня трое детей.

ТИХОМИРОВ: Я знаю, да.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Пятеро внуков, два правнука, вот, существование женщины, ну, у меня разница огромная между детьми, 18 лет.

ТИХОМИРОВ: Вы какая смелая женщина.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну, почему смелая, получилось, и все.

ТИХОМИРОВ: Ну, когда вы родили?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Последний раз в 43 года. Нет, ну, что, получилась прекрасная девка, поет, джазовая певица. Короче говоря, я рассказывала сказки на ночь с примерно сознательного возраста старшего до 18 лет среднего возраста. И я посчитала, что это было 36 лет, я работала Шахерезадой каждую ночь, я рассказывала сказки. Почему? У меня была большая библиотека детская, и мои там старенькие книжки были, не много, но все-таки, и когда я начинала это читать, я засыпала раньше детей.

БАТИНОВА: Это мне очень знакомо.

ТИХОМИРОВ: Да, сон был крепким.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: И: мама… медведи… Короче говоря, я перешла к импровизации. Самое главное, что я делала, я говорила тему. Вот как только они знают, что такое тема: мама… тема. Ну, на окружающий мир, ну будильник. Жил-был будильник, у него были усы и сердце. И он решил жениться. Он решил жениться, когда стукнет без пятнадцати девять. Ровно в восемь он сделал предложение графину с водой. Графин с водой согласился, но тут его выдали замуж за водопроводный кран. Дело было сделано, графин вернулся на стол уже замужней дамой, графиней. В пятнадцать минут девятого будильник сделал предложение очкам. Очки были старые и неоднократно выходили замуж за уши. Очки подумали пять минут и согласились, но в этот момент их опять выдали замуж за уши. В двадцать пять минут девятого будильник сделал предложение книге. Книга согласилась немедленно, но он стал ждать, когда же стукнет без пятнадцати девять. Сердце его громко колотилось. Его накрыли подушкой, потому что дети уже засыпали, и без пятнадцати девять будильник неожиданно для себя женился на подушке.

ТИХОМИРОВ: Какая прекрасная сказка.

БАТИНОВА: Я обожаю, я раньше слышала, как вы рассказываете.

ТИХОМИРОВ: Слушайте, потрясающе. И все-таки вы не ответили мне на вопрос по поводу возраста, и возраста именно…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Так вот, я хочу сказать, что когда закончилась моя эта шахерезадовская функция, о которой… Шахерезада ведь не готовила, не стирала, не убирала.

ТИХОМИРОВ: Да, да, да, совсем.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: А я готовила, стирала, убирала, ходила по магазинам, стояла в очередях, ночами писала, потому что надо было зарабатывать. Муж мой, как диссидент работал, конечно, ночным сторожем в гараже.

ТИХОМИРОВ: Ну, это понятно.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: У него готова была диссертация. И, короче говоря, когда 18 лет исполнилось Наташке…

ТИХОМИРОВ: Это старшей?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Младшей. Я сочла, что моя функция закончена, и по счастливому стечению обстоятельств я получила премию и купила себе квартиру. Тогда дешево это было. За премию я купила квартиру в 50 метров в центре Москвы, правда, в абсолютно разрушенном доме, где перила лежали на ступенях, где заливало меня.

ТИХОМИРОВ: Ну, для художника, мне кажется, это очень важно, чтобы был антураж.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну, да, соседи у меня два раза вешались, один раз на улице прямо.

ТИХОМИРОВ: Ну, так, чтобы видно было, когда смерть…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Не хотелось ему, наверное, портить людям, он снимал квартиру. Это брат министра был, на счету у него не оказалось ни одной копейки. Вот, полный крах какой-то был. Алкоголики это все моя тема, понимаете.

ТИХОМИРОВ: Я знаю, это ваша тема. Но, вы знаете, в чем дело, читая ваши произведения, я вдруг понимаю, что это не алкоголики и не ужасные люди, не люди, которые потеряли, не асоциальные типы, это наша жизнь. Самое главное, что в нем в каждом теплится жизнь.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вы знаете, как я скажу просто, у меня, видимо, один есть закон в моей жизни, я никогда не буду писать о тех, кого я не люблю. То есть, я напишу, но я убью обязательно.

БАТИНОВА: А, в этом смысле, да, тогда да.

ТИХОМИРОВ: Слушайте, а как люди могут, например, писать…

БАТИНОВА: Ну, должны же быть плохие персонажи, такие негодяи?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Конечно, конечно, которые моим любимым мешают. И иногда, вы понимаете, я сейчас скажу вот, что, я однажды поняла Данте, я однажды поняла Солженицына, я однажды поняла всех тех, кто писали, мстя.

ТИХОМИРОВ: О, а ведь есть такие.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Понимаете, не то, что есть такие. «Божественная комедия» написана, как месть, потому что всех живых он поместил в ад уже. Всех тех, кто его выгнал из города, его любимой Флоренции. И он уместил их, еще живых и существующих, как начальство большое, он их сделал преступниками в аду, они там кружились.

БАТИНОВА: А мог бы их простить.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да ладно, чего простить. Вот родилось великое произведение литературы.

БАТИНОВА: Да, зато да.

ТИХОМИРОВ: Слушайте, но разве можно так, так получается, что Моцарт и Сальери?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вы понимаете, я так считаю, что Евгений Онегин это будущий Дантес, и его, почему Александр Сергеевич, белокурого денди приготовил себе, и он его, между прочим, уничтожил. Это была тоже своего рода очень серьезная акция. Он его уничтожил, он сделал его ничтожным. Он не смог писать стихи, он не смог ничего делать, он потерпел поражение от Татьяны, которая альтер-эго Пушкина, конечно.

ТИХОМИРОВ: Друзья, напоминаем, что в студии находится у нас российский прозаик, поэтесса, драматург, певица Людмила Стефановна Петрушевская. Извините, что я так улыбнулся по поводу певицы, но потому что, знаете, в основном, у нас становятся певицами, а потом депутатами, а вы как-то пошли по другому пути.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Депутатом я не была.

ТИХОМИРОВ: Почему, Людмила Стефановна? Мне кажется, у вас такие умные глаза.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Есть такая вещь, как два миллиона долларов.

ТИХОМИРОВ: У вас есть два миллиона долларов?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, есть такая вещь, как два миллиона долларов, которые надо заплатить. Я извиняюсь, это мне рассказали. Я познакомилась с одной девушкой, которая работала в Думе, она мне все рассказала.

БАТИНОВА: А, значит, у всех спортсменов есть два миллиона долларов? А мы думаем, за какие заслуги?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну, ладно, понимаете, это, наверное, такие жадные глаза, которые наблюдают за всем, и понимают, что за этим стоит.

ТИХОМИРОВ: Что-то.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да. И вот эта сумма.

ТИХОМИРОВ: Ну, надеюсь, что мы заработаем рано или поздно эту сумму, и тогда все, и вы будете депутатом, и мы будем депутатами.

БАТИНОВА: А вы открыли форум наш?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, открыла.

БАТИНОВА: Там слушатель, Женечка наш написал вам, что ему вчера знакомая прислала стишок.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, стишок, и я, кстати говоря, принесла новенькие эти самые стишки, это называется «Про доски».

ТИХОМИРОВ: А можно я прочитаю пока стихотворение, наш слушатель Женя прислал действительно, я прочитал и мне очень понравилось. Можно я от себя прочитаю?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Сейчас, сейчас.

ТИХОМИРОВ: Людмила Стефановна, вы пока ищите, смотрите: «Любая даже самая невинная ложь правдой беременна, причем роды наступают, когда не ждешь, довольно бурно, скандально и преждевременно». Я думаю, что это, на самом деле, действительно так.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: А я сейчас непристойное, можно прочту?

ТИХОМИРОВ: Нет.

БАТИНОВА: Конечно, а я всегда «за».

ПЕТРУШЕВСКАЯ: А там ничего нет, ни одного слова непристойного.

ТИХОМИРОВ: А, тогда можно. У нас тут народная артистка, знаете, как в запале…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, нет, я не ругаюсь.

ТИХОМИРОВ: Я знаю, вы интеллигентно, да.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Сперматозоид, поэт, он во чреве отца побуждает его выражаться стихами. На самом деле, в глубине яйца сперматозоиду хочется к маме.

ТИХОМИРОВ: А вы хулиганка.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, почему?

ТИХОМИРОВ: Нет, на самом деле, в хорошем смысле этого слова. У вас такие шаловливые глаза. Кстати, а это на самом деле? Вот я так до сих пор и не могу понять, потому что идут споры бурные, что вы были прототипом «Ежика в тумане?»

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да никогда в жизни.

ТИХОМИРОВ: Вот я тоже думал, как…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вы понимаете, я уже столько раз, меня задолбал этот колючий, задолбал. Все задают этот вопрос. Значит, всего-навсего была такая история. Юра мне позвонил…

ТИХОМИРОВ: Норштейн.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, именно, и говорит: «Люськ, слушай, у нас тут ежик получился на тебя похожим, ты не против?» Я говорю: «Ну, брали для цапли мой профиль, берите и для ежика».

ТИХОМИРОВ: Да, жалко что ли.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вот, а это получилось просто. У Франи Ярмусовой, которая художница, был такой маленький набросочек, и Юрочка посмотрел, и все. А они очень долго бились над этим, это была мучительнейшая вообще война между художником и режиссером, потому что у режиссера есть видение, а художница должна это видение понять и воплотить. Короче говоря, Юра мне позвонил, я говорю: ну, берите. И потом он меня попросил написать статью для французской выставки своей, написала большую статью, письмо Норштейну и читателю. А потомом, когда Юрке исполнилось что-то такое, малое количество лет, лет, наверное, 65, юбилей, у него взяли интервью и спросили: правда ли? Он говорит: да какая вообще, ничего подобного, мы так долго работали над этим образом с Франей. Действительно долго и мучительно.

ТИХОМИРОВ: Вот так получилось.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, но, понимаете, знаете, когда человек в запале, а Юрка в запале довольно часто, недавно тоже был в запале.

ТИХОМИРОВ: О, это хорошо, значит, что еще, да, значит, он еще горит просто.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Горит, да, он про Путина там рассказал.

ТИХОМИРОВ: Ну, началось, так.

БАТИНОВА: Значит, запал хороший.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: И он как бы вот эту историю, он просто не понял. Хотя эту статью, которую я написала, он же ведь читал, он ее послал во Францию, все нормально.

ТИХОМИРОВ: Получается, что вы его муза.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: И потом я вообще, надо сказать, обиделась на него ужасно, потому что вообще, получается, что я примазываюсь к славе ежа. А я не люблю этот фильм вообще. Мне кажется, он слишком красивый.

ТИХОМИРОВ: Ну, да.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: И, короче говоря, я вообще перестала с ним общаться, он чего-то почувствовал, и начал как-то так выяснять. Я ему говорю: Юра, ты из меня чего выставляешь вообще, кем? У него книжка вышла «Снег на траве», и он там все это дело описал. Но книжка эта пять тысяч рублей стоит, не все ее покупают. И получается так, что опять-таки я как бы… Но действительно очень похожа на цаплю. Ну, посмотрите, абсолютно. Это было случайно, это случайно было. Она в шляпке тоже. Я очень люблю этот фильм, обожаю совершенно. И недавно Юра в качестве извинения мне подписал, ну, у меня же есть эскиз к этой, к «Журавлю и цапле». Я однажды пришла к ним в гости и вижу, они собираются, у них на полу груда рисунков, груда эскизов, и они собираются, я говорю: чего это?

ТИХОМИРОВ: Сжигать?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну, мы выкинем. Я все забрала себе. И через много лет я начала им отдавать на выставки, на что-то там такое.

ТИХОМИРОВ: Какая же молодец.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: А часть все-таки у меня висит. И там висит это самое. И Юрка принес мне из «Журавля и цапли», ну, я очень люблю это, вот такую как бы гравюрку напечатанную. И я ему говорю: ну, ты напиши. И он написал: угадай, на кого похож? И такую стрелочку.

БАТИНОВА: Я просто думаю, что, есть ли в вашей жизни, некоторые люди это называют знаками судьбы, и я думаю, что во многих ваших рассказах и повестях есть такое: встретились, не встретились, какая-то мистика. Вы всегда подмечаете в своей жизни вот такие вещи и потом привносите их в свои произведения? Или это специально сделано просто для художественного образа?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Хрен его знает.

ТИХОМИРОВ: Это точно.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Понимаете, когда ко мне приходит текст, я сейчас вам открою такой, совершенно это не секрет никакой, об этом многие писатели говорят, диктуют, а у меня он просто приходит весь, его надо быстро записать.

ТИХОМИРОВ: То есть, пока не выплескался?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Один раз я в метро была и пришел текст, а у меня ручки не оказалось, я чуть с ума не сошла, был час пик, я долго-долго…

ТИХОМИРОВ: Надо было тетю в красной шапочке попросить.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вот, и я приехала домой, уже все ушло, первая фраза осталась. Ну, я восстановила как-то так на следующий день, на работе, в библиотеку пошла все написала, но вот этого взрыва, когда после первой фразы тебе даже не надо ничего думать, она разматывается, как, понимаете, как будто бы тебе дана ниточка, и ты весь клубок размотаешь, вот просто. И это счастливое, на самом деле, какое-то событие. Как правило, это возникает после какого-то очень серьезного информационного удара. Мне рассказывают истории, мне рассказывают какую-то, может быть, даже и мистическую историю, человек жалуется. Ну, мы же все друг другу телефон доверия.

ТИХОМИРОВ: Конечно.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Все. Вот, и подружки звонят, я звоню.

ТИХОМИРОВ: Так они, как соавторы получаются?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вы знаете, они же ведь, понимаете, когда человек рассказывает не о себе, не свое, стало быть, это начало фольклора. Что такое фольклор, это история, передающаяся из рук в руки, из уст в уста. Человек почему-то рассказывает тебе историю, произошедшую не с ним, стало быть, это нечто, очень важное, очень важная информация поступает тебе. Она тебе поступает, ты знаешь, что случилось. Вот она работала в музее, она купила себе, я ей говорила: не покупай, купила себе кольцо с опалом, опал очень мистический, опасный. В общем, дочь у нее прыгнула мимо нее с восьмого этажа с балкона, чего-то мать ей запретила, она прыгнула. Говорит, а через полтора месяца заболел сифилисом. Кто? Дочь? Нет, дочь-то похоронили, она. Я говорила ей: не покупай. Вы понимаете, это…

ТИХОМИРОВ: И смех, и слезы.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Это ведь фольклор уже, это ведь фольклор.

ТИХОМИРОВ: Вы знаете, что, а давайте, все-таки я вас представлял, как прозаика, поэтессу и певицу. Давайте послушаем песню в вашем исполнении. Кстати, что это за произведение?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Значит, это тоже из разряда пришедших. Знаете, я пою-то ведь не просто песенки, я пою свои тексты, и я остаюсь там тоже писателем. Вот это история жизни.

ТИХОМИРОВ: Давайте послушаем. Вы знаете, чудесная песня, очень смешная.

БАТИНОВА: Наши слушатели очень благодарят вас, и Татьяна Черняева спрашивает, существует ли еще ваш музыкальный проект «Кабаре Людмилы Петрушевской»?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, он существует. Я вот сейчас вернулась из далеких стран…

ТИХОМИРОВ: Еще скажите с гастролей.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, нет. Где у меня украли компьютер.

ТИХОМИРОВ: Как?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, просто вошли, когда я дрыхла и вынесли ночью.

ТИХОМИРОВ: Какие мерзавцы.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ну, замечательно, потому что я все время вспоминаю, это для всех, товарищи, такой цикл рассказов Станислава Лема под названием «Дневники Йона Тихого», и там есть такая маленькая новелла о том, что его где-то на далекой планете привели в огромный зал, где до потолка, до небес стояли железные ящики. И он сказал Йону Тихому: им кажется, что они живут. Это прообраз сидения в компьютере, ВКонтакте, ля-ля.

ТИХОМИРОВ: А вы сидели там тоже?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: А я нет, не сидела. У меня ведь профессия новая, я сочиняю музыку и пишу тексты, я все пишу сама.

ТИХОМИРОВ: И как вы восстановили все это?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Короче говоря, нет, вы понимаете, я там отдыхала типа. Я типа отдыхала и типа я смотрела конкурс «Голос», ну, уже в записи, «Х-Фактор» украинский, там все это меня страшно занимает, американский.

ТИХОМИРОВ: А вы продвинутая.

БАТИНОВА: А что вам больше нравится?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вы знаете, Украина без конкуренции.

ТИХОМИРОВ: Они бесподобны, да.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Это Италия. И голоса, и лица.

ТИХОМИРОВ: И легкость.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: И молодцы они все. У нас это…

ТИХОМИРОВ: Ну, да, как украли немножечко, не будем.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Короче говоря, я страшно этим увлечена, почему, потому что там сам сюжет о том, как отбирают, как идет борьба, не то, что они хорошо поют, там поют, мне нравится, что они поют.

ТИХОМИРОВ: Они очень открытые.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Но потому что это сюжет. Это вот пойман, человек, пойманный сюжет, на развитии сюжета. Сегодня я болею за этого, я смотрю, его выкидывают, люди выходят ночью на демонстрации, зима, действительно.

ТИХОМИРОВ: У нас постоянно на демонстрации выходят.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, это тоже мой любимец Кривошапко Сашка с дивным голосом.

БАТИНОВА: Нет, ну, Украина вообще другая история с музыкой и артистами.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: И когда у меня украли компьютер, я вспомнила, что у меня есть записная книжка, и они у меня не украли клавиши, не заметили. И я сочинила три песни.

ТИХОМИРОВ: Нас не зарежешь, не убьешь.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Я сочинила три песни, написала музыку и слова, и я написала 12 сказок, я написала рассказ.

ТИХОМИРОВ: То есть, это вас подтолкнуло.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, я, в общем, у меня просто такая ненависть возникла к этому…

БАТИНОВА: К этой ситуации.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: И я подумала, знаете, очень много, вот я говорю Данте написал длинную от ненависти.

ТИХОМИРОВ: И вы написали. Я не верю, что вы можете кого-то ненавидеть.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, нет, я не от ненависти.

ТИХОМИРОВ: Ну, да, от безысходности.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: В качестве сопротивления, сопротивление материала. Это очень серьезная вещь, потому что, когда тебя шокируют сильно, я помню, когда я встала в пять утра и увидела, что мой открытый компьютер унесен, я затряслась вся просто, воздела руки к небу, я какая-то была древнегреческая такая богиня мщения. Меня трясло всю. А потом через некоторое время я подумала, что это знак.

ТИХОМИРОВ: Это знак.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Это знак и для многих людей. И моя внучка Анька, она дизайнер, педагог, 28 лет, серьезный человек, двое детей, говорит: я дала себе зарок, что я неделю не буду подходить к компьютеру. Люсь, сколько я за эту неделю сделала.

ТИХОМИРОВ: Людмила Стефановна, а можно один маленький вопрос? Скажите, вот я, начиная еще со студенческой поры, когда все студенты ставили отрывки из «Квартиры Коломбины», из «Уроки музыки».

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Где учились?

ТИХОМИРОВ: Я учился в Кульке.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Ух, это хорошее место, туда были сосланы, кстати, самые гениальные преподаватели.

ТИХОМИРОВ: Да, да, вы знаете, у нас, вот только вы знаете об этом, было действительно так. И мы получали вот те самые настоящие азы театрального искусства, которые не получить нигде. Так вот, возвращаясь…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Там преподавала философию Михалина Михайловна, замечательный совершенно, гениальный человек, культуролог.

ТИХОМИРОВ: Я ее не застал. Так я про что хочу сказать, вы тогда были очень необычны, сейчас необычны, а люди боятся быть необычными.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да, боятся, я знаю. Потому что и надо мной тоже, о, шляпу одела. Вот, смотрите, что такое шляпа. Шляпа для советского человека в 20-х годах была причиной поставить к стенке и расстрелять.

ТИХОМИРОВ: Да вы что?

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Шляпа была чуждая социально деталь.

БАТИНОВА: Что это за буржуазия такая

ПЕТРУШЕВСКАЯ: И вот поговорка: без порток, а в шляпе. Ставили к стенке и расстреливали. А, извините, пожалуйста, мои предки все дамы одевали шляпу. И я в память о них, о тех, кто был расстрелян, о тех, кто был посажен, нас очень много было, погибло в роду в подвалах, я даже знаю дом, где их расстреливали. Это там, где стоит первопечатник Иван Федоров.

ТИХОМИРОВ: Я понял, да.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: С Лубянкой, вот этот дом, в подвалах там расстреливали. Короче говоря…

ТИХОМИРОВ: Нет, я просто к тому, что людям, мне кажется, не надо бояться быть…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Вы понимаете, я однажды даже кинула такой клич: приходите ко мне на «Кабаре» в шляпах. И одна пришла в такой розовой чудной шляпе, сидела, и от нее исходило такое счастье, такой свет, и я даже ей поаплодировала, говорю: все будем хлопать, она молодец, она очень смелый человек.

БАТИНОВА: Потому что у нас душат женщин, с детства воспитывают так, что задуши в себе женщину.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Нет, подождите, мужики тоже были хороши. И сейчас молодежь начинает носить эти шляпы, маленькие такие. Это мне ужасно нравится. Я, вообще-то говоря, как бы сказать, за то, чтобы дама носила длинное, чтобы дама…

ТИХОМИРОВ: Вы прекрасны.

БАТИНОВА: Вы великолепны, правда, вы настоящая женщина.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Но я, правда, без перчаток.

ТИХОМИРОВ: Боже, вы знаете, Валентин Юдашкин, к сожалению, не смог бы воплотить, только если в военной форме. А у вас, конечно, удивительное платье.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Это не платье, это юбка, которую я сама придумала. Короче говоря, дети мои, значит, за то, чтобы в каждом, допустим, микрорайоне рано или поздно возникла такая вещь, как бал, чтобы все приходили в смокингах мужики, женщины бы приходили в декольте и шляпе, и дети бы приходили, девочки в длинных-длинных белых платьицах, а мальчики бы приходили в костюмчиках и все бы танцевали. А до этого были бы тренировки и учения танцам. И чтобы там выступали мы с моим оркестром «Керосин».

ТИХОМИРОВ: Людмила Стефановна, огромное спасибо, что пришли, на самом деле, огромное спасибо за этот позитив, и, самое главное, пишите дальше. Вы знаете, иногда хочется, чтобы душа вдруг нашла место в своем теле. Вот ваши рассказы как раз…

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Это сложно для меня: нашла место в своем теле.

ТИХОМИРОВ: Да, а то она теряется иногда.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Да.

ТИХОМИРОВ: Но это уже в следующий раз.

БАТИНОВА: До встречи, Людмила Стефановна.

ПЕТРУШЕВСКАЯ: Будьте здоровы.