Валенки Лариса Голубкина

ТИХОМИРОВ: Дорогие друзья, в студии появилась она, прекрасная, очаровательная с группой поддержки. Они мужского пола у вас или мужского и женского?

ГОЛУБКИНА: Женского. Обе. Две сучки.

БАТИНОВА: Правильно. Надо называть вещи своими именами.

ТИХОМИРОВ: Как их зовут, кстати?

ГОЛУБКИН: Мэри, вот эта с глазами. А эта - Снуси.

ТИХОМИРОВ: А в гостях у нас, на всякий случай я сообщаю, Лариса Ивановна Голубкина, народная артистка России. Здравствуйте, Лариса Ивановна. Рады вас видеть в таком хорошем расположении духа! Такая красивая и нарядная! Но, Лариса Ивановна, вы знаете, чем люди мне больше нравятся, тем ужаснее их судьба на нашем эфире.

ГОЛУБКИНА: Да вы что!? Вы хотите меня сейчас убрать?

ТИХОМИРОВ: Нет, наоборот!

БАТИНОВА: Вадим задаст все вопросы, самые нескромные.

ТИХОМИРОВ: Лариса Ивановна, вот как же так происходит... Мне кажется, что ни одна вообще приличная радиостанция не должна пускать вас в эфир.

ГОЛУБКИНА: По красоте, что ли?

ТИХОМИРОВ: И по красоте, и по уму. А, самое главное, по тем образам, которые вы создали. Мне кажется, что вообще вам надо запретить сейчас…

ГОЛУБКИНА: Да что вы!? А меня уж давно запретили. Я уже давно - неликвид.

ТИХОМИРОВ: Я объясню, почему, Лариса Ивановна. Вы первой создали на нашем отечественном экране образ женщины, которая не нашла себя в своем теле и решила стать мужчиной и так далее.

ГОЛУБКИНА: А я вам скажу, Вадик, очень интересную вещь. Я как-то встретилась (может, лет пять тому назад, время летит, ну, три года) на каком-то приеме с Жванецким и Стасом Наминым. И они чего-то вокруг меня ходили-ходили, Жванецкий так смотрит на меня и говорит: "Лариска, все-таки ты такой образ создала! Вот когда мы смотрели этот фильм, мы как-то не понимали, вот кто ты? И нам нравится, и им нравится. Всем нравится". - Я говорю: " Ну, я не знаю, кто я вообще-то".

ТИХОМИРОВ: Вообще-то, я - женщина.

ГОЛУБКИНА: Вообще-то, да, я - женщина. Это я Кутузову сказала.

ТИХОМИРОВ: Да, это я помню. Так вот, Лариса Ивановна, как вы относитесь к тому, что в последнее время у нас прессинг по отношению к людям, которые не нашли себя в своем теле и двигаются…

ГОЛУБКИНА: Вы имеете в виду демонстрации всякие, митинги, безтеловые…

БАТИНОВА: Которые не нашли свое тело.

ГОЛУБКИНА: А вы знаете, может, они нашли как раз свое тело.

БАТИНОВА: И теперь заявляют об этом.

ГОЛУБКИНА: И теперь заявляют об этом, чтоб все знали, что они нашли эти тела. И они их показывают, чтобы мы их видели и что бы знали, что, кроме вас, еще есть кое-кто на этом свете.

ТИХОМИРОВ: О, а я думал, что вы подружка Милонова. А вы, оказывается, нет. Вы в совершенно другом лагере.

ГОЛУБКИНА: А я не в лагере вообще. Я так прикидываю. Я ни в чьем лагере. Потому что я вот так вот прикидываю и думаю: боже мой, ребята! Так быстро летит время! Так мгновенно! Не успеешь рта разинуть, как ты уже, не знаю, чего, в каком ты лагере находишься. Но дело в том, что у меня вообще к людям претензий нет.

ТИХОМИРОВ: Это точно! А претензии могут быть только к самому себе.

ГОЛУБКИНА: Только к себе! Я тоже к людям отношусь, в общем-то. И к таким людям, к себе, я имею претензии большие. А вот кто-то быть в этом лагере, кто-то… Дай им бог здоровья, если им так хочется. Только, конечно, может быть, не так агрессивно заявлять об этом? Может быть, в какой-то другой манерке. Вот, как курить, например. Вот все курят, они имеют право курить, а я не курю, прохожу мимо и я боюсь сказать им: "Ребята, чего вы меня окуриваете?" - Они сразу: "А! А!" - на меня. Понимаете?

БАТИНОВА: Потому что пока ни покурил, он злой.

ГОЛУБКИНА: А это идет разговор о воспитании.

ТИХОМИРОВ: Это точно!

ГОЛУБКИНА: Вот то, что совершенно потеряно в последнее двадцатилетие. То есть, как вам сказать, какой-то предел, в котором мы должны, в социуме, как-то друг к другу относиться: с уважением, с тем, с тем… Вот здесь можно, здесь нельзя. Вот тут можно наплевать, а вот тут не надо наплевывать. Нет этого у нас.

БАТИНОВА: Само общество воспитывает или в совокупности?

ГОЛУБКИНА: Во-первых, это, прежде всего, политика родины необъятной любой. Хочешь, американской, германской, российской. Во-первых, это. Если в нашем детстве: "Смотри, Лариса, войдешь в трамвай, уступи старику место".

ТИХОМИРОВ: Это и нам говорили.

ГОЛУБКИНА: Долдонили. И так далее, не буду сейчас перечислять. Хорошо, плохо, но, во всяком случае, мы действительно вытягивались, говорили "здрасьте", вставали. А сейчас …

ТИХОМИРОВ: А сейчас уважают, нет? Уступают?

ГОЛУБКИНА: А я не езжу в метро.

ТИХОМИРОВ: Лариса Ивановна, чтобы закончить про Шурочку Азарову и "Гусарскую балладу"…

ГОЛУБКИНА: Про нее невозможно закончить.

ТИХОМИРОВ: И все-таки, скажите мне, после этого фильма, я понимаю, что многие мужчины просто стремились познакомиться, а женщины не подбивали клинья?

ГОЛУБКИНА: Я была поражена тому обстоятельству, что на протяжении 15 лет за мной бегали толпы, если говорили: поклонники. Я поклонников не видела, я видела только девиц, которые начинали зреть. То есть 14-15 лет. И вдруг она видит "Гусарскую балладу". И у девочек совершенно головы скручивались, они не понимали, в чем дело, и с ними что-то происходило. Понимаете? И они носились за мной, как кони. Чего они только со мной ни делали! Правда.

БАТИНОВ: А что, чаще всего хотелось по душам поговорить, посмотреть?

ГОЛУБКИНА: Я с ними не дружила. Они меня ненавидели за это. Поэтому они запихивали мне спички в дверной замок. Потому чтобы я не успела открыть дверь, они в этот момент меня могут увидеть. Поджигали мне коврики, дежурили. Проснешься в 8 утра, уже стоит там на автобусной остановке. У нас такая была девица - "вопросительный знак". И я только всегда думала: "Господи, скорее бы они вышли замуж и нарожали". Вот это помогло бы страшно! И, действительно! Потому что смута в башке у очень многих. Это тоже воспитание, ребята. У нас же все оторвано от этого. Девочки не знают, как дальше жить. Вот чего-то у нее там крутится в голове, а куда тыркнуть… Так же и мальчики.

ТИХОМИРОВ: А сейчас мальчик скажет самую главную фразу дня. Я честно вам признаюсь. Вот вы сейчас хорошо о воспитании. А вы знаете, кто научил меня фигурно выражаться матом?

ГОЛУБКИНА: Кто?

ТИХОМИРОВ: Вы.

ГОЛУБКИНА: Я матом научила? Я от мата плакала все время, у меня слезы текли.

ТИХОМИРОВ: А кто на спектакле "Усвятские шлемоносцы"?

ГОЛУБКИНА: А что я там сказала?

ТИХОМИРОВ: Когда вас выкатили на сцену, на площадочке, и немножечко не вкатили вас в свет. Старый монтировщик Федор Иванович немножечко недоглядел, как говорится, не докатил вас. Вы провели эту постельную сцену, он укатывает вас обратно. Вы встаете, надеваете валенки и как сказали ему…!

ГОЛУБКИНА: Это была Покровская. Вы перепутали.

ТИХОМИРОВ: Точно! А я все время на вас!

ГОЛУБКИНА: Как вам не стыдно? Я в тот период, когда говорили…, я сразу начинала рыдать.

ТИХОМИРОВ: А я почему-то думал, что это вы.

ГОЛУБКИНА: Нет, это была Покровская. Вы меня перепутали.

БАТИНОВА: Извиняйся на коленях.

ГОЛУБКИНА: Вот сейчас я могла бы, может быть, пару слов сказать. Даже сейчас могу вам сказать чего-нибудь. Но, как вам сказать? Это меня не украшает.

ТИХОМИРОВ: Ничего страшного!

ГОЛУБКИНА: А почему "Усвятские"? Вы что, смотрели или вы монтировщик были?

ТИХОМИРОВ: Я был тогда на практике в вашем театре.

ГОЛУБКИНА: Был в качестве монтировщика.

ТИХОМИРОВ: Да, да.

ГОЛУБКИНА: Я помню. Такой стройный, худой.

ТИХОМИРОВ: Это был я.

ГОЛУБКИНА: И с голубыми глазами.

ТИХОМИРОВ: И теперь, Лариса Ивановна, самый главный вопрос: Лариса Ивановна, как вам не стыдно закапывать свой талант в землю? Я объясню вам, в чем дело. Я просто, когда увидел вас в спектакле "Последний пылко влюбленный", там вы играли три разные женские роли. И вы были такая фееричная, вы были такая яркая, такая сочная, такая настоящая американская актриса!

ГОЛУБКИНА: Я чуть ни подавилась, потому что первый раз комплимент слышу. Вы что! Я об этом не знала. "На нее не надо ходить!"

ТИХОМИРОВ: Вы что, серьезно?

ГОЛУБКИНА: Да вы что! 465 спектаклей я сыграла этот спектакль в театре, и когда я на три года уходила из театра… Не будем сейчас, это другая тема. Ушла. Но я так понимала, что я буду в "Пылко влюбленном-то" я буду играть. А они меня не позвали, ввелись быстро две артистки туда и справляют 500-й спектакль. И что вы думаете? Вы думаете, меня они позвали на этот спектакль? Нет, конечно! Вот она, правда про театр-то!

Вот я все думала, где собака-то зарыта? Говорят: "Театр, театр! Ничего хорошего в театре нет, там все люди такие-сякие ", я всегда говорила: "Нет, в театре так здорово, все такие замечательные люди, классные! У меня был один случай театральный, ребята, но это классика жанра. Я в 1974 году ( я это помню, как сейчас), в 12 часов у меня спектакль "Давным-давно", а я в этот момент получила ордер в квартиру и делала ремонт. И уснула. И в 12.55 звонок (а рядом), звонок в дверь. Я говорю: "Кто там?" И оттуда зав.труппой говорит: "Лариса Ивановна, (будем так говорить: мать-перемать) начинается спектакль". Спектакль "Давным-давно". Я выскакиваю, в чем мать родила, вбегаю в 5-й подъезд, все с себя снимаю и начинаю спектакль в 10 или 12 минут. Потому что мгновенно, молниеносно все. А тогда как раз существовали суды товарищеские. Меня товарищеский суд старших артистов, которые вообще на 30-35 лет старше, позвали меня. И меня судили.

ТИХОМИРОВ: Не наигрались.

ГОЛУБКИНА: Слушайте, каждый из них народный, это, они смотрели и говорил мне." Я так стояла-стояла… Когда они все закончили, я вот так сделала: "Господи, спасибо тебе, Господи, что я проспала! Я теперь знаю, как вы ко мне относитесь". И начала их разбирать. Я говорю: "Вот вы, Михаил Михайлович, что я вам сделала такого? А вы? - дирижеру, такой был Минх замечательный. Я говорю: "Что я вам такого сделала, что вы меня так ненавидите? "Ненависть такая была ко мне зарыта! А тут они решили со мной расправиться. Но им не удалось расправиться. А чего они мне сделают? То, что я сама проспала, даже вам в голову не придет, что это значит для меня, какая это пытка! И я до сих пор это помню.

ТИХОМИРОВ: Лариса Ивановна, но коль уж пошла такая пьянка, вы знаете, что удивительно! Как-то после спектакля я вдруг в кулисах увидел человека. Как раз "Последний пылко влюбленный" был. Я думаю: "Не может быть? Неужели сам?"

ГОЛУБКИНА: Миронов.

ТИХОМИРОВ: И вы знаете, что меня удивило? Он был такой скромный, такой тихий и незаметный.

ГОЛУБКИНА: А он скромный был. А чего ему не быть скромным, когда он такой потрясающий был?

ТИХОМИРОВ: И, самое главное, он стоял и наблюдал за вами полспектакля, точно! Я так удивился этому. Он смотрел на вас, можно сказать, влюблено. Но смотрел очень интересными глазами. Я подумал: что их может связывать, кроме жизни, а еще, оказывается, сцена.

ГОЛУБКИНА: А уже связала в этот момент.

ТИХОМИРОВ: Да, уже связала. И, знаете, что больше всего меня удивило? И когда вы вышли со сцены, что-то сказали, и он сказал: "Да, да, да!" И он был такой…

ГОЛУБКИНА: Покладистый, вы хотите сказать. Это, вроде, был подкоблучник.

ТИХОМИРОВ: Но возникло ощущение не подкоблучника, но, по крайней мере, что вы тоже, как говорится, не опускаете…

ГОЛУБКИНА: Нет, нет. Вы знаете, Андрей Александрович, конечно, был… Я не говорю про то, какой он был артист, потому что это не мое дело, это зрители пусть скажут, которые знают, видели. Я знаю просто, какой он был человек. А человек он был такой, что удивлялась я, что при таком талантище, при такой известности он может быть такой совершенно интеллигентнейший человек, культурный. Он получил воспитание все-таки от своих родителей. Он умел себя вести, владеть собой в разных ситуациях. Поэтому мне это понравилось очень. И вот позавчера мы с Машей разговаривали, она говорит: "Вот интересно, если бы он остался жив, как бы сложились ваши отношения?" - Я говорю: "Может быть, и как-то удачно сложились, а, может быть, и развелись бы". Потому что так много появилось новых молодых девушек! Где гарантия, что Андрей Александрович не увлекся бы? Но для этого мне нужно было какой-то характер иметь невероятный, чтобы закрыть глазки, не замечать. Понимаете? Это большая школа взаимоотношений семейных. Но я думаю, сейчас другое совершенно время наступает. И вот эта семья, которая в том представлении, как она была у нас еще, в наших головы забивалась нашими родителями… И, потом, у нас родители же тоже, они же тоже влюблялись, у них тоже были какие-то романы, они отвлекались от своих семей, и все. Но была же партия! И жена какая-нибудь могла донести на мужа, и он возвращался в семью и жил. Вот это страшнее ничего нельзя придумать, да? Но это же было.

БАТИНОВА: А, правда, вот так серьезно относились к этим товарищеским судам? Мне кажется, что взрослые люди… Все-таки мы же становимся циничнее, мы понимаем, что это игра. Нет?

ГОЛУБКИНА: Это другое. Все всё понимали. Но партия… Еще до недавнего времени, до 1953 года всех засаживали в лагеря. Тебя лишали (папа военный) погон лишали, зарплаты… Жены - дуры, извините. Если она доносила на своего мужа, значит, ему снимали погоны, денег нет, все, он шел и начинал пить. Но ты его сохранила для себя. А в каком ты виде его сохранила? В холодильник даже не положишь для сохранения дальнейшего, вы понимаете? Нет, это, конечно, все тоже край.

БАТИНОВА Лариса Ивановна, вы говорили о том, что много зависти, люди ненавистные такие были. А у вас же наверняка есть друзья?

ГОЛУБКИНА: Я сейчас это говорю так откровенно. Раньше так не казалось. Это я сейчас уже…. Я не подвожу итоги, у меня все впереди, вы же понимаете.

ТИХОМИРОВ: Я могу сказать, что вы такой боевой форме! Что, если бы с вами встретиться в темном углу, еще не известно…

ГОЛУБКИНА: Вы на что намекаете?

ТИХОМИРОВ: Я чувствую это, я не намекаю.

ГОЛУБКИНА: В темном, главное дело. Со мной надо в светлом встречаться!
Вы понимаете, конечно, у меня есть подружки. Вот я родилась через 9 месяцев, родилась эта, а через полгода родилась вот эта. И вот мы дружим с тех пор. И у нас есть какие-то такие московские корни такие. Девчонки школьные. Хотя у меня есть одна очень подружка такая, вот которая самая ближайшая, придет, посмотрит спектакль, она всегда: "Ой, слушай, а ты, ух ты! Как ты! У!"

ТИХОМИРОВ: Хорошая оценка.

ГОЛУБКИНА: Она не верит до сих пор. Я говорю: "Жень, все, меня списывают. А ты все удивляешься". Или она говорит: "Я пошла, там вот они поют. Как они хорошо романсы поют". - Я говорю: "Намекаешь, что, дескать, мол, а ты-то хуже!" Понимаете, все равно существует. Но друзья же. Если ты хочешь иметь их такие, какие они есть, будь такая же, как ты есть, и относись к ним с любовью. Я сейчас не прикидываюсь. Правда.

ТИХОМИРОВ: Лариса Ивановна, вы затронули такую серьезную тему: актер, артист и возраст.

ГОЛУБКИНА: Я не затрагивала.

ТИХОМИРОВ: Это у меня что-то перемкнуло. Я вдруг поймал себя на мысли, что это так сложно оставаться на сцене, оставаться привлекательным, интересным для зрителей и не стареть.

ГОЛУБКИНА: Во-первых, я считаю, что это неправильная позиция. Что значит - не стареть и оставаться молодой?

БАТИНОВА: Тем более что это необратимый процесс.

ГОЛУБКИНА: Это не обратимый процесс. Бред какой-то! Я в 67-68 лет буду девочку-пионерку играть? Смешно!

ТИХОМИРОВ: А некоторые же играют.

ГОЛУБКИНА: Ну, и зря.

БАТИНОВА: Да, Вадик, это всегда очень грустное зрелище.

ГОЛУБКИНА: Был период в мои молодые годы, когда еще старые артисты (мхатовские да и у нас то же ) играли молодых, И я помню, у нас одна артистка, которая разговаривала таким голосом… Вот она играла молодых. Но тогда надо было вот тут узел делать…
ТИХОМИРОВ: Лариса Ивановна, пришло письмо из Москвы: "Чудесная, единственная, неповторимая - Лариса Ивановна! Браво!"

ГОЛУБКИНА: Боже! Это вы сами написали.

ТИХОМИРОВ: Конечно, сам написал.

БАТИНОВ: Сам себе СМС послал.

ТИХОМИРОВ: Лариса Ивановна, продолжаем наш жестокий, сложный разговор. Скажите, пожалуйста, все-таки вы видели огромное количество задниц, которые впоследствии становились известными не только на сцене, но и в кино.

ГОЛУБКИНА: Задниц?

ТИХОМИРОВ: Я объясню вам, почему. Потому что в Театре Армии есть такое понятие - команда. Где служат новобранцы после театральных вузов. И, насколько мне известно, через эту команду, в которой прибивали половики, естественно, кверху пятой точкой, были и Меньшиков, и…

ГОЛУБКИНА: Кстати, насчет Меньшикова могу сказать. Балуев и Меньшиков в одно время были. Еще у нас была актриса Мосендз. Вот они в одно время пришли. Это поразительно. Когда-то наш театр называли "братской могилой". Да, братская могила. Потому что хорошие артисты мгновенно исчезали, пропадали куда-то. И я была поражена. Пришли два молодых парня, что один, что второй, им ничего не давали играть.

ТИХОМИРОВ: Да вы что?

ГОЛУБКИНА: Я вам клянусь! Они бы даже, может, какое-то время и поиграли бы, если бы дали. Они вынуждены были уйти. А когда они ушли, оказалось - это звезды № 1. Понимаете? Мосендз у нас какое-то время долгое … Думаю, чего она время проводит у нас в театре? Я говорю: "Хочешь я с Плучеком поговорю? Ты подходишь. Потому что Васильева уходит из театра. Я поговорю с Плучеком." Я пришла и говорю: "Вот так, мол, и так. У нас есть очень хорошая…" - "А пусть придет". Она пришла, он ее оставил в театре. И она играла у Андрюши в спектакле "Прощай, конферансье ". Вот это, конечно, братская могила и вот этот суд, о котором я вам говорила, вот какая-то плотность была людей. Пришел режиссер в театр, по-моему, Еремин, и вот он увидел этот спектакль и говорит: "Чего у вас такая артистка, вроде, неплохая, чего-то ничего не играет?".

ТИХОМИРОВ: Это про вас, да?

ГОЛУБКИНА: Да. Это его последние слова были.

БАТИНОВА: Да вы что!?

ГОЛУБКИНА: Больше его и не слышали. Вот он однажды сказал - и все! Правда, я у него сыграла в двух спектаклях. Знаете, я раздражала вообще людей. Я теперь понимаю. Вероятно, своей какой-то отвязанностью, смелостью.

ТИХОМИРОВ: Вы яркая, да

ГОЛУБКИНА: Не будем говорить про яркость. Я какая-то, как вам сказать? Мне не нравилось от кого-то зависеть. И сейчас мне не нравится. Может быть, я не права. Но вот как-то так. Вот, знаете, нет, так нет. И все. Потом я в кино очень много ездила. Я с 1963о года как начала ездить то во Францию, то в Америку, то в Италию, то в Японию. У нас один начальник мне сказал: "Лариса Ивановна… (он меня ловил в Кишиневе на аэродроме, чтобы я в Париж не летела). Солдат пустил. Задержался самолет, бегали по аэропорту, искали: "Голубкина! Голубкина! Начальник театра". Я подошла и говорю: "Виктор Дмитриевич, зачем вы пришли сюда?" - А он говорит: "Я Сазонову боюсь".

ТИХОМИРОВ: Так это Сазонову?

ГОЛУБКИНА: Сазонова там накачала всех.

ТИХОМИРОВ: Нина Афанасьевна.

ГОЛУБКИНА: "Вы в Париж ездите, как я в Мытищи", - кто-то мне сказал. Я говорю: "Ну, ребята, что я, виновата? Ну, так получилось". Но я не оправдывалась. Вот мне нравилось ездить. Нравилось. Безумно нравилось. Думаю: эх, ма, ребята! Вот я поехала, вот я видела то, чего вы не видите. А вы все тут завидуете друг другу.

ТИХОМИРОВ: Лариса Ивановна, я понимаю, что дочь в вас пошла.

ГОЛУБКИНА: Но не признаемся в этом.

БАТИНОВА: Ну, и правильно.

ТИХОМИРОВ: Я однажды спас вашей дочке платье. Но это было давно и неправда. Она посадила жирное пятно на платье во время праздника. А после этого должна была ехать на какой-то кинофестиваль, на закрытие. И она не знала, что делать. Я говорю: "Капни "Ферри" и будет счастье тебе ". И это спасло платье.

БАТИНОВА: Ты, как в рекламах, люди, которые носят порошки с собой на вечеринки".

ГОЛУБКИНА: А еще в фужер с шампанским.

ТИХОМИРОВ: А, кстати, как вы относитесь к своему бывшему зятю?

ГОЛУБКИНА: Хорошо отношусь. Чего ж к нему плохо относиться? Он - отец моих внуков сказочных совершенно: Вани и Насти. Совершенно очаровательные дети. Он очень внимательный. Вообще, мне кажется, (сейчас себя буду хвалить) я теща хорошая. Мне кажется, что я такая, невредная.

ТИХОМИРОВ: Просто я с Колей Фоменко работал одно время. И он был такой жизнерадостный. А потом недавно встретил в аэропорте совершенно случайно.

ГОЛУБКИНА: Скучный?

ТИХОМИРОВ: Да.

ГОЛУБКИНА: Ну, повзрослел, наверное. Понял.

ТИХОМИРОВ: Но он какой-то стал…

ГОЛУБКИНА: Увял цветок фейхоа! Завял цветок. Ну, бывает. Ну, время. Это я не завяла. Потому что ума, видимо, мало. А когда много ума - тут, милый мой, пораскинешь и подумаешь: эх, ма! А я думаю: нет, не надо. Вот как есть голова, так пусть так и будет.

ТИХОМИРОВ: Торопиться не надо. А вообще сейчас как-то призывают на сцену, на концерты, на гастроли?

ГОЛУБКИНА: Я играю в Пушкинском театре в спектакле "Девичник Club" уже несколько лет. Мы играем - Аронова Маша, Верочка Алентова и я. Вот, кстати, 29 июня мы будем играть. Теперь, у меня есть антрепризы: "Пигмалион". Уже я не Пигмалион, а мама.

ТИХОМИРОВ: Ничего страшного. Недалеко.

ГОЛУБКИНА: Ничего. Я даже, знаете, как интересно, в позапрошлом году ребятки вгиковцы снимали дипломный фильм. И южнокорейский режиссер, мальчик, предложил мне у него сыграть деревенскую бабку, но такую, чтобы уж совсем деревенскую. И я с наслаждением снялась. Я себя увидела на экране, конечно, старуха. И я теперь понимаю подлинность, вот моя подлинность, вот она, на экране видно. Сейчас, кстати, в Болгарии, я поехала 150 километров от того места, где я жила - Несебр. Я поехала в древнее село, 150 туда и 150 обратно. Этому селу 250 лет. Первые болгарские поселенцы после турецкого ига. Это первое вот такое. И оно сохранено, ребята! Вообще все! Такие дома, такие крыши, камни, по которым в раскоряку надо было идти, потому что у меня очень нога болела. Я поехала посмотреть, нет ли там ручной работы коврика. Конечно, есть. Там и музей есть, и все. И даже меня привели в дом к одной бабушки. Вот я стояла около нее, мне казалось, что я ее внучка. Я ее спросила, сколько лет. Она оказалась моложе меня на два года.

БАТИНОВА: Очень хорошо.

ТИХОМИРОВ: Но вы, надеюсь, не выдались?

ГОЛУБКИНА: Подождите! Дело же не в этом. Зачем? И я подумала: Лариса, вот, пожалуйста. Вот если бы ты была болгарская бабушка и каждый день выходила к огороду, ручонки бы твои работали, рыли бы, а потом во второй половине дня, накормив всю семью, после обеда садилась бы и ручками этот коврик бы создавала. И думала, что этот коврик пойдет твоим правнукам, как приданное. Вот, Лариса. И потом бы и считала ты свои годы. Нечего выпендриваться, когда ты сидишь в центре Москвы, садишься на "Кантримен" и едешь.

ТИХОМИРОВ: Красивая машинка!

ГОЛУБКИНА: Подвела пару стрелок на глазах, покрасила губы и думаешь, что ты молодая. Лариса, помни это. По крайней мере, я еще в своем уме.

ТИХОМИРОВ: Лариса Ивановна, скажите, а по поводу Болгарии, а вы с Вангой не встречались?

ГОЛУБКИНА: Нет.

ТИХОМИРОВ: Потому что одно время многие актеры…

ГОЛУБКИНА: Я вообще с такого типа людьми не встречалась. Один раз, когда у Андрюши некоторая проблема была (у Андрея Александровича Миронова, чтобы не быть фамильярной)… Мама Вилькина, который вот "Усвятские шлемоносцы"…

ТИХОМИРОВ: Режиссер, да.

ГОЛУБКИНА: Она врач-гинеколог была. И она мне говорит: "Лариск… (а мы были в приятельских отношениях), поверь мне, как врачу. Я войну прошла, я была там-сям, я вообще врач. Я своими руками у своей племянницы нащупала опухоль. Я послала ее к этому старику и, как рукой, сняло". Вот она мне говорит это. И я говорю: "Андрюша, ну, давай съездим. Ну, что, у нас убудет, что ли?" Сто километров от Москвы. И мы с ним поехали. Мы с ним поехали. Мы приезжаем, подходим к дому и спрашиваем: "Здесь живет Иван Петрович такой-то?" Выходит старый в майке серого цвета, спущенные штаны, такой какой-то смешной: "Ну, я". Вот он смотрит на Андрюшу, на меня, на Андрюшу, на меня. Какая-то пауза и говорит вдруг: "Где ты такую бабу-то хорошую нашел?" Андрюша мне говорит: "Ну, ты даешь! Еще за сто километров вывезла меня лечить. Оказывается, о тебе речь пошла". Сначала мы не поняли. Мы вошли к нему в дом. Он опять сел спиной к нам, сидит-сидит, вдруг поворачивается и опять говорит: "Где ты такую хорошую бабу нашел?" Я ушла. И, конечно, он там чего-то с ним делал, дал ему воду какую-то. Но он не стал принимать, потому что он принял это за хохму. И мы, хохоча уехали оттуда. Вот это единственный случай у меня был, когда я с колдуном встретилась.

БАТИНОВА: У вас, наверное, очень часто смех в доме?

ГОЛУБКИНА: У нас? Когда народ бывает, да.

ТИХОМИРОВ: Кстати, Лариса Ивановна, а что-то, я смотрю, у вас все украшены руки перстнями. А сейчас время такое пошло, только и говорят о Зыкиной, о ее бриллиантах. Вот что вы мне сейчас показали?

ГОЛУБКИНА: Вот смотрите, как вам кажется, это из золота?

БАТИНОВА: Это шампанское.

ГОЛУБКИНА: Какая умница!

БАТИНОВА: Очень талантливо.

ГОЛУБКИНА: Все мне говорят, потому что не может же у меня быть не золотого, да? У меня же должно быть все натуральное. Я надеваю вот это, и мне говорят: "Слушай, какое оригинальное у тебя кольцо, из чистого золота". Я говорю: да. А это вот я была в Баден-Бадене в мае. Всего на четыре дня ездила. Я туда ездила послушать оперу "Дон Жуан" с Нетребко.

ТИХОМИРОВ: У богатых свои причуды.

ГОЛУБКИНА: Это не богатство. Это дешевле, чем в Большом театре билет стоит.

БАТИНОВА: Кстати, да. Вместе с билетом, наверное, на самолет.

ГОЛУБКИНА: Билет в Большой театр я не могу купить. А в Баден-Баден можно. Короче говоря, там были знакомые, была одна парочка. Это Дима и Ольга. Ольга: "Все, пьем шампанское! Только надо, чтобы хорошее шампанское!" И, значит, снималась вот эта штука, и я шампанское вот так вот…

ТИХОМИРОВ: Ну, которая держит пробку.

ГОЛУБКИНА: Да, которую болтали, чтобы газы вышли. А потом одно выпили шампанское, второе. И я собираю эти штучки и говорю: "Дим, сделай мне колечко одно". Он мне сделал. Ее муж. Я говорю: "Дим, сделайте мне еще ". И вот это хорошее мне сделал. А другой наш говорит: "Слушай, Ларис, это потрясающе! Ольга пьет, Дима делает колечки, а мы продаем!"

ТИХОМИРОВ: Отличный бизнес. Смотрится действительно оригинально. Полное ощущение, что это просто из золотого…

ГОЛУБКИНА: Старинное золото такое.

БАТИНОВА: Потом узнаем, что за шампанское. Цвет красивый металла.

ГОЛУБКИНА: А я вам скажу. Потом выключим, а то реклама будет.

ТИХОМИРОВ: Ничего страшного. Если бы принесли это шампанское, было бы еще лучше.

ГОЛУБКИНА: О, намек… О!

ТИХОМИРОВ: Но вы за рулем, мы знаем.

ГОЛУБКИНА: Ну, так вы же не за рулем. В следующий раз вынуждена. Я буду уже вас подкупать.

БАТИНОВА: Мы ушли от работы. Вы сказали, что у вас…

ГОЛУБКИНА: Это я сыграла, это я сказала, то спела.

ТИХОМИРОВ: Вы скажите, Лариса Ивановна у вас звание есть?

ГОЛУБКИНА: Народная артистка.

ТИХОМИРОВ: Я про другое. Говорят, что в Театре Армии все или лейтенант, или полковник?

ГОЛУБКИНА: Конечно. У меня уже генеральная должность. Вы разве не знали?

ТИХОМИРОВ: А мы так запросто! Всем встать!

ГОЛУБКИНА: Всем встать и постоять какое-то время.

ТИХОМИРОВ: Лариса Ивановна, все-таки, продолжая разговор о фильме "Гусарская баллада"… Я понимаю, что мучают вас постоянно…

ГОЛУБКИНА: Вернемся к нашим баранам.

ТИХОМИРОВ: Но все-таки скажите мне…

ГОЛУБКИНА: Закольцуем программу.

ТИХОМИРОВ: А Людмила Гурченко не обижалась, что все-таки выбрали вас, а не ее?

ГОЛУБКИНА: Она мне призналась однажды. Мы ехали с ней в поезде на какой-то очередной концерт в Октябрьский зал в Петербурге и оказались мы с ней вдвоем. А до этого времени мы даже как бы и не смотрели друг на друга. Так она на меня смотрела, смотрела (ну, мы раздеваемся, ложимся спать), она на меня так смотрит изучающее: "Угу, так! Слушай, а я о тебе была плохого мнения". Я думаю, как устроен странно человек. Вот кто-то должен думать про то, а другой должен: "Да, ой, как интересно! Вы так думали обо мне, да?" - "А я тебя терпеть не могла", - она говорит, - когда тебя утвердили. Но простила мне к тому моменту.

БАТИНОВА: Коллективчики у вас там!

ГОЛУБКИНА: Но зато, когда мы уже в Октябрьский зал приехали, она говорит: "Ну, идите сюда смотреть, какая у Лариски грудь!" Назвала их всех словом определенным. Она не могла без этого. "Ну, идите все сюда". Я думаю: ну, это уже высший пилотаж оценки! То есть она уже мне простила и "Гусарскую балладу" и все. И какое-то время мы с ней дружили, были в приятельски отношениях. А потом наступил бенефис, который Гинзбург делал, и я ее по-дружески пригласила к себе. Она меня по-дружески не пригласила в свой бенефис.

ТИХОМИРОВ: Но там мужики блистали всегда.

ГОЛУБКИНА: Ну, да. А потом у нас был фильм общий про козу, "Волк и семеро козлят". Меня утвердили на эту роль.

ТИХОМИРОВ: Как вас?

ГОЛУБКИНА: Да.

БАТИНОВА: "Мама", да?

ГОЛУБКИНА: Да. И Людмилочка сказала, что нечего, она - артистка театра, а я вот - кино. И как-то так получилось - она стала играть. Ну, я, понятно, когда вышел фильм… А, вот, когда она сломала ногу и лежала в больнице, и я пришла ее навестить, сказать, что, дескать, мол, я видела ее бенефис и мне он очень понравился. И я пришла. И, знаете, как в Советском Союзе, ну, я, конечно, не с авоськой пришла, но я представляю, что у меня авоська, там бутылка кефира и апельсины. Ну, допустим, я вот такая пришла. И такая открытая, говорю ей: "Людка, я видела бенефис. Женя, показал, Гинзбург ". - Она говорит: "А тебя кто спрашивает?"

ТИХОМИРОВ: Ну, тут: пи-пи-пи.

ГОЛУБКИНА: Да. И я подумала: "Ларис, действительно, кто тебя спрашивает?"

БАТИНОВА: Ужасно!

ГОЛУБКИНА: А вы знаете, не ужасно. Нет, не ужасно. И я сейчас понимаю. Тогда я, конечно, затихла. Я думаю, ну, а чего я уж так с открытым таким забралом? Нет, ну, из этого рассказа получается: я, вроде, хорошая, а они там все плохие. Это не так.

БАТИНОВА: Просто есть люди открытые, они всегда попадают на такие вещи.

ГОЛУБКИНА: А я, рот разиня, думаю: как вот интересно? Опять это голова. Надо быть чуть-чуть поумнее, поосторожнее. Кто тебя действительно спрашивает? Спросят, ответь. И я взяла это за основу. Вот никогда ни к кому не лезу. Вот спросите, скажу. Если смогу. А не смогу, значит, не скажу.

БАТИНОВА: У вас есть ученики?

ГОЛУБКИНА: Вот у меня парочка.

БАТИНОВА: Эти артисты великолепные.

ГОЛУБКИНА: Замечательные, прелестные. Вот мои ученики. Сейчас чихнет и может гавкнуть.

ТИХОМИРОВ: Лариса Ивановна, не хотелось опять возвращаться в театр. Но есть у вас там, в театре, один необычный человек. Необычный в том смысле, что он внук Сталина.

ГОЛУБКИНА: Да. Саша. Александр. Он "Пылко влюбленный" делал.

ТИХОМИРОВ: Александр Бурдонский. И я все время думал: как же так? Внук диктатора…

ГОЛУБКИНА: А вот вчера показывали какую-то программу, показывали детей фашистских, кто-то кому-то простил, чего-то не простил. Вот дети. Но они старые уже. Один кричал: "Я отца не прощаю". Другой говорил: "А это был отец мне". И что вы хотите этим сказать? Ну, Саша у нас много работает.
ТИХОМИРОВ: Нет, он хорошо работает. Я просто удивляюсь, как иногда жизнь и судьба людей меняются.

ГОЛУБКИНА: То есть вас удивляет, что он внук?

ТИХОМИРОВ: Меня удивляет, что он внук и что он работает в театре.

БАТИНОВА: А должен кем работать?

ТИХОМИРОВ: Вот я не знаю.

ГОЛУБКИНА: А, может, его дедушка был главный режиссер всей России?

БАТИНОВА: Вот именно.

ГОЛУБКИНА: Может быть, дедушка был настолько удивительным актером и режиссером, что все это передалось по наследству в хорошем смысле?

ТИХОМИРОВ: Вот я об этом и думаю.

БАТИНОВА: Вы говорите: ездила в Баден-Баден, ходила на спектакль. Вы часто смотрите работы других режиссеров?

ГОЛУБКИНА: Хожу, да. Часто - не часто, но это у меня в практике. Мне нравится.

БАТИНОВА: А кто вам нравится из молодых, может быть?

ГОЛУБКИНА: Я не буду выделять конкретно, потому что сейчас все равно время неактерское такое. Нельзя сказать: вы там какая-то звезда! Вот сейчас у меня есть такой план (если у меня получится, конечно) я хочу походить по театрам, порыскать, поискать спектакли Серебрянникова.

ТИХОМИРОВ: Очень необычно.

ГОЛУБКИНА: Я его фильм видела, это страшенный фильм. Я, кстати, видела в Локарно, на фестивале международном, пришли знакомые, пришли смотреть наш этот фильм, я прям думаю, боже мой, вот они смотрят про нашу жизнь, вот она у нас какая кошмарная жизнь! Вот так нельзя, вот я тогда уже сказала себе. В театре по-другому, потому что сию секунду ты проживаешь, и все. И это режиссер. И это режиссер.

ТИХОМИРОВ: Я смотрел "Подушку" во МХАТе.

ГОЛУБКИНА: Не просто выдуманное, выучил текст - вышел, сыграл, ты встань сюда… А вам понравилось, да?

ТИХОМИРОВ: Очень понравилось. Посмотрите. То есть, конечно, я пару раз хотел встать и уйти. Но я не мог оторваться.

ГОЛУБКИНА: Протест.

ТИХОМИРОВ: Внутренний был протест.

ГОЛУБКИНА: Ну, и правильно. Должно внутри оживление, оживленц должен быть внутри, когда вы приходите на какое-нибудь зрелище. Это необходимо. Вот сегодня молодой человек сидел на бас-гитаре играет, а девушка на клавишных сидела, на Пятом канале. Там с 10-ти часов бывает. И они говорили про музыку. Как же она называется? Вот такая модная музыка, направление. Не джаз, не тяжелый рок, не металл …

ТИХОМИРОВ: Ну, и бог с ним!

ГОЛУБКИНА: А мне понравилось! Бог-то с ним? Бог-то с ним, а…

БАТИНОВА: Оно какое, мягкое по звучанию?

ГОЛУБКИНА: Это с джазом там. А мне вдруг… елки-палки!

ТИХОМИРОВ: Лариса Ивановна, в общем, знаете, что? Вы нам очень понравились.

ГОЛУБКИНА: Вот вы, как Гурченко. В общем, "вы мне понравились, девочка".

ТИХОМИРОВ: Лариса Ивановна, вы изумительны. И, честно, я понял, что ничего не надо бояться, особенно прожитых лет. Оказывается, что самое интересное только впереди.

ГОЛУБКИНА: А чего бояться? Бояться, может быть, надо. Надо бояться.

ТИХОМИРОВ: Ну, да. Господа Бога, да.

ГОЛУБКИНА: То есть надо все время осмотрительным быть, опять же, по отношению к себе.

ТИХОМИРОВ: Лариса Ивановна, спасибо вам большое. Успехов, счастья. Всем привет.

БАТИНОВА? Спасибо огромное.

ГОЛУБКИНА: Спасибо вам.