Красавица и чудовище Сергей Трофимов о рождении дочери, о друзьях и гитарах

ДОВЛАТОВА: Вместе с нами сегодня Трофим, он же Сергей Трофимов.

ТРОФИМОВ: Добрый вечер!

ДОВЛАТОВА: Ой, мы же теперь не говорим Трофим, мы же теперь говорим только Сергей Трофимов.

ТРОФИМОВ: Трофим себя как персонаж исчерпал чуть-чуть.

ДОВЛАТОВА: Я виновата. Когда мы предыдущий раз встречались и вы мне это сказали, я была беременная. А вообще Мэрилин Монро, когда была беременная, она двух слов не могла запомнить.

ТРОФИМОВ: Я знаю, у меня самого только недавно родилась дочь.

ДОВЛАТОВА: Я вас поздравляю. Она родилась какого числа?

ТРОФИМОВ: 5 июля.

ДОВЛАТОВА: То есть буквально ей сегодня 12 дней. Браво!

ТРОФИМОВ: Я только сейчас начал узнавать потихоньку свою прежнюю супругу.

ДОВЛАТОВА: Ну, это хорошо, она молодец, хорошо восстанавливается, раз через 12 дней вы ее уже стали узнавать.

ТРОФИМОВ: В смысле психики.

ТРАХТЕНБЕРГ: А Довлатова так и не┘ к сожалению.

ДОВЛАТОВА: Сергей знает, какая я была тогда. Ну что, я изменилась?

ТРОФИМОВ: Да.

ДОВЛАТОВА: В какую сторону?

ТРОФИМОВ: В лучшую.

ДОВЛАТОВА: Спасибо большое. А то говорят, что после этого женщины молодеют. А Трахтенберг утверждает, что нет. А вот я Сергею верю, потому что Сергей настоящий мужчина.

ТРАХТЕНБЕРГ: Сергею просто стыдно сказать правду.

ТРОФИМОВ: Женщина, которая только что родила, конечно, она потихоньку становится и мамой, и к ней возвращается все то, что она в себе долго глушила, то есть все вот эти потребности общения с мужчиной. Она готовилась стать матерью. А потом, когда она уже матерью стала, то у нее вот эта материнская нежность передается чуть-чуть и на мужчину. Ну, это надо жить с женщиной долго, чтобы понимать.

ТРАХТЕНБЕРГ: Еще же говаривал Заратустра: мужчина – воин, женщина – плод, все остальное – глупости. Счастье мужчины называется ╚Я хочу╩, счастье женщины называется ╚Он хочет╩, ее счастье: ╚О, если бы мне родить сверхчеловека╩.

ДОВЛАТОВА: А вы согласны с этим, Сергей?

ТРОФИМОВ: Нет, конечно. Потому что потом на смену Заратустре пришли спартанцы.

ДОВЛАТОВА: Они гораздо интереснее.

ТРОФИМОВ: Ну что вы! Конечно. Общие жены, жили мужик с мужиком.

ТРАХТЕНБЕРГ: И, как история утверждает, уродливых мальчиков спартанцы сбрасывали вниз со скалы.

ТРОФИМОВ: Большие эстеты были, между прочим.

ТРАХТЕНБЕРГ: Не все они там разбивались, и некоторые оставались в живых и требовали кинуть им уродливых девочек.

ДОВЛАТОВА: Да, Роман, я думаю, что вы бы не выжили при спартанцах.

ТРОФИМОВ: Зато Сережа Зверев стал бы царем.

ДОВЛАТОВА: Ну, у нас сегодня будет биография в прямом эфире Сергея Трофимова.

ТРАХТЕНБЕРГ: Расскажи-ка нам, Сережа, родился ты в Москве или?..

ТРОФИМОВ: Буду краток: родился и был таков.

ДОВЛАТОВА: А семья была большая?

ТРОФИМОВ: Родился я в Москве. Семья была, знаете, мама была, потом бабушка была, и две прабабушки были еще, это не считая теть, дядь и всех прочих.

ТРАХТЕНБЕРГ: Мама чем занималась?

ТРОФИМОВ: Конченая интеллигенция. Библиотечное дело.

ТРАХТЕНБЕРГ: То есть приучались с детства к хорошей литературе, наверное. Читал книжки?

ТРОФИМОВ: В основном не мама, в основном прабабушки все-таки.

ТРАХТЕНБЕРГ: Они тоже, что ли, были библиотекарши?

ТРОФИМОВ: Бабушка была вообще профессор, доцент, преподавала что-то такое, связанное с библиографией. Вот. А прабабушки были еще царского воспитания.

ТРАХТЕНБЕРГ: С института благородных девиц?

ТРОФИМОВ: Ну да.

ТРАХТЕНБЕРГ: Да, там было очень хорошее образование. Книжечки я читал. Ну, родился ты в Москве. Отдали тебя в обыкновенный садик или тоже, может, с уклоном библиотечным?

ТРОФИМОВ: Нет, я был в садике совершенно таком нормальном, находился он на Маяковке.

ТРАХТЕНБЕРГ: Как назывался, не помнишь? Приходят люди, рассказывают про детский садик ╚Колокольчик╩┘

ТРОФИМОВ: Нет. А у нас, по-моему, никак не называется.

ТРАХТЕНБЕРГ: ╚Корешок╩ какой-нибудь. Я ждал на самом деле истории, может, какой-нибудь душещипательной, что тебя запирали на день в библиотеке, приковывали к полке и там, к сожалению, какая-нибудь философия была. До других книжек дотянуться не мог.

ДОВЛАТОВА: Мне кажется, Сергею повезло с мамой, поэтому у него есть уважение к женщине, за что, в общем, его любят не только мужчины, но и женщины.

ТРАХТЕНБЕРГ: И поэтому он работает один, а не в дуэте с Довлатовой.

ТРОФИМОВ: Знаете, женщин не уважать себе дороже. Тут, так сказать, надо меньшее из зол выбирать. Вот. Потом где-то в 5 лет, или даже мне еще не было 5 лет┘

ТРАХТЕНБЕРГ: А вот в садике, когда ты посещал это замечательное заведение, были какие-то попытки научить тебя музыке?

ТРОФИМОВ: Нет. Я почему-то сам сразу играл в детском саду на аккордеоне.

ТРАХТЕНБЕРГ: На игрушечном, наверное.

ТРОФИМОВ: Нет, такой настоящий, только маленький.

ТРАХТЕНБЕРГ: А как, сам научился?

ТРОФИМОВ: Да.

ДОВЛАТОВА: А что было в 5 лет?

ТРОФИМОВ: К тому времени я уже пел песни вовсю.

ТРАХТЕНБЕРГ: Свои, нет?

ТРОФИМОВ: Нет, не свои, конечно. Во-первых, у меня была любимая пластинка, там, где ╚Битлз╩ пели ╚Облади-облада╩.

ТРАХТЕНБЕРГ: Подожди, в каком это году у тебя пластинка такая была ╚Облади-облада╩?

ТРОФИМОВ: А это гибкая такая, синяя.

ТРАХТЕНБЕРГ: Не ╚Вокруг света╩, журнал такой, ╚Кругозор╩?

ТРОФИМОВ: Да нет, пожалуй, до журнала ╚Кругозор╩. Это мне было лет-то, то ли 1969 год, то ли 1970 год. Нет, такая гибкая, там было всего две песни ╚Битлз╩. Нет, был ╚Битлз╩ и вторая песня была ╚Би-Джиз╩.

ТРАХТЕНБЕРГ: Открытие! У меня были болгарские, и я себя диссидентом чувствовал, что у меня есть дома ╚Битлз╩.

ТРОФИМОВ: И вторая песня, которую я помню, это у нас был такой во дворе дядя Витя Еремеев, такая контрастная фигура, такая настоящая самотека русская, та еще, советская. Он в основном отбывал срок, а если не отбывал срок, то торговал квасом, это была его привилегия. Мне квас бесплатно, а всем остальным, кого знал, тоже бесплатно. Мы все его ужасно любили. И он пел песню, у него была семиструнная гитара, восьмерочка, а я пел песенку ╚Тамара, Тамара, послушай гитару, сегодня на нарах грущу я╩.

ТРАХТЕНБЕРГ: Это было колоритно. Можно было идти попрошайничать.

ТРОФИМОВ: Четыре года и дядя Витя. Клево было. А в 5 лет пришли какие-то тетечки с дядечками и сказали: давайте мы вас прослушаем, детей. Стали прослушивать, меня прослушали, я им чего-то спел, и попросили, чтобы я пришел с мамой.

ТРАХТЕНБЕРГ: Вот эту песню про нары?

ТРОФИМОВ: Нет, не про нары.

ТРАХТЕНБЕРГ: Приведи маму, мы сейчас узнаем.

ТРОФИМОВ: Мы тогда все перлись от какого-то композитора, Филиппенко, что ли. Он такой был хитмейкер для детсадовских утренников, потому что все песни были его.

ТРАХТЕНБЕРГ: Шаинский, может быть?

ТРОФИМОВ: Нет, нет, еще круче был, вот Филиппенко.

ТРАХТЕНБЕРГ: А какие песни, не помнишь?

ТРОФИМОВ: Не помню.

ТРАХТЕНБЕРГ: Вот я хотел узнать, нас учили в детском саду песне про солнечных зайчиков, ╚Солнечные зайчики пропали╩, хорошая песня. Вот узнать бы, кто это композитор.

ТРОФИМОВ: Нет, у него хит самый серьезный – это ╚Дождик, дождик, не шуми, кап, кап, просят, просят малыши, кап, кап, кап╩.

ТРАХТЕНБЕРГ: Ужас.

ДОВЛАТОВА: Ну, так и что, спели песню Филиппенко и пришли с мамой?

ТРОФИМОВ: Это оказалась Московская хоровая капелла мальчиков при Институте Гнесиных и хоровом обществе города Москвы.

ДОВЛАТОВА: О, какое хорошее общество.

ТРОФИМОВ: Меня там прослушали, сказали, что я принят. Ну, и как-то там надо было платить за обучение, и бабушка сказала, что будет помогать материально. И стал я посещать эту капеллу.

ТРАХТЕНБЕРГ: Это не интернат, да?

ТРОФИМОВ: Нет. Там приходишь, с полдевятого до часа, до двух общеобразовательные предметы, потом до вечера музыкальные предметы, а потом тебя оттуда забирают.

ТРАХТЕНБЕРГ: Тебе интересно было? Там музыку преподавали уже?

ТРОФИМОВ: Петь было клево, петь я любил. Ну, а скрипичные ключи все эти рисовать, сольфеджио – это ужасно. Это с большим трудом. Вплоть до того, что я не ходил гулять, был наказан, стоял где-то в углу. Да и пианино поначалу не очень нравилось, чего там сидеть, фигней маяться. А меня еще поначалу на скрипку отдали.

ДОВЛАТОВА: О, это у вас абсолютный слух!

ТРОФИМОВ: Да, я походил, походил, сказал: знаете, это не мое. Они сказали: ладно, не будем парня нагружать, а то вообще убежит отсюда.

ТРАХТЕНБЕРГ: Нам же надо, чтобы он пел, в конце концов, а играть у нас есть кому.

ТРОФИМОВ: И до 6 лет я был там, в 6 лет меня взяли уже в первый класс этой же школы, и началась веселая жизнь.

ТРАХТЕНБЕРГ: Это что, до конца все закончил?

ТРОФИМОВ: Да.

ДОВЛАТОВА: Одиннадцатилетка. При консерватории было такое же, я там же училась.

ТРОФИМОВ: Получается, что общеобразовательная школа, потом училище, ты уже выходишь с училища на диплом.

ТРАХТЕНБЕРГ: Спорт там не нужен был?

ТРОФИМОВ: Да ты что, там один футбол был. Правда, это было строго запрещено, потому что после футбола, сам понимаешь, петь не очень. Поэтому играли все, и вообще школа была такая, одни пацаны, как в военном училище.

ТРАХТЕНБЕРГ: Ну, а проходили вы танцы какие-то, может, в старших классах?

ТРОФИМОВ: Нет, у нас как бы до 6-го класса, до 7-го класса, пока не началось познавание западной культуры┘ Я помню, в начале 7-го класса кто-то пришел и позвал послушать на бобине ╚Куин╩, ╚Богемская рапсодия╩, это нас убило всех. А потом к 8-му классу я вдруг открыл для себя ╚АС/DC╩, это вообще просто свобода духа полная.

ДОВЛАТОВА: А как же церковный хор, такое было в вашем творчестве?

ТРОФИМОВ: Ну, это было позже, в зрелом возрасте. Кто же в младенчестве в церковь ходит. И как-то параллельно пошло: рок-н-ролл, Пушкинская площадь, мы все такие панки, я с ирокезом ходил, а в школе – Бах, Моцарт, все дела.