Интервью Разговор о Мандельштаме - это разговор о нас самих

Век с четвертью. 15 января исполнилось 125 лет со дня рождения Осипа Эмильевича Мандельштама. Друг Пастернака и Цветаевой, единомышленник Ахматовой и Гумилева - он смело рифмовал свое время, подмечал самые трагические детали. Судьбе и творчеству великого поэта посвящена новая книга литературоведа Олега Лекманова. О стихах Мандельштама и прозе его жизни в студии радио "Вести ФМ" Антон Долин побеседовал со своим гостем.

Долин:  Здравствуйте, у микрофона Антон Долин. И сейчас мы будем говорить на тему очень существенной даты, которая, конечно, важна для нас сама по себе. Но в этом году она еще и отмечается, я бы сказал, с таким несвойственным подобным юбилеям размахом, хотя, безусловно, размахом, которого эта личность заслуживает. Я говорю об Осипе Эмильевиче Мандельштаме. Я думаю, что многие назвали бы его лучшим русским поэтом 20-го века или просто лучшим русским поэтом, я слышал и такое не раз. Со дня его рождения исполнилось 125 лет. И сегодня мы и об этом юбилее, и о самой фигуре Мандельштама, которая, наверное, остается загадочной, несмотря на огромное количество исследований, поговорим с автором нескольких исследований и биографий Мандельштама - филологом и литературоведом Олегом Лекмановым. Олег, привет.

Лекманов: Здравствуйте, Антон.

Долин: Давайте начнем не с Мандельштама, а с юбилея. Вот как вам кажется, это иллюзия какая-то, или действительно почему-то какой-то такой несвойственный, нехарактерный масштаб? Все-таки когда мы говорим о Мандельштаме (может быть, это тоже такой штамп), кажется, что это поэт очень интимный, очень специальный и, в общем, совершенно не для каждого читателя. Или он вырос в такую же поп-звезду, как, не знаю, когда-то Блок или потом Бродский?

Лекманов: Мне кажется, все-таки на наших глазах не всегда это происходит.

Долин: То есть мы в процессе?

Лекманов: Да. Я думаю, что вот как дело обстоит. Дело в том, что 100 лет (обычно дата 100 лет, когда это все начинается), 100 лет было в 91-м году, когда еще Мандельштам был... он не был уже, конечно, опасным поэтом, но все-таки была немножко инерция вот такого...

Долин: Замалчивания.

Лекманов: На официальном уровне, да. И сейчас, такое ощущение, словно решено - ну теперь уже можно.

Долин: Канонизировать пора.

Лекманов: Да, канонизировать, да. И действительно все это производит... То есть, с одной стороны, - выходят книжки, замечательная выставка в музее в Трубниковском переулке открылась.

Долин: Да, это надо всем сказать. В Литературном музее в Трубниковском переулке выставка, посвященная именно Мандельштаму.

Лекманов: Да. Скажем, там есть единственная сохранившаяся вещь его личная - такая птичка, но больше нет личных вещей, поэтому, скажем, музей трудно открывать мемориальный, почти ничего не сохранилось. Ощущение неестественности - одно из главных ощущений от того, что происходит. Потому что Мандельштам, мне кажется, настолько действительно... Это факт нашей биографии, Мандельштам всё свое сделал, а мы уже вот так или сяк начинаем его интерпретировать, объяснять, вписывать в какие-то свои программы, концепции. Разговор о нас просто, вот что я хочу сказать.

Долин: Ну вот говоря о нас. Вне зависимости абсолютно от самой фигуры Мандельштама и всего массива его текстов, мне кажется, что и его биография... мы же понимаем, что это, в общем, что стихи вообще остались, поздние стихи...

Лекманов: Да, конечно, поздние стихи, они не должны были остаться по всем законам.

Долин: Да, а все было сделано для того, чтобы их просто не было и никто никогда не узнал. И последние люди, которые это слышали живьем, просто по возрасту не могли сейчас все еще быть живы. Стихи должны были исчезнуть, а они остались, и это чудо само по себе.

Лекманов: Только единственное (простите, что я вас перебиваю), все-таки оно такое персонализированное чудо.

Долин: Да, конечно, сотворенное.

Лекманов: Все-таки, конечно, мы должны сказать спасибо  прежде всего Надежде Яковлевне Мандельштам и техранителям архива, потому что это был подвиг, конечно, да.

Долин: Безусловно. Но, с другой стороны, для того, чтобы стихи жили, конечно, недостаточно физически сохранить этот текст, должно произойти что-то другое, и его никакие внешние силы, никакие литературоведы, никакие поп-певцы, мне кажется, не способны совершить. То есть превратить элитарного поэта, писавшего очень сложную поэзию, да и прозу, нуждающуюся в разном комментировании (вы в том числе этим занимаетесь)... Как произошло, что Мандельштам вдруг стал чем-то вроде общего места? Действительно, ждешь, что со дня на день откроют станцию метро "Мандельштамовская", и люди цитируют вдруг какие-то строчки. Притом, что у него на самом деле надо искать те строчки, которые легко запомнить и легко цитировать. Они есть, но гораздо меньше, чем у огромного количества других поэтов.

Полностью слушайте в аудиоверсии.